Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.

Пальцы графини Каменской пахли ладаном. Сергея даже замутило, когда его обоняния коснулся смолистый запах, странный и чуждый живому человеку. Нежность ванили и фиалок, тяжёлая терпкость духов, лилий и полынной горечи фарфоровой кожи, а теперь ещё и ладан - всё это было слишком, чересчур даже для него, привыкшего к резкому запаху краски. Поспешив выпрямиться и стараясь не хватать ртом воздух, князь Ромодановский внимательно смотрел на женщину, неожиданно явившуюся из такого далёкого прошлого, что он его почти не помнил. Как, впрочем, всё, что случилось до поездки в Кисловодск.
Он смотрел на Марию Васильевну с неприличной жадностью, пользуясь тем, что она говорила, не поднимая глаз, а даже если и решалась взглянуть на своих собеседников, то быстро отгораживалась от встречных взглядов опущенными долу ресницами. Матовая белизна её лица, казалось, гасила хрустальный блеск глаз, и даже вспыхивающий в такт сердцебиению румянец был тёмным и матовым. И тем ослепительнее казался контраст с беспощадным алым блеском платья, в половину не такого роскошного, как этого требовала дорогая ткань, и густые каштановые волосы отчего-то казались уложенными наспех. Дело было не то в слишком простом узле, подобные которому Катаржина не носила даже за завтраком, не то в унылых локонах у лица, давно вышедших из моды. Да и вся эта женщина... Сергей не мог понять, отчего она вдруг приковала к себе его внимание, ничего для этого не делая. Она взволновала его, не задев при том ни души, ни сердца, отданных другим женщинам, и странные слова только сильнее разжигали в нём жажду... познания? Холодный взгляд Иды, очередной в череде тех, к которым он должен был бы привыкнуть за этот вечер, с размаху вошёл в подреберье, отрезвляя болью. Удостоверившись, что её манёвр произвёл достаточное разрушительное действие, княгиня Оболенская отвернулась к Константину, вновь принимаясь ворковать какие-то глупости о резвящихся неподалёку собаках. Князю Ромодановскому не было до них дела, поэтому он вернулся к прежнему занятию, с бесстрастностью художника вырывая из образа Марии Васильевны слагающие его черты.
В визге, прервавшем мирное течение вечера, было проще простого вычленить звенящий голосок Каты, и Сергей мигом позабыл о занимавшей его ум загадке. Ответив на приказ хозяйки дома холодным взглядом, он широким шагом пересёк гостиную, чудом не запнувшись о неугомонную Одетт, описавшую очередной круг вокруг своего ложа и вновь бросившуюся на подушки с азартом, достойным лучшего применения. Округлившиеся от испуга глаза жены остановились на его лице, и Катаржина простёрла к нему руки, стараясь побыстрее ухватиться за то, что, как ей казалось, обязательно спасёт её от ужасного зверя. Зверь был вдвойне страшнее от того, что исчез так же внезапно, как и появился, и ничто не могло обещать, что он не набросится на княгиню Ромодановскую из-под ближайшего кресла. Поймав её маленькие ладошки в свои, супруг, тем не менее, не торопился ставить молодую женщину на пол.
- Серёжа, - не обращая внимания на окружающих, жена назвала его домашним именем. - Серёжа, откуда это взялось?
- Прости, не заметил, - повинился Сергей, поглаживая скрытый под перчатками ободок обручального кольца. Екатерина Владиславовна категорически отказывалась его снимать и, пользуясь тем, что украшение было тонким и почти незаметным даже под тонкой тканью, носила даже тогда, когда делать этого не рекомендовалось. - Ката, ты не хочешь спуститься?
Ответом была вновь появившаяся в синих глазах паника.
- Девочка моя, пожалуйста. Każdy ogląda nas, złota, - добавил мужчина, сомневаясь, что сумел произнести хоть одно слово правильно. - Спускайся, kotka.
- Твой акцент ужасен, - просияла княгиня Ромодановская, тем не менее, продолжая опасливо переминаться с ноги на ногу на мягкой обивке. - Но... Ты не оставишь меня?
- Глаз не спущу, - пообещал Сергей и, осторожно обняв жену за тонкую талию, поставил её на паркет.

*С княгиней и графиней согласовано.

Когда графиня заговорила князь Неверовский ощутил почти физическую боль и затаив дыхание ждал, когда на произнесет его имя. Самому ему, в первую минуту испугавшемуся такой неожиданной близости с той с той, которая заперла себя в господнем храме, с той, которая, как он тысячи раз уверял себя, навсегда покинула свет, с той, чьё письмо было зашито во внутреннем кармане его фрака, с той, чей локон волос был сокрыт в его перстне на левой руке, самому ему до судороги в скулах хотелось произнести давнишнее "Мари". Владимир не мог не смотреть на неё, его пытливый взгляд изучал каждую черточку её лица, как некогда прежде при первой их встрече, и он явственно видел, что она изменилась, несколько подурнела, нездоровый цвет лица приходилось скрывать пудрой, в уголках глаз появились мелкие морщинки, её чувственный рот (да, он помнил какие жаркие поцелую могли дарить эти губы) кривился словно от боли, но... но при всем этом она оставалась до БОЛИ прекрасной. Именно боль и смирение отпечатались на её лице, в её жестах и бесцветном голосе.
"Нет!!! Не смейте касаться её лица своим взглядом, не глумитесь над её красотой, стараясь отразить её на холсте. Вы НИКОГДА не сможете запечатлеть всю прелесть её глаз," - Владимир ощущал нереальность происходящего и ему казалось, что адресуй он эти слова Ромодановскому он не нарушил бы никаких правил, ведь в сновидениях не может быть правил.
И он снова жадно впивался взглядом в графиню. Его взгляд скользил по её тонкой шее, обнаженным плечам, по груди, тонкому стану, утонувшему в алом пожаре неприлично кричавшего платья. Во всем он видел отчаяние безумца, который ежедневно, натыкается на равнодушие. Смотреть на графиню дольше было страшно, но князь боялся, что отведи он взгляд она исчезнет, как сотню тысяч раз растворялась в его воображении...
Испуганные голоса разрезали канву неторопливой речи, повисшей в зале, поднялся хаос и дамы, подняв свои юбки застучали каблучками своих туфель, желая дать дорогу проворной мыши. В другой раз это было бы комично, но сейчас нервы князя были напряжены и его лицо вопреки другим лицам мужского пола приняло почти суровое выражение лица. Он словно был недоволен, что какая-то ничтожная мышь могла помешать его мыслям и наблюдениям.
- Владимир Андреевич, займите, пожалуйста, графиню, - Неверовский чуть кивнул в Зинаиде Львовне в знак согласия и, опираясь на трость, торопливо последовал за графиней Каменской, видимо воспользовавшейся суматохой для того, чтобы не привлекая к себе внимания покинуть комнату.
Владимир понимал, что сейчас он похож на безжалостного преследователя своей жертвы, но его так испугало выражение глаз Марии (а в особенности цвет её платья), что он боялся её дальнейших поступков, опасаясь за здоровье графини.
- Мари! - Владимир ухватил женщину за локоть, остановив её прежде чем она успела сбежать. Она повиновалась и обернулась.
"За что вы так со мной? Что еще вы хотите со мной сделать?" - словно говорил её взгляд и Неверовский, который так давно желавший произнести её имя и сейчас испугавшийся того, что он сделал это, не мог начать говорить. Он медленно и неохотно разжал пальцы, выпуская птичку на волю, но желая чтобы она не покидала клетки.
- Мари, - хриплым голосом произнес он, и на его лице виделось отчаяние и все то раскаяние, которое успело скопить его сердце. - Я поражен точно так же как и вы. Поверьте, я не знал. Я не мог даже помыслить.

Покинул залу вместе с Марией Каменской.

Отредактировано Владимир Неверовский (2016-01-17 23:17:14)

Тяжёлая лапа собаки дружелюбно легла на колено. Чувствуя доверие со стороны зверя, Леонид, смешно скорчив лицо потрепал пса за уши.
- Как же можно отвергнуть такого красавца? - негромко проговорил мужчина сквозь зубы, - Да она мечтать не могла о таком кавалере как ты!
Над головой вдруг прозвучал голос Дениса Алексеевича.
- Но кажется, мы отвлеклись от темы вечера. Надеюсь, граф нас простит?
Шувалов с улыбкой встал с корточек и выпрямился.
- Если бы все здесь говорил только на одну тему, поручик, то прощения вам бы не было.
Вслед за этими словами раздался женский визг, оказавшийся на столько резким и звонким, что скривившийся граф невольно прикрыл ладонью ухо. Добрая доля дамских туфелек и ярких подолов переместилась с ковра на обивку кресел, диванов и стульев, когда между ними проскользнул маленький, серенький грызун, преследуемый воинственно настроенной овчаркой. Могучая лапа настигала свою жертву прямо возле камина, где история любви двух собак приняла новые обороты. Наконец, сердце пуделя было тронуто и сейчас её острая мордочка с жгучим интересом тыкалась в сваленные подушки в поисках хвостатого подарка.
Леонид, ответив на вопрос Ржевского о Майкове не однозначным выражением лица, окинул взглядом гостиную, где хозяйка вечера уже наводила порядок и тут же поймал себя на мысли, что осматривается он в поисках Марии Каменской, отчего-то желая увидеть её реакцию на происходящее и убедиться, что мышка не произвела на неё шокирующего впечатления. Но алое платье, которое невозможно было не заметить, так и не попалось графу на глаза.
Шувалов почувствовал севшего рядом пса. Опустил на него взгляд и улыбнулся.
- Вы делаете успехи, сударь, - рука офицера одобрительно взъерошила шерсть на голове овчарки, которая вдруг поднялась, словно завидев кого-то. Хвост зверя радостно качнулся.
- С-сидеть, Персиваль!
В этот момент в мыслях графа за окном прогремел гром и сверкнула молния. Натянув на лицо маску равнодушия, изо всех сил пытаясь скрыть накинувшееся чувство разочарования, Леонид повернулся к Константину Васильевичу.
- Леонид Андреевич.
Офицер сухо кивнул на приветствие. По правде говоря, он на мгновение потерял дар речи. Вот так шутка - эта добрая животина принадлежит графу Сумарокову. Шувалов готов был поверить в то, что это чья угодно собака, но не человека, которому и доверить то никого нельзя.
- Я вижу, вы уже познакомились с Персивалем? Надеюсь, это знакомство пришлось вам по душе?
"В отличие от знакомства с вами, однозначно", - произнёс мужчина про себя. Ротмистр заулыбался и спокойно ответил:
- Более чем. Замечательный пёс.
Сложно было назвать это одобрение искренним. Нет, Персиваль действительно был замечательным, но радоваться тому хорошему, что могло иметься у Сумарокова граф едва ли мог себе позволить - не заслужил тот такого счастья.

Отредактировано Леонид Шувалов (2016-06-26 06:28:10)

...моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слезы и надежды.
М. Ю. Лермонтов "Герой нашего времени"

Снежно-белое, с пятнами лихорадочного румянца лицо её было неподвижно. Стало трудно дышать, мир закружился в одну сторону, голова - в другую, и натянутые струны самообладания лопались одна за другой подобно струнам знаменитой скрипки. Марии же не оставалось ничего, кроме как подчиниться ироническим словам критика и любоваться адом, проклиная жизнь.
Знай графиня Каменская хоть одно проклятие, хоть одно бранное слово, ей было бы не в пример легче. Но она, прожившая до этого мгновения целую жизнь, ухитрялась не слышать ни ругани извозчиков, ни исступлённых воплей ненависти - ничего, что нарушило бы её покой и царившую в душе светлую тишину, но тишина вдруг обернулась её врагом, вязкой трясиной, в которой было так легко утонуть, что никто не заметил бы этого. Или не захотел бы заметить, ведь они знают. Все они знают и знают всё, что раньше Мария полагала известным лишь Константину Васильевичу. Тогда, в Москве, молодой граф, в отличие от Владимира, досмотрел представление до конца, и не его вина была случившаяся с ней болезнь, хотя в особо несчастливые минуты женщина начинала винить в случившемся и его. Но предположить, что Сумароков способен на такую подлость, как рассказать всем о её сломанной жизни и нарочно собрать этих людей, чтобы посмеяться над ней, Мария не могла. Да и какая с этого ему была радость? Что бы ни говорили о Константине, она всегда верила в его лучшие чувства и побуждения, ещё в детстве решив: Костя - хороший. А то, с каким сочувствием и растерянностью смотрел на неё повзрослевший Костя, лишь укрепляло её во мнении, что этот спектакль задуман не им, хотя в гостиной княгини Оболенской выбор тех, кому в пору был бы костюм демиурга, был невелик. Дмитрий Львович? Нет, Анна быстрее его удавит собственными руками, чем допустит вновь испачкать своё имя скандалом, да и сказала ли она ему хоть слово о непутёвой младшей сестре? Николенька? И снова нет, ему будет сподручнее удавить её, Марию, грозящую снова опозорить семью Каменских. Юрий Львович? Зинаида Львовна?.. Голову словно сковало раскалённым обручем, и бессильно лежащие на пышной юбке руки потянулись к вискам. Женщина перевела взгляд на того единственного, кто в самом деле мог сотворить с ней всё это. Ей не нужно было выдумать для него ни оправданий, ни обвинений, потому что он был в своём праве. Однажды взяв её жизнь, он сделался в ней полноправным хозяином и мог удовлетворять всякую сиюминутную прихоть, не встречая ни малейшего сопротивления.
Она качнулась к дверям ещё до того, как в гостиной закричали, забегали, залаяли, но лишь благодаря шуму и суматохе её порыв остался незамеченным. Что удивительного в том, что слабая нервами женщина испугалась крохотной мышки и в панике сбежала? Ничего; будет только забавнее, если зверёк вдруг решит искать спасения там же, где и она, и визг и смех будут метаться из одной комнаты в другую, пока всё не успокоится. А пока Мария просто отдышится, ведь это из-за жара натопленного камина, духоты и столпотворения в зелёной гостиной ей не хватало воздуха... Её мечты прервал стук трости, и она метнулась в сторону, надеясь, что исчезнув из дверного проёма, она так же исчезнет из памяти своего преследователя, но было слишком поздно. Прикосновение было лишним: ей хватило сочетания его голоса и своего имени, которого уже много лет никто не произносил. Имени, отданного да так и не вернувшегося к ней, как и многое другое, прежде составлявшее её прекрасную безмятежную жизнь.
- Мари!
Голова её была горяча, руки - холоднее льда, от губ отхлынула кровь, превращая рот в сизое пятно на испуганном лице. Мария медленно обернулась, с убийственной смелостью обречённого поднимая глаза на человека, которого долгие годы не осмеливалась назвать по имени даже в мыслях из страха вызвать к жизни преследовавший её призрак былого счастья. Но он стоял перед ней, настоящий человек из плоти и крови, глядевший так, как глядят на законную добычу, и она позволяла ему это, не в силах противостоять лишь жалкой тени былого натиска. Но ей, нынешней, с лихвой хватило и этого. Графиня Каменская хотела позвать его по имени, как звала хозяйка вечера, но дрожащие губы не слушались. Мария попятилась, натолкнулась на кресло, судорожно схватилась за резную спинку и вдруг заметила цвет обивки - жёлтый. Всё здесь было таким ярко-жёлтым, что редкие вкрапления золота и охры не могли помочь вытравить этот беспощадный цвет из её измученного разума, и женщина засмеялась. Сперва беззвучно, силясь прикрыть рот ладонью, но вскоре махнув рукой на тщетные попытки и бессовестно показывая зубы. Ей было всё равно, что он о ней подумает, ей было безразлично абсолютно всё, и даже трубы Судного дня не смогли бы заставить её остановиться.
- Владимир... - Имя соскользнуло с её уст так легко, что впору было задуматься, не сошла ли она с ума. - Владимир, ты здоров?
От смеха саднило в горле, колени дрожали, спина гнулась к земле, и, тяжело опираясь на дорогую мебель, Мария смотрела на князя Неверовского, не чувствуя текущих по щекам слёз и не понимая, отчего его лицо расплывается перед глазами. Она говорила задыхаясь. Ей было больно, и страшно, и жарко в висках, и всё время казалось, что он перебьёт её, не даст сказать, не захочет слышать этой истерики и будет совершенно прав. Что, он владелец её сердца, души и тяжёлых ночных дум, вдруг растает, как дым, и окажется, что она сошла с ума.
- Чего ты не знал? Что я жива ещё? Так ведь не по своей воле, по Божьей. Кроме неё, у меня ничего не осталось, прости. Мне и отдать-то тебе нечего. Даже ребёночка Бог прибрал, нищая я теперь... И Кáменская снова. Кáменская, не кáменная, пойми! Не мучай меня, пожалуйста, хватит. Хватит, лучше сразу убей, всё одно: легче...

В жёлтой гостиной с князем Неверовским. Персонаж говорит негромко, поэтому не слышен в зелёной гостиной, где ловят мышь.
В посте без кавычек цитируется В.Г.Белинский.
Жёлтый - здесь: цвет безумия.

В тот миг, когда она произнесла его имя, его грудь словно полоснули раскаленным железным прутом. На его сердце навечно осталось клеймо, выжженное звуком её голоса и сейчас он вспомнил всю ту власть, которая имела над ним эта маленькая хрупкая женщина.
А она смеялась, исступленно, не владея своим голосом, не совладая со своим телом. Он и раньше слышал и видел это. И эта невероятная схожесть сковала члены мужчины, он не мог подойти, и как в детстве он пугался неожиданных приступов безумия своей матери, так и сейчас он страшился этого блеска в глазах Марии. И казалось, что он всегда знал насколько она была похожа на его мать, на тот далекий образ тонкой женщины и яркими светящимися глазами на бледном худом лице. И оставляя её он всегда знал как сильно это ранит Марию, он словно умышленно лепил из неё образ своей матери, надеясь вернуть её. Он всегда знал, что Мария будет мучиться и в самых темных своих желаниях надеялся, что она смогла свершить тяжкий смертный грех и оставить все земные мучения и своего мучителя на бренной жестокой земле. Она не должна была так долго страдать, только он один должен был нести это бремя. Он думал, что он сможет это вынести, что молодость поможет ему забыть, что другая женщина в его жарких объятиях сотрет образ герцогини Кронберг, но карты легли иным веером и совесть неусыпным стражем нашептывала ему свои страшные мантры.
В самую первую секунду Владимир отшатнулся от графини, намереваясь оставить её одну, а затем прислать к ней кого-нибудь из слуг, но затем в нем колыхнулось что-то другое, то лучшее, что было в нем, заставило его остановится и князь, машинально достав из внутреннего кармана платок, протянул его Марии, но она посмотрела на него с немым отвращением. Разве могла белая квадратная надушенная тряпица исцелить её душевные раны? Они кровоточили, боли нужно было выплеснуться, слова должны были быть сказаны, а правда открыться.
Неверовский не сразу осознал то, что произнесла женщина, страх за её рассудок, был настолько силен, что он казалось и не слышал её слов, принимая их за бред, но руки, которые он протянул чтобы утешить, вдруг сомкнулись на её лице и он силой заставил её голову запрокинуться, чтобы явственно увидеть её глаза, когда он заставит её повторить то, что она произнесла в приступе отчаяния.
- Ребеночка? Какого ребеночка? Что ты хочешь сказать? - его пальцы сильнее впились в её затылок, должно быть причиняя боль, но женщина, молчала, прикусив бледные губы. - Мари!! - в исступлении рявкнул Владимир, и его руки начали дрожать, постепенное осознание её слов, словно волна нахлынули его разум. Он видел всё на её лице, не нужно было ничего говорить, молчание было лучшим ответом... ужасным ответом. - Что?.. Что? - он выпустил безвольную головку графини и посмотрел на свои трясущиеся руки и ему казалось, что они были запятнаны кровью, не недруга, не врага, а кровью его ребенка. - Что ты с ним сделала? - хрипло спросил он, словно раненый зверь и посмотрел на женщину, тонувшую в алом платье и его воспаленный мозг нарисовал другое... страшное...
- Нет! Нет, не отвечай! - потребовал он.
"Не ты, только я, я один. Я ОДИН виновен. Со своим звериным эгоизмом, желанием свободы, с алчным желанием владеть, но ничего не отдавать," - мужчина отшатнулся и сильно прихрамывая (трость осталась валяться на полу) сделал несколько шагов. Пол казалось уходил из под его ног и он не мог найти опоры.
- Я... - он взглянул на перстень, вдетый на указательный палец и ему показалось, что прошли годы, столетия, он превратился в немощного дряхлого старца, в нем больше не осталось жизни и сил,  чтобы говорить, но сказать было необходимо. Даже если она знала, даже если это прозвучало бы глупо, даже если ей вовсе и не нужно было его раскаяние. - Я не могу в это поверить, - он прижал раскрытую ладонь ко лбу и, словно срывая маску, медленно провел ею вниз по лицу, как будто это движение могло привести мысли в порядок и унять боль.   

В жёлтой гостиной беседует с графиней Каменской. Позже в дверях появлется княжна Вяземская. Она слышит разговор, но на некоторое время для беседующих остается невидимой.

Вечер обсуждения труда Белинского в итоге легким движением и намерением перешёл во что-то более оживленное и менее спокойное, чем того не то что предполагалось, даже не намеревалось. Софья Григорьевна, по простоте соей девичье, всегда предполагала, что все эти вечера с обсуждениями чьей-то рецензии или заметок, могли быть настолько однообразны и спокойны. Стоило один раз ошибиться, чтобы после потом не брать в голову эту глупость, особенно когда в числе обсуждающих эту книжечку являются такие как, к примеру Жорж. Но как бы тема не была всё же для многих занятна, всё пошло именно так как и предполагается в обществе, где различность интересов совпадает с излюбленным желанием сменять тему на нужную именно им.
Общество юных дворянок, расположившихся на диване, было более-мене самым спокойным из всех, конечно, если не брать в расчёт общество мужчин, стоявших подле окна, но и здесь стоило теперь начать сомневаться о спокойствии в том углу, когда их "рыцарский клуб" разбавили подошедшие Ида Оболенская и дама в изящном, но слишком для самой Софьи кричащем алом  платье. Общество оживилось , но вот что продолжалось дальше, Софья не слишком теперь уж и наблюдала, считая верх неприличия вот так прислушиваться к чужим речам. Взор обратился к той, кто все годы в Смольном был ей подругой, верой и правдой проучившаяся рядом за партой все годы - ах, как приятно всё же иногда повспоминать эти года обучения, будучи уже немного взрослее тех лет, когда что-то казалось тебе непостижимым, а иногда и непонятным. Оленька - милый ангел, добрая подружка, с которой Софья могла не таясь говорить чуть ли ни обо всём - графиня поймёт, всегда.
- Оленька,- улыбнулась Софья Григорьевна, едва касаясь пальцами кисти её руки, призывая к тому, чтобы она не витала столь долго и упорно в мечтах и мыслях своих, как порой любила. Но сего мгновение и светлый взгляд подруги вновь был устремлён на неё, что не могло не радовать, только вот утихшая искорка грусти не смогла ускользнуть от Софьи, отчего зародилось это нормальное чувство тревоги, вполне нормальное, когда ты видишь грусть своего близкого человека и пытаешься ему помочь.
Что графиня Самойлова и сделала. Когда так кстати её подозвала к себе её Ида Львовна, Софья вскоре, возвращаясь от неё, хитро поманила за собой, взяв вспотевшую ладошку девушки, не забыв извиниться перед Элен и Катаржиной за своё исчезновение из из компании.
- А сейчас,- растянула слова Софи, пребывая перед подругой всю дорогу в загадочном виде,- я тебе хочу устроить небольшой сюрприз, ma cherie. Надеюсь, тебе он поднимает настроение, Оленька, сегодня ты словно сама не своя. Надеюсь, у Вас ничего не случилось.
Произнося это "у Вас" Софья понимала, что если что-то произошло, то определенно это могло лишь быть связано с Олей и её мужем. Так уж было ей понятно в отношении семьи - если беда или счастье, то оно затрагивает обязательно обоих. Так и теперь, но подруга лишь скромно потупив взгляд, сделала попытку разубедить Софи в этом. Что же, если так, то... И пока они проходили по коридору в сторону того места, которое юная Самойлова уже знала наизусть настолько, что закрытыми глазами ничего не перепутала бы, разговор переменил направление на менее серьезные темы - воспоминания своих былых подруг и новости из жизни, пока нужная дверь не распахнулась настежь и Софья не впустила туда Ольгу.
Реакция девушки была волшебна, а её взгляд - Боже милостивый! - был преисполнен такого по истине детского счастья, что Софья даже невольно рассмеялась как тот самый ребенок. Как славно, что задумка Иды Львовны удалась - Ольга, проходя между растущими в больших кадка цветов, источающих каждый свой особенный и восхитительный аромат, а их пестрота кружила не только голову, но и воображение, сравнивая всё с калейдоскопом. Каждый раз девушки останавливались и Софья с удовольствием рассказывала как назывался данный цветок, как за ним стоит ухаживать, где произрастает В итоге она могла рассказывать всё, что знает и мечтает узнать, ибо помощь Иде Львовне в ухаживании и выращивании некоторых видов растений давала юной девушке какой-то особенный стимул в своей жизни. Ведь именно цветы помогли ей приобрести хоть какую-то цель после сильного горя по умершим родителям. А теперь она хочет немного приободрить подругу, что в итоге получается весьма хорошо - Ольга подходила почти к каждому цветку, чтобы разглядеть или потрогать нежные лепестки, едва касаясь его пальцем, вдыхая глубоко их свежесть. Чуть погодя Софья, уже имея небольшой опыт, собрала для графини маленький букетик, порадовавший Ольгу ещё больше, но в какой-то момент, когда Софья уже была намерена сделать точку над окончанием грусти Бутурлиной, как та прямо на глазах побледнела и покачнулась на месте. Только крепкая рука подруги стала опорой и спасением.
- Дорогая, Оленька, что с тобой? Давай я тебя усажу и воды принесу.
Софья ни на шутку забеспокоилась за состояние графини, прекрасно зная о её положении и предполагая, насколько это всё сложно. Вот и сейчас убедилась в этом, испугавшись и не предполагая, что сделать, чтобы только Ольге стало лучше.
- Дорогая, прошу тебя, не переживай за меня. Все будет хорошо. Я просто...
Попытки Ольги увенчались лишь тем небольшим успехом, на который они были способны, но Софья не заставляла её больше присесть отдохнуть на диван, а просто внимательно смотрела, так же придерживая её за локоть. Не стоит беспокоиться? Ну про гостиную, предположим, я поверю... ах, дорогая, ну что такое с тобой? Намерение же графини Бутурлиной девица восприняла с таким же ужасом, как и едва не свершившийся обморок.
- Ольга, ну почему? Пожалуйста, может быть не стоит? Давай я позову мужа...
- Нет, не стоит, Сонечка.
Да что же такое? С ещё более непонятном состоянии смотрела Софья, пока они возвращались из Зимнего сада, но вот только Ольга всё равно не захотела возвращаться в ту гостиную, где и должна быть. Или нет, если не там, то хотя бы возвращалась домой, но с мужем. Не по человечески ведь это. Только Ольга не слушала и попросив прощения, направилась через зал в сторону выхода. Софья же, даже не думая о том, чтобы вот так отпускать свою Ольгу, вошла в зал, в котором тут же затормозила в попытке понять - что успело здесь произойти, что Одетт так истошно визжит, большинство дам повторяет тот же звук, а мужчины, будучи более способными к сложным ситуациям, проводили попытки в успокаивании всех - кто дам, кто собак. Похоже, что опасность, из-за которой всё и случилось, ещё находилась в гостиной, но Софья пока была настроена лишь к одному, что вызывало её панику - уход графини Бутурлиной, поэтому стремительно подошла к своей тёте - хозяйке вечера, и быстро затараторила всё о произошедшем.
- И я просто не знаю, что и думать, а уж что делать,- Софья была не в себе от всего, и чуть не подпрыгнула от счастливого возгласа Жоржа, лишь прикрыла глаза и попыталась не поддаваться какой-то странной нарастающей панике, пусть и легкой, но она была ей точно ни к чему. Голос Иды, обращенный на брата в приказном тоне заставил Софью посмотреть на неё и потом на Жоржа, ушедшего к двери. Тактично кашлянувший Дмитрий Львович заставил привлечь внимание юной Самойловой к тому, что в его руке была... Мышь?! Так вот...! Софья, округлив взгляд, посмотрела на Дмитрия,  спокойно кивнув её мыслям головой, после чего на уже подошедшего Жоржа, которого так хотелось шлёпнуть перчаткой по руке от едва не сказанного. Всё в итоге прервала сама Ида Львовна, решившая, что вечер должен был продолжаться. Софья была лишь только "за", но вот бедное животное, зажатое в ладони Ржевского не давала ей покоя, после чего через некоторое время она буквально выпросила Дмитрия отдать крошку под честно слово, что никто из дам этого не увидит. Софья пообещала - Софья сделала, поэтому, тихо пройдя к тому же дивану, со сложенными ладошками перед собой, спрятав тихую не в меру мышь, вновь присоединилась к княгине Ромодановской, стоявшей вместе с Идой Львовной, и сразу же на вопрос подошедшей "я пропустила что-то интересное?" сразу же стала тихо пересказывать всё в красках и с ужасом в глазах. В итоге Софья даже переживала... за мышь, которой досталась та нелегкая доля подставного лица. Так вот почему мальчишки были рядом и так странно переглядывались, когда убегали при виде меня и Ольги. Покачав головой сокрушенно, Софья посмотрела украдкой на княгиню, и совершенно спокойно, за спиной Каты, пока та была увлечена вниманием, обращенным к мужу, аккуратно приоткрыла ладошки, чтобы тётя разглядела маленький хвостик, тут же спрятавшийся под пальчиками. И пока это существо находилось в более-менее спокойном состоянии и месте, где его не пытаются схватить или потоптать, но зато, чуя дух добычи, подле Софьи, что совершенно удивительно, стала крутиться откуда не возьмись появившаяся вновь в гостиной Одетт собственной персоной. Так и норовила задеть лапками платье графини, чтобы рассмотреть, где там прячется её игрушка. Но нет, Софья лишь прищурено разглядывала попытки собачки княгини, прекрасно зная, что не отдаст её свою ношу, как бы она не старалась быть сейчас самой милой и прелестной болонкой. Самойлова мило улыбнулась, шикнув на неё, чтобы опять не нависла на ткани платья, вновь посмотрела в сторону графа Шувалова и князя Ромодановского, ощущая пальцами мягкость и тепло в ладонях.

Отредактировано Софья Самойлова (2015-11-25 14:33:48)

Княгиня взяла на себя ответственность уговорить Ромодановского, и в её порыве Шувалов не углядел ничего такого, что могло бы вызвать в нём хоть какие-то подозрения относительно поведения Зинаиды Львовны, поэтому, он ещё раз погладил по голове привставшего Персиваля, не найдя что сказать, как-то рассеянно развёл руками перед Сумароковым и направился к роялю.
Заприметив дуэт музыкально одарённых дворян у инструмента, публика в гостиной начала затихать. Леонид бросил в сторону слушателей взгляд и с необъяснимым беспокойством понял, что не видит среди знакомых лиц Марии Васильевны - куда запропала графиня, с которой за всё это время он так и не обмолвился ни словом? Вот же её брат, в компании которого Каменская явилась сюда, вряд ли бы она уехала без него. Мысли о внезапном исчезновении графини вместе с непониманием, почему это так тревожит его, Шувалов оборвал сразу как боковым зрением увидел, что князь давно занял место за роялем и готов играть. Леонид повернулся к нему, облокотившись на инструмент, и тихо проговорил:
- Белой акации гроздья душистые, ми бемоль минор, - после чего мужчина коротко кивнул и повернулся лицом к публике. Он уже давно пережил то время, когда объявлял, что будет петь. Теперь же это всегда было сюрпризом для слушателей, тем более, что некоторым почитателям было не важно что, а главное кто будет исполнять тот или иной романс.
Таланту аккомпаниатора офицер доверился полностью, поэтому избавил его от лишнего обмена взглядами и спокойно погрузился в исполняемое произведение.
- Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал и молчали дома...
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролёт нас сводили с ума.
И больше ничего не было. Только песня, только музыка.
Слова мягко плыли в загадочной тишине, поддерживаемые фортепианным наигрышем. Мелодия велась неторопливо и ровно, лишь описывая сказочный ночной пейзаж, ставший отражением любви двух людей.
- Боже, какими мы были наивными,
Как же мы молоды были тогда!
Наконец, наступила пора чувств; сожалений и разочарований, боли и раскаяния.
Певец не видел никого перед собой, он пел, подчинённый музыкой, и голос его рвался из груди, из самого сердца, преисполненный печали и горечи. Но в какой-то момент он потонул в аккордах рояля, уступив ему право допеть и досказать то, что не решался произнести.
- В час, когда ветер бушует неистово, - холодно, словно проклятие пропел мужчина, боясь собственной искренности,
- С новою силою чувствую я:
Белой акации гроздья душистые
Неповторимы, как юность моя!
Белой акации гроздья, - болезненный голос смело оборвал звук и вдруг, тепло и ласково, отголоском ушедшего прошлого, продолжил, - душистые
Невозвратимы, как юность моя...

Ничто так не грело душу Леонида, как певца, как тишина после исполнения. Может и длилась она порой доли секунды, но иной похвалы, слаще и приятней этой тишины, за свой труд и труд аккомпаниатора, чьи пальцы извлекли из инструмента последний звук, для себя он не видел.

♫ Белой акации гроздья душистые (романс В. Баснера на стихи М. Матусовского)

Отредактировано Леонид Шувалов (2017-06-24 14:06:27)

и мир твой - некогда огромный -
сжимается в больной груди
до самых крошечных размеров

Он не должен был быть... таким. Не должен был смотреть с таким ужасом, не должен был так опасливо касаться, изо всех сил смиряя желание сию же минуту сбежать куда глаза глядят. Марию не держали ноги, и Владимир держал её, не позволяя ей упасть и не позволяя себе отстраниться, словно наказывая за что-то. Его жесты были полны жалости и отвращения, и в глазах чудилась страстная, нетерпеливая мольба освободить его от этой невыносимой ноши, по недосмотру и незнанию взваленной на плечи добровольно.
Мария знала, кажется, каждое прикосновение, которое он дарил ей: тихое пожатие пальцев, совершенно невинное в глазах света, но значившее для неё обещание и угрозу исполнить его и заставлявшее сходить с ума в предвкушении. Едва осязаемое прикосновение кончиков пальцев, за которым она тянулась, по-кошачьи выгибаясь всем телом. Ласки столь откровенные и изысканные, что порой напоминали изощрённую пытку, вынуждая одновременно ускользать от них и просить ещё и ещё. Ленивые поглаживания, начинавшиеся ото лба или шеи, с вьющихся от жаркого любовного пота волос, и заканчивавшиеся там, где заблагорассудится её любовнику. Мария помнила нежность и силу переплетённых пальцев, сомкнувшихся в самом крепком замке, разделить который не мог даже слабый утренний свет, не могла забыть дразнящие попытки проследить на её ладони линию любви, и ласкающий ухо шёпот: "Видишь, какая чёткая?"... У Владимира были уверенные, твёрдые руки властного человека, в чьих прикосновениях не читалось и капли сомнений. Он никогда не сомневался, будто заранее знал всё, что она скажет, сделает и даже не осмелиться возразить, принимая всё с такой горячей и искренней благодарностью, какую редко найдёшь в человеке. Но всё было именно так, и, наверное, она и правда была ему благодарна за то, с какой холодностью и равнодушием он оставил её, на прощание небрежно заправив растрепавшиеся от холодного осеннего ветра волосы в кружевную сетку, лежащую на плечах. Но теперь... теперь его руки дрожали, и Мария безошибочно читала в них страх.
Чего ты боишься? Зачем ты боишься?
Снова заходясь кашлем, она не расслышала слов Неверовского, пусть и произнесённых над самым ухом, и с удивлением узнала ответивший ему голос. Княжна Вяземская, Елена Григорьевна, хотя все зовут её просто - Элен. Откуда она здесь? Зачем она здесь? Её, верно, привело сюда любопытство, и на какие-то мгновения Мария потеряла способность рассуждать. Горло жгло и кололо, ей не хватало сил дышать, а уголок рта дразнило чем-то горячим, не похожим на чужую руку и свои волосы. Любопытство... Сколько у него оттенков: завистливое, сочувственное, корыстное. Но чему же тут завидовать, чему сочувствовать, какой выгоды искать в происходящем, если Элен ничего не знает? Не должна знать, по крайней мере, ведь все так заботятся о сохранении окружающей графиню Каменскую тайны: и она сама, и Саша, и Николенька, и даже Анна, пусть и не от любви к младшей сестре. Элен, милая, добрая Элен, всё-таки настоявшая на том, что Марии Васильевне алый будет очень к лицу. Горячий алый, похожий на рассвет... или кровь.
- Нет, - она захлебнулась осознанием, чей терпкий железный вкус будто бы захватил остальные чувства. Княжна закричала, объятия Владимира разжались, и Мария из последних сил рванулась прочь. Это было неправильно: его руки не должны были стать её смертным ложем. Хотя... Жёны князей Неверовских долго не живут, не так ли? Да и любовницам их вряд ли позавидуешь, ведь она - ярчайшее тому доказательство. Женщина рассмеялась бы, если бы не боялась упасть прежде, чем дойдёт до дверей гостиной. Княгиня Оболенская не обрадуется, если Мария перепугает её гостей, но только они могли ей помочь, увести отсюда, сделать хоть что-нибудь. Музыка смолкла, и Мария не помнила, когда затих гром аплодисментов, сменившись странной, напряжённой тишиной. Яркий свет бил по вискам, и взгляд, блуждающий по разноцветной толпе в поисках Николая, никак не мог найти лицо брата. Всё вращалось, двигалось в каком-то рваном ритме, размывая лица и наряды в пятна. Изо рта вновь потекло горячее, тонкое, дверная рама ушла из-под ладони, и Мария увидела, что перчатка на руке, которой она зажимала рот, покраснела от крови.
Чахотка.
Приговор, произнесённый ещё не вслух, а только в мыслях, отнял у неё последние силы. Что же... Она ведь знала об этом много раньше, но всякий раз находила повод, чтобы оттолкнуть от себя призрак скорого конца. Она оправдывала слабость усталостью, бледность и головокружение - духотой, кашель - недавней простудой, а удушье, раскалённой проволокой сжимавшее горло, и вовсе относила к плодам чрезмерно разыгравшегося воображения, не видя ничего дурного в том, чтобы солгать доктору Виллену. Графиня Каменская не могла признать очевидное и представить, что её мечты о покое сменятся покоем вечным. Что ей так и не удастся увидеть племянников, что Саша останется совсем один а тётушке Аршеневской станет некому писать о варенье, соленьях и тысяче мелких забот, составлявших нехитрое житьё одинокой старушки-помещицы... Перед глазами мелькнуло что-то белое, выдирая измученный разум в настоящее, и Мария едва слышно произнесла, даже не надеясь быть услышанной:
- Домой... Пожалуйста.
И кромешная тьма, не дававшая вдохнуть, сомкнулась над её головой.

Вернулась в зелёную гостиную. Недалеко от дверей, на руках у графа Шувалова (согласовано).
Персонаж без сознания, перчатка на правой руке, губы и подбородок запачканы кровью, из уголка рта стекает тонкая струйка крови.

Отредактировано Мария Каменская (2016-06-17 21:39:32)

Знакомый и уже ставший привычным гул аплодисментов заставил Леонида также привычно на мгновение опустить глаза в пол и коротко улыбнуться. Под лестные отзывы, которые слышать графу, несомненно, было приятно во все времена, мужчина торопливо повернулся к Сергею и благодарно пожал ему руку. Их редкие дуэты всегда удавались на славу, и Шувалову даже казалось, что публика реагировала особенно бурно в те моменты, когда ему аккомпанировал именно Ромодановский.
Офицер поспешил отойти от рояля, чтобы его не успели уговорить спеть что-нибудь еще. Не то чтобы Леонид Андреевич был против, но это, все-таки не музыкальный вечер, и одной песни, чтобы успокоить гостей, а княгине дать время придумать, как вернуться в литературное русло, по мнению графа, было вполне достаточно.
Но, видимо, сегодняшний вечер, будто по чьему-то злому умыслу, не мог пройти и окончиться гладко. Господа и дамы вдруг устремили взгляды в сторону распахнувшейся двери и как-то испуганно стали отодвигаться к стенам гостиной. "Маша!" - подобно грому раздалось в голове графа, когда он увидел возникшую в комнате Марию Васильевну. Белое, подобно извести лицо озиралось по сторонам, ища защиты и помощи. Шувалов не заметил, как ноги сами повели его к Каменской. Раскрасневшиеся от слёз глаза отчаянно водили по толпе, но так, словно все стоящие кругом были сделаны из стекла. Графиня едва ли могла устоять на ногах, её подобно тряпичной кукле качнуло в сторону и, прежде чем облачённое в алое платье тело рухнуло бы на пол, его поймали руки конногвардейца.
- Домой... Пожалуйста.
Глаза Марии закрылись и Шувалов, поддерживая Каменскую на весу, резко дернул головой в поисках доктора Виллена, который немедленно возник рядом. Взгляд Даниила Александровича не предвещал ничего хорошего, да и блуждавшие в голове графа мысли были полны тревоги. Леонид подхватил девушку на руки и прижал к себе, нисколько не боясь испачкать кровью белоснежный мундир. Тут к ним подошёл Юрий Ржевский в компании Николай Васильевича, который не особо торопился участвовать в шуме, виновницей которого оказалась его сестра. Впрочем, Леонид даже не переглянулся с младшим Каменским, сделав вид, что не замечает его. Доверять Николаю графиню Шувалову не хотелось, да и тот, в глубине души, кажется, радовался, что в толпе нашёлся человек, взявший на себя ответственность за его сестру. Заметно раздражённый Юрий Львович вызвался проводить офицера в комнату, где доктор мог бы оказать Марии Васильевне помощь и, вместе с ним и Даниилом Александровичем, Леонид покинул гостиную.

Он осторожно уложил её на небольшой диванчик в этой тихой комнате. Достав из кармана платок, Леонид аккуратно вытер кровь с губ и подбородка Марии и мягким жестом убрал упавшие на её лоб прядки волос. Проявление нежности было редким для графа, в частности из-за того, что проявлять её было не к кому, поэтому он искренне боялся, что его прикосновения сейчас могут оказаться грубыми и неосторожными.
Сидя на корточках возле низкого диванчика и смотря на лицо несчастной графини, мужчина мучился вопросами прежде не задевавшими его. Почему он так взволнован, до мелкой дрожи в пальцах? Как он выглядел сейчас? Не подумают ли гости лишнего? "Впрочем.., отчего они должны думать лишнее, - пытался Леонид рассуждать здраво, - я бы помог любой девушке потерявшей сознание в этой гостиной... если бы меня не опередили". К нему ещё не пришло осознание того, что он чего-то не знает, но от того легче не становилось.
Дверь бесшумно открылась и Шувалов торопливо поднялся. В комнату вошёл удалившийся за своим чемоданчиком Виллен. Леонид переглянулся с доктором, и они сменили друг друга в этой комнате.
"Домой... Пожалуйста", - повторил про себя слова Каменской граф. - "Придётся исполнить эту просьбу", - решил Шувалов, двигаясь по коридору обратно в гостиную. Если бы он плохо знал братьев Каменских, он бы без задней мысли отправил графиню домой вместе с братом, но, имея "счастье" наблюдать за ними в Ладино, ротмистр прекрасно знал, какой ожидается в квартире Александра разговор и, как друг последнего, Леонид не мог его допустить.
- Зинаида Львовна, я могу вас отвлечь на пару слов? - негромко спросил граф, удачно найдя княгиню вне гостиной.
- Конечно! Я вас внимательно слушаю. Чем могу помочь? - Оболенская учтиво улыбнулась и Шувалов, стараясь выглядеть совершенно спокойным и уверенным, решил быть честным.
- Благодарю, - мужчина склонил голову. - Прошу извинить меня за это, но, к сожалению, я вынужден покинуть вас в столь неудобный момент, чтобы доставить Марию Васильевну домой. Я один из ближайших друзей Александра Васильевича и, если вы знаете, как не просто ему общаться с младшим братом, то, надеюсь, поймёте, что в данной ситуации только я смогу толково объяснить, что случилось.
- Скажите мне, как она? - голос княгини звучал обеспокоенно. - И могу ли я что-то для нее сделать?
- Графиня в надёжных руках доктора Виллена, думаю, всё обойдется, - этими словам Леонид скорее утешал самого себя. - Всё что можно сейчас сделать, это просто помочь ей добраться домой.
- Тогда с Богом! Я буду молиться за неё и её здоровье. Вероятно, это всё, что я могу сейчас сделать. Да хранит вас Господь.
- Спасибо, - выдохнул офицер и, поклонившись Зинаиде Львовне, поцеловал на прощание её ручку.
Мужчина быстро вышел на улицу и поспешил вызвать экипаж.

Отредактировано Леонид Шувалов (2016-06-26 06:57:50)