Близился полдень. Холодный ноябрьский ветер качал облетевшие ветви могучих деревьев парка, немилосердно забирался под мундирчики, заставлял ежиться мальчишек бродивших взад-вперед по центральной аллее под бдительным присмотром дежурного офицера. Юноши постарше, седьмых и восьмых классов, уже привычные за годы учебы к подобным условиям, переносили холод не в пример лучше, но младшие, особенно первого и даже второго года - жались внутри, отчаянно при этом силясь подражать старшим и изобразить будто пронзительный ветер им нипочем, а стремительно летящие над головой низкие тучи, обещавшие ливень - только в радость.

Семеро воспитателей и четверо ротных, вместе с прочими преподавателями обедали в обширной столовой Корпуса, перебрасываясь комментариями и замечаниями, о своих воспитанниках. В гулком обширном помещении столовой было едва ли теплее чем снаружи, ибо топить в Корпусе не начинали ранее середины декабря, да и тогда топили весьма скверно. Обоснованием этому служила аксиома о необходимости воспитывать в кадетах стойкость, тогда как всему виной была банальная экономия.

Штабс-капитан Давыдов, преподаватель фехтования, невысокий, худощавый мужчина лет сорока с изрядно поредевшими черными волосами, стянутыми в пучок, и блестящими словно намасленные - сидел близ самого окна, и хлебал пустые щи с видом скорее задумчивым, нежели раздраженным, чего можно было ожидать от сегодняшнего обеда. Кухня в Корпусе и без того славилась скудостью и неудобоваримостью, но сегодня повара превзошли сами себя. Подполковник Строев, офицер-воспитатель третьего класса как ни был он терпелив - и то ворчал, пытаясь отыскать в мутной пародии на бульон хоть кусочек картошки, но Давыдов словно бы не слышал его ворчания. Наконец штабс- капитан бросил ложку, так и не доев, и уставился в окно, бессознательно барабаня по столу.

- Михаил Юрьевич! - наконец окликнул его Строев. Он был добродушен и отзывчив по природе, хотя на службе был вынужден осаживать своих питомцев едва ли не чаще чем другие, чтобы его не заподозрили в попустительстве по слабости характера. Но к своему собрату-офицеру проявлять равнодушие он уж точно не мог.
- Да?
- Что за тяжкую думу вы думаете уже четверть часа? Вот сколько не смотрю на вас, а понять не могу. Ведь не из-за щей же, в самом деле?
Давыдов словно не понимая поглядел в свою тарелку, перевел взгляд на подполковника, и пожал плечами
- Нет, не из-за щей, хотя, право, и их достаточно чтобы испортить человеку настроение. Нет. Дело в том, что по окончании прогулки мне снова вести урок в первом классе.
- И с каких пор это вы говорите об уроках со столь похоронным видом? - Строев ничего не понял.
Давыдов вздохнул
- Понимаете, Иван Ильич… Есть там у меня один мальчонка. Ума не приложу, что с ним делать.
- Кто таков? - поинтересовался ротный четвертой роты Куликов, подсаживаясь к ним с тарелкой.
- Ростопчин. - Давыдов бросил взгляд на ярко-рыжую шевелюру, подошедшего, которая первое время всегда вызывала у него улыбку, и к которой лишь недавно слегка привык.
- Весьма посхетсвенный учхеник - картаво вставил сидевший по левую руку от штабс-капитана француз Робер Роше, преподававший в Корпусе свой язык и тихо ненавидимый всем преподавательским составом за неисправимый снобизм, и пренебрежительное отношение ко всему, что не было родом из Франции, будь то люди, еда или одежда.
- Не соглашусь. - Куликов мрачно глянул на француза из-под своих морковных бровей - Мальчик вполне неплохо успевает по основным дисциплинам. Что за проблема у вас с ним ,Михаил Юрьевич?
- Да то-то и оно, что проблема “наоборот” - Давыдов подался вперед, вертя в пальцах ложку - Понимаете, господа, мальчишка явно талантлив. Мало того, он еще и дома повидимому нахвататься успел, или же обладает каким-то интуитивным чутьем. И в том и в другом случае - ему в первом классе, где большинство только-только учится шпагу правильным концом держать - делать нечего. Мальчишка способный, ему сейчас  не азы вдалбливать а уже движения посложнее показывать. Он со своими сверстниками он как с соломенными чучелами смотрится. Ему-то может оно и приятнее что он лучше всех в классе, но ведь и не учится с ними ничему. Потеряет два а то и три года, пока они подтянутся до его уровня, а ведь грех держать талант в клетке, господа! Так и загубить его ничего не стоит.
- Полноте, вы преувеличиваете. - Строев методично приканчивал свои щи, - Чем может повредить ему занятие такого рода? Повторение - мать учения, не так ли?
- Так, но помимо повторения, всегда надо хоть на полшага продвигаться вперед. А со своими сверстниками он очень скоро потеряет вкус к шпаге, и самое главное - кураж!
Строев пожал плечами, а Куликов, который слыл весьма строгим и придирчивым, и которого кадеты за его рыжие шевелюру окрестили “Морковкой” - задумчиво погладил подбородок.
- Кураж, говорите… Это немаловажно. Кураж таковой подпитывать надо, да устремлять его в нужное русло. А то еще пойдет вразнос и угодит в дисциплинарную роту в конце концов. Были у нас такие случаи… М-м-мда…. - он побарабанил по столу, и поглядел исподлобья на Давыдова. - Скажите-ка господин штабс-капитан, а с каким классом вы бы предпочли его тренировать, если бы у вас был выбор?
- С третьим - подумав с минуту отозвался Давыдов - Во втором ребята физически может и посильнее первоклассников, но и те многие до сих пор в ногах путаются. А в четвертом его побивать будут играючи, это другая крайность. Вот в третьем есть несколько мальчишек, которые в технике хороши, а физически все же не двенадцатилетки. Рындин, Пауков, Оболенский, Лесков…
- Рындин - оболтус - вставил Строев, хорошо знавший своих питомцев. - А Лесков малыша третировать будет. Этого хлебом не корми, дай почувствовать свое превосходство.
Вместо ответа ротный приподнялся и поманил к себе проходящего мимо высокого как жердь, сухопарого и желчного офицера с эполетами полковника - командира первой роты Казакова
- Борис Андреевич! Позвольте вас на два слова?
Полковник свернул к скамье, и остановился, весьма поверхностно кивнув сидевшим за этим столом офицерам, даже не взглянув при этом на француза. Сильно выраженные носогубные складки придавали его желтоватому, с обвисшей кожей костистому тонкогубому лицу постоянное брюзгливое выражение, что, впрочем, было недалеко от истины.
- Что вам угодно, Константин Дмитриевич?
Куликов подвинулся, давая место на скамье, но Казаков и не подумал сесть.
- Дело вот в чем. Михаил Юрьевич советует одного из твоих орлов для уроков фехтования в третий класс отрядить. Говорит, это будет весьма полезно.
Тот лишь плечами пожал.
- Без санкции директора такие ротации недопустимы господа. Петицируйте к генералу, если он одобрит - тогда и говорить будем. Честь имею.
Сказал, да и пошел своей дорогой. Строев, оторвавшись от тарелки, в которой уже почти ничего не оставалось, проводил его взглядом, и покачал головой, а Куликов, нахмурившись стукнул по столу.
- Вот же гусь! А ведь он прав.
Давыдов лишь обреченно кивнул, однако “Морковка” был не из тех, кто легко сдается, если уж забрал себе в голову какую-либо мысль. Он встал из-за стола.
- Пойдемте-ка к генералу, господин штабс-капитан.
Тот, вскинул голову, не веря своим ушам, а Куликов поторопил
- Идемте-идемте! До конца прогулки чуть менее получаса, если повезет, то застанем генерала у себя. Не думаю, чтобы он стал отказывать. Может уже сегодня и поведете своего Ростопчина к третьеклассникам.
- Он должен будет в таком случае пропустить урок закона Божия - напомнил Строев, кладя ложку, и поднимаясь во весь свой исполинский рост. На вид он был настоящий богатырь, и не хватало лишь окладистой бороды и островерхого стального шлема, чтобы сойти за Илью Муромца.
- Ничего, отец Амвросий простит, надеюсь - Давыдов ехидно дернул уголком рта улыбкой неисправимого скептика - Господь ведь заповедал прощать?

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-01-19 00:45:16)

В фехтовальном зале уже разбирали шпаги третьеклассники, под бдительным присмотром подполковника Строева, решившего остаться и полюбопытствовать на то, что из себя представляет расхваленный Давыдовым первоклассник. Его здоровенная фигура, со скрещенными на груди руками, подпиравшая стенку возле двери наводила на мысль об исполинских атлантах Зимнего. Разве что никому до сей поры не приходило в голову нарядить Атланта в мундир и навесить на плечи подполковничьи эполеты.
Давыдов встретил Ростопчина как обычного опоздавшего, и велел занять место в строю. Место ему выпало даже не последнее - поскольку первоклассник был достаточно рослым для своего возраста, а среди третьеклассников попадались несколько человек пониже него.
Офицер тоже вооружился шпагой, и заняв место перед строем отсалютовал кадетам, которые повторили его жест. Никаких, привычных слуху "Здравия желаем, господин штабс-капитан" тут не звучало.
- Итак. Сегодня отрабатываем обведение клинка из четвертого соединения, с последующим уколом в правое плечо. Пауков, прошу сюда!
Рослый мальчишка со светлыми, почти белыми волосами вышел вперед, и преувеличенно четким движением стал в позицию. Давыдов скрестил с ним свою шпагу внутренними сторонами клинков, а потом, каким-то молниеносным образом его клинок оказался уже с наружной стороны шпаги мальчика, и беспрепятственно скользнул в сторону правого плеча, дотронувшись круглым шариком.
- Повторите!
Мальчишка попытался выполнить маневр, но замешкался, переносил шпагу довольно долго, и наставник воспользовавшись случаем ткнул его в горло.
- Копаетесь. Еще раз!.
На третий раз у мальчишки стало что-то получаться, и Давыдов вернул его обратно в строй.
- Разбиваемся на пары. Господа, минуту внимания! - загудевший было голосами зал снова притих, и тридцать голов одновременно повернулись к офицеру. - Как вы могли заметить, с сегодняшнего дня вашего полку прибыло. Кадет Ростопчин, будет заниматься вместе с вами.
- Он же из первого класса? - удивился кто-то в голове строя.
- Из первого. - невозмутимо кивнул наставник - Не хочу льстить ни ему ни вам, посмотрим на деле кто чего стоит. Кто желает составить ему пару? Оболенский, Пауков, Рындин? Я к вам обращаюсь в первую очередь.
По строю пробежал шепоток, а потом из шеренги выступил высокий, темноволосый мальчишка, державшийся исключительно прямо, словно бы правил осанку чуть ли не с младенчества.
- Я, господин штабс- капитан.
- Чудесно. - Давыдов хлопнул в ладоши - По местам, господа!.
Мальчишка же подошел к Ростопчину, держа шпагу острием вниз. У него были странно светлые, почти прозрачные голубые глаза, и несмотря на одиннадцатилетний возраст - четкие, без мальчишеской мягкости, черты лица.
- Готов? Становись.

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-01-19 02:35:06)

И опять. И снова. Неуловимое движение, и шпага молниеносно наносила удар в незащищенное плечо, причем озадаченному первокласснику даже понять не удавалось - каким образом, ведь только что удерживал шпагу противника своею.
Повторив прием трижды, и убедившись, что он дался легко - Оболенский размял пальцы и перехватив шпагу предложил.
- Теперь ты.
И как это сделать? Ростопчин умел рубить и колоть, а вот финтам его никто не обучал, даже простейшим, Оболенский понял это тотчас же, когда увидел как тот пытается обойти его шпагу -  отдергивая руку с оружием назад и снова нанося колющий удар, уже с другой стороны клинка. Два хода вместо одного, плюс отдернутая рука и перенаправленный удар "раскрыл" Ростопчина как книгу для прочтения, на что Евгений немедленно и указал - ткнув противника острием в грудь.
Впрочем у Оболенского не было и мысли унизить первоклассника. Раз уж наставник привел его на урок, значит у него были какие-то причины? Ребят из своего класса он уже знал, так интересно же было посмотреть, что за новенький, и чем привлек внимание придирчивого Давыдова.
И несмотря на то, что первоклассник явно не понимал, что от него требуется - третьеклассник успел оценить насколько тверда в его руке шпага, с которой он скрещивал свой клинок. Словно бы ее держала не тонкая рука мальчишки двумя годами младше, а напротив, кого-нибудь постарше. Во всяком случае в соединении клинков, будь сейчас простая по-детски игра, которой баловались в первых классах "кто кого перерубит" - перевес возможно оказался бы и на стороне первокласника. Вон как глаза-то разгорелись. А еще в этом взгляде Евгению почувствовалась досада, обида, и нестерпимое желание реванша.
- Не так! - остановил он своего партнера, когда тот собирался сделать третью попытку - Тут не с силой рубить надо, ты время теряешь. Обвод клинка надо делать быстро, да так, чтобы противник не понял ничего. Без замаха, не дергая рукой. Только кистью, да и то не всей. Дай-ка руку. Давай, не тушуйся, покажу.
===============
“Черт!” - вместо того, чтобы послушно и красиво обойти клинок противника, его шпага неуклюже прыгала вместе с рукой. И каждый раз куда-то не туда. Анатоль начал злиться. Желание отшвырнуть шпагу и сцепиться с третьеклассником на кулаках внезапной вспышкой ослепило его на долю секунды. “Ну как, как он это делает?” - Анатоль был близок к тому, чтобы броситься вон из класса. “Еще бы, их тут уже всяким хитростям обучили, а я? На посмешище выставить решили?” Последняя мысль привела его в бешенство. Не нужно ему никаких хитростей, он и по-простому сейчас одолеет противника… Главное - точно ударить… И вдруг, в тот самый момент, когда Анатоль уже готовился к новой атаке, темноволосый третьеклассник принялся ему объяснять, да еще и показать вызвался. От удивления Анатоль даже злиться перестал. Правда покажет?
Он настороженно протянул свою руку темноволосому.
- Ну, покажи…
===============
Оболенский сунул свою шпагу подмышку, став при этом сбоку похож на проткнутого насквозь, и сложил правую кисть таким манером, словно бы все еще держал рукоять шпаги.
- Чашка эфеса скрывает кисть, потому тебе и не видно. Держи руку вот так. - убедившись что первоклассник повторил его жест - он провел большим пальцем левой руки по собственному предплечью, и сжатому большому пальцу - Вот эта часть остается неподвижной. Видишь? Предплечьем, плечом, не двигаешь. Это финт, чем быстрее и незаметнее его сделаешь - тем больше шансов на успех. А рукоять двигаешь не кистью даже - а только пальцами. Погляди.
Он нарочито медленно указал на позицию собственного полусжатого кулака - костяшками пальцев наружу. После чего так же медленно повернул наружную часть кисти внутрь, так что костяшки при этом смотрели уже не наружу - а внутрь и вниз, словно бы проворачивая что-то зажатое в кулаке. При этом прямая линия проведенная им до этого через собственное предплечье - почти не шелохнулась.
- Повтори. Вначале медленно. Вот поворачивай просто, и не торопись
===============
Анатоль неверяще смотрел на движение, которое ему показал темноволосый. Вот так - и все? И в этом весь секрет? Ростопчин попробовал повторить это движение - кажется, ничего сложного. Он с подозрением посмотрел на третьеклассника - не вышучивает? Не похоже…
Анатолю казалось, он уже все усвоил - теперь ему не терпелось опробовать только что изученное движение в деле.
- Давай еще раз попробуем? - он кивнул на зажатую подмышкой темноволосого шпагу.

===============
Оболенский кивнул
- Только смотри. Вот просто поворачивать туда-сюда - он подвердил маневр на деле - Еще недостаточно. - и верно - клинок лишь повернулся в руке с обуха на лезвие и обратно.- Надо еще в середине поворота чуууть-чуть отжать большим пальцем рукоять книзу. Смотри что получится
Он повторил на деле - снова медленно. От почти неуловимого движения кисти - острие описало аккуратную и точную нижнюю дугу, словно очерчивая полукруг.
- Ну-ка повтори. Правильно. А сейчас вот тебе моя шпага, попробуй обвести.
Сопровождая слово делом он вновь выставил клинок в ту позицию, в которой требовал провести сие нехитрое упражнение наставник, и кивнул - мол “действуй”
===============
Анатоль привык думать о себе, что он уже знает шпагу как свои пять пальцев, что он непобедим, и вот теперь только понял, насколько глупо было так считать. Он почувствовал странное волнение, когда снова сжал шпагу в руке. Получится или нет? С чего бы вдруг нет? Должно, обязано должно получиться… Он скользнул лезвием своей шпаги вдоль лезвия шпаги партнера и сделал тот самый, только что выученный, поворот кистью. Шпага послушно и практически неуловимо отправилась туда, куда он и хотел. Но радоваться было рано. Анатоль теперь видел сам, насколько напряженным и неуверенным было это движение. Его нужно было отточить до такой степени, чтобы не думать о том, что делаешь. А он думал, и это ему мешало, сковывало напряжением руку.
- Еще, - коротко бросил он темноволосому, но потом опомнился - все же, не со сверстником говорил, тут не требовать, а скорее просить нужно. И Анатоль попросил:
- А можно попробовать еще?
===============
- Чистая работа - хоть и скупо, но все же улыбнулся Евгений, когда шпага противника скользнула вокруг его клинка практически вплотную, без лишнего “проседания” вниз, от которого ему самому в свое время приходилось долго избавляться. А просьба отозвалась странной теплой искринкой, словно бы улыбка сделалась шире, хотя его тонкие губы и не дрогнули больше.
- Не можно, а нужно, и чем  больше, тем лучше! Давай! - он выставил шпагу, и второй, и третий, и четвертый обводы стали получаться быстрее и чище первого. Оболенский был явно приятно удивлен. Ему не верилось, что он сам - лишь несколько минут назад объяснил новичку совершенно незнакомый тому прием. Тот мало того, что схватывал на лету, но и выполнял теперь так легко, словно уже не первый месяц практиковался.
- Молодец! - в голосе его прозвучал какой-то полуудивленый полувосхищенный энтузиазм. - А давай разговаривать, пока практикуемся. Зубочистка этого не одобряет, а как по мне - так лучший способ…. - он не договорил, и сам проделав обвод, воспользовавшись тем, что шпага противника на секунду застыла на месте, с задорной полуулыбкой ткнул его в плечо - Ага, попался? Зубы заговариваю, не зевай. Хороший способ противника отвлекать.

- Браво! - свистящим шепотом восхитился третьеклассник, явно с трудом сдерживавший до неприличия довольную улыбку. - Еще!
Давыдов, понаблюдав за ними с пару минут, довольно кивнул, отметив ход новичка, и отправился к другой паре, в которой один, держа шпагу в руке старался отстраниться от нее на максимальное расстояние, словно боясь, что она может его укусить - подставлял клинок а второй пытался обвести его но при этом делал это такой глубокой “проседающей” дугой, что обводил острием не только клинок шпаги противника, но мог бы, при желании, обхватить своей амплитудой даже чашку эфеса.
- Слушай… а ты дома что ли занимался? - поинтересовался тем временем Оболенский, отбивая удар вбок, почти на горизонталь, и сделав обвод проехался острием по всей руке от запястья до плеча. - Уж очень ты хорош для первоклассника.
=====
От похвалы кадета, на два года старше его самого, да еще так мастерски фехтующего, Анатоль раскраснелся хуже барышни. Впрочем, появившиеся на щеках пятна можно было запросто списать на разгоряченность, вызванную тренировкой.
- Занимался, - ответил он, проследив за движением шпаги Евгения и изготовился для очередной атаки, - С отцом. Пока маменька после обеда отдыхала...
Мама Анатоля очень боялась любого оружия, даже заходя в кухню, всегда с опасением посматривала на ножи. И если вдруг заставала отца и сына на месте преступления - увлеченно размахивающих шпагами - то в воспитательных целях немедленно лишалась чувств. К счастью для всех, после обеда она имела обыкновение пару часов подремать - и вот тогда отец и сын были предоставлены сами себе. К сожалению, такие часы довольно часто занимали какие-нибудь гости или внезапно свалившиеся дела… Но все же, время от времени Анатоль получал возможность поиграть со шпагой.
- А ты? - спросил Анатоль, едва не упустив удобный момент снова проделать только что выученный прием, но в последнюю секунду исправивший это, - Ты где выучился так фехтовать?
=====
- Как где? Здесь. - Евгений отдернул шпагу, словно клинок Ростопчина мог ее укусить, и проделал тот же горизонтальный обвод в воздухе, описав открытую кнаружи дугу, а потом вновь скрестив шпаги чтобы дать новому знакомому возможность повторить это уже на клинке - Зубочистка хороший наставник. А я не намного лучше остальных, это просто тебе может кажется что получше. Ты ведь все же через полтора с лишним года перепрыгнул к нам, почитай с закрытыми глазами. Все эти сектора да позиции жутко утомляют, но это все же база, и скорее для ума чем для руки.
Обвод удался первокласснику блестяще. Однако! Такой противник мог бы сделать честь любому из его класса! Ведь то ли еще будет, он же только начал?! А когда нахватается всяких тонкостей, вперемешку с азами, через которые благополучно перескочил, то…. Пожалуй впору было поблагодарить фортуну за то, что вызвался составить пару новичку. Этот явно быстро пойдет в гору, и скорее уж ему, Оболенскому, вскоре придется у него учиться. И чем черт не шутит - с таким наставником как Давыдов, и таким неугомонным партнером, у которого шпага казалась продолжением руки, несмотря на отсутствие какой-либо систематической выучки - со временем и он сам, пожалуй, станет получше собственных сверстников.
- Для чего нужен-то этот обвод, сообразил уже? Любой прием легче разучивать, когда знаешь для чего он. Хотя тебе похоже и разучивать-то его незачем. Ты его словно пару лет практиковал без передышки.
=====
- Зачем? - удивился Анатоль, - Как это - зачем?.. Нужен…
Задумавшись. Ростопчин сделался рассеянным и едва не получил за это укол. Вопрос Оболенского его крайне заинтриговал. Анатоль во что бы то ни стало хотел сам докопаться до ответа. В этот момент Евгений снова, как бы иллюстрируя свой вопрос, проделал изучаемый сегодня прием. Следя за его шпагой, Анатоль словил себя на том, что его внимание будто бы немного рассеивается.
- Так достать противника проще… наверное, - неуверенно ответил Ростопчин и попытался “достать противника”. Не вышло.
=====
- Погляди - Оболенский внезапно прервал поединок, отступил на шаг, размял правую руку, переложив шпагу в левую, и оборвав собственную мысль заявил мимоходом - Ты, кстати, раз у тебя так получается все здорово - может и второй рукой пробовать будешь? Зубочистка говорил, что это у многих выходит неплохо, и нам советовал. Если пораскинуть, то он прав. Мало ли - а вдруг рану в правую руку получишь?  Да и фехтовать с левшой сложно, на ходу перестраиваться против привычного немногие умеют.
и вновь взяв шпагу в правую руку он жестом предложил Анатолю скрестить с ним клинок в прежней, исходной позиции с которой все начиналось.
- Это называется четвертое соединение. Клинки скрещены внутренними сторонами, то есть левая сторона моего клинка с левой стороной твоего. Таким образом вот ты - держишь мою шпагу слева от себя, и как бы защищаешь своим клинком всю правую часть тела. Вот. - он подергал своим клинком, с силой нажимая на шпагу Анатоля, словно желая пройти сталью сквозь сталь, и нанести удар справа, и демонстрируя - настолько это сейчас невозможно. - Ожидаешь атаки только по левой части тела, и готов ее или парировать или уклониться. А вот обвод… - его рука сопроводила слово делом и острие проскользнув под шпагой Ростопчина на противоположную сторону - И вся твоя правая часть тела, не ожидающая никакого подвоха - в моем распоряжении. И тут уже либо молиться чтобы руки у противника оказались коротки, либо отпрыгивать, если успеешь. Собственно это то, что называют финтом. Одним из сотен, самым простым.
=====
Четвертое соединение… финт… и их сотни. У Анатоля едва голова не пошла кругом. Каким самонадеянным индюком он все-таки был, когда считал себя лучшим в классе… Нет и не может пока что быть лучших. Вот когда продерутся они сквозь дебри всех этих соединений, финтов и позиций, и что там еще будет; когда освоят всю эту премудрость и смогут с легкостью воспроизводить - только тогда можно будет сказать, кто лучше, а кто хуже. Анатолю ненадолго даже стыдно стало. Чуть-чуть. Самую малость.
- Только отпрыгнуть, говоришь? - спросил он, покосившись на кончик шпаги Оболенского, - и никак нельзя этот финт… отбить?
=====
- Разве что не дать себя одурачить. Дернуть шпагой в момент когда противник попытается сделать обвод… Ну вот сам посмотри. - Оболенский снова, наверное уже в пятидесятый раз за сегодня проделал разучиваемый обвод, и задержал руку в тот момент когда его клинок проскользнув под шпагой Ростопчина оказался слева от его клинка, перенесенным на другую сторону, тогда как перед шпагой Евгения не оставалось больше никаких преград.
- Вот из такой позиции, если будет время размышлять - что можно сделать? Увернуться. Если повезет среагировать вовремя- можешь попытаться отбить мою шпагу круговым движением наружу. Но при этом не факт, что я не успею протолкнуть ее вперед, и не срежу тебе пол-шкуры с плеча и руки при таком отводе. Разве что реакция у тебя совсем кошачья.
Он поглядел на озадаченное лицо партнера, которого как-то странным образом перестал считать противником и даже мысленно счел партнером, и примирительно качнул головой.
- Знаю-знаю. В голове у тебя будет кипеть как котел с супом, в котором все эти финты и обводы будут вариться не хуже морковки с овсом. Зубочистка уверяет, что это временное, и дело практики. Что вколачивается так, что через несколько лет и не вспомним как оно это все называется по-правильному, зато выполнять будем так же привычно как чистку пуговиц на седьмой год обучения.
=====
- Скорей бы вколотилось, - буркнул Анатоль. Пока что ему все эти слова казались чем-то вроде каббалистики, постичь которую он пока что был не в состоянии. Но, с другой стороны, третьеклассник так ловко обращался с этими словами… чем Анатоль хуже? Выучит, запомнит, непременно запомнит, иначе и быть не может.
Ростопчин посмотрел на Евгения с уважением. Он будто бы только сейчас осознал, что упражняется в фехтовании с кадетом, который его значительно старше. И скорее всего кадет этот - первый в фехтовании в своем классе. Неожиданно Ростопчина заинтересовал один вопрос, который он тут же и задал, резко меняя тему разговора.
- А кто в вашем классе самый сильный?
Вопрос был задан не без тайного умысла. Анатолю почему-то захотелось похвастаться своими достижениями, но нужно было как-то подвести к этому разговор.
=====
- В первом классе был Лесков - легко отозвался Евгений - Со второго на это уже перестали обращать внимание. Теперь оценивают по общему баллу, и шпагам, разумеется. А у вас кто?
=====
Ростопчин, услышав вопрос, на который он втайне надеялся, скромно отвел взгляд и со всевозможной небрежностью сказал:
- Пока что я, - и тут же заметил, что Евгений так и не ответил на его вопрос.
- А по общему баллу и шпагам теперь кто?
=====
И почему я не удивлен?- хмыкнул Оболенский, подставляя шпагу под обвод, и когда Ростопчин, уже совершенно машинально выполнил его - отдернул назад правое плечо, практически повернувшись боком, чтобы избежать удара, и предупредил - Заговариваешься. Зубы надо заговаривать противнику, а самому - сохранять трезвую голову!
Он нанес удар сам, и удовлетворенно кивнул, увидев что первоклассник тут же отдернулся в сторону, и ударил, даже не выправляя позиции -  так быстро и с лету, что Евгений даже подумать не успел об обороне, и защитный шарик острия ткнул его в грудь. Третьеклассник рассмеялся.
- Все, я убит. Какой однако у меня интересный противник. А вот так? - он не то позабыв о теме урока, не то из какого-то авантюрного порыва, скользнул вбок, заставляя и Ростопчина повернуться на месте, и ударил низко, целя в бедро, чтобы продемонстрировать как после поворота важно не “запутаться в ногах”. И продолжил, словно и не прерывался.
- По баллам первый у нас  Дорофеев. Вооон тот, рыжий, за твоей спиной. Я второй, на третьем Колесов…. Однако, ты же нас пока не знаешь еще никого.
=====
Ростопчин чувствовал себя на седьмом небе от счастья. И похвастаться удалось, и “интересным противником” назвали, и поединок был настолько увлекательным, хоть и сложно было - но в этой сложности и заключалась его притягательность. Но Евгений не дал ему надолго парить в небесах - атаковал коварным ударом, и Анатоль только каким-то чудом смог в самый последний миг его отбить.
- Кроме тебя, не знаю, - согласился Ростопчин, делая вид, что он нисколько не удивился этой внезапной атаке, а то, что едва не упал - просто недоразумение. Споткнулся, бывает ведь, - Мне просто интересно стало…
=====
- Еще узнаешь, если будешь заниматься теперь с нами - вполне резонно отозвался Оболенский, отводя его очередной выпад
- А вы неплохо развлекаетесь, господа. - голос наставника заставил обоих отвлечься и от поединка и от разговора. Строго говоря оба кадета вытянулись по струнке, опуская шпаги к ногам, под насмешливым взглядом Давыдова.
- Ростопчин, вы оправдали мои самые смелые ожидания. Так что отныне закон Божий вам придется учить самостоятельно. Надеюсь отец Амвросий согласится на такое заочное обучение. Оболенский - он повернулся к третьекласснику - Поручаю вам кадета Ростопчина, продолжайте то, что вы так хорошо начали по собственной инициативе, только прошу не увлекаться.
Евгений коротко кивнул, но не успел ответить положенное “Так точно, господин штабс-капитан”, когда по коридорам глухо прокатился гул большого колокола, отмечавшего начало и конец занятий. Строев отлип от стены.
Класс! На построение.
Оболенский еще успел подать своему новому знакомому руку, и заодно всучить ему свою шпагу, которую у него уже не оставалось времени отнести на место, прежде чем занять свое место в строю. Третий класс чеканя шаг попарно вышел из фехтовального зала, оставляя Давыдова наедине с Ростопчиным. Офицер проводил их взглядом и поглядел на первоклассника.
- Вы довольны, кадет? Не желаете ли вернуться обратно в свой класс?

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-01-22 20:15:07)

Бродившие по аллеям кадеты походили на нахохлившихся воробьев. Становилось все холоднее и холоднее, а шинелей надевать пока не разрешалось. Ветер немилосердно жалил лица и уши, забирался под мундиры, заставлял скрежетать зубами даже самых стойких. Никаких обычных пересудов, взрывов смеха или беготни, которую иногда позволял на прогулке добродушный Низовцев, офицер-воспитатель второго класса - сейчас не было и в помине. И даже привычка многих кадетов бродить по аллеям в тесных компаниях своих классов сейчас похоже имела своей целью лишь намерение хоть как-то согреться, сбившись в кучу. Евгений не меньше других мучился холодом, однако куда меньше остальных был склонен к жалобам, просто потому что с несвойственным мальчишке трезвомыслием понимал что они попросту бесполезны. Можно ворчать, ругаться, и мечтать о тепле, но разве это заставит угомониться ветер, позднюю осень смениться летом, а холодные коридоры и классы Корпуса превратит в теплый, уютный дом? Разумеется нет, так зачем же тратить силы и время, и попусту молоть языками? По всему выходило - что незачем. Так что ворчание одноклассников он слушал вполуха, разглядывая облетевшие деревья, других мальчишек, когда повернув обратно от конца аллеи углядел Ростопчина, который был сегодня явно не в духе.
Оболенский махнув своим, пересек аллею и подойдя сзади к первокласснику положил ему руку на плечо.
- Ты чего такой смурной? Мерзнешь?
=======================================
- Дьявол бы побрал одного шутника, - мрачно отозвался Ростопчин, вовремя успевший заменить фамилию одноклассника безликим определением. Он доверял Евгению как самому себе и готов был с ним поделиться всем - но только тем, что касалось непосредственно его, - Устроил в коридоре сюрприз для Комара - невесть где добыл веревочку и натянул ее невысоко от пола. Комар и грохнулся. Злющий такой стал, никого в субботу теперь домой не пускает.
Ростопчин вздохнул и, поежившись, посмотрел на затянутое тучами небо с таким негодованием, словно оно виновато во всех его неприятностях.
-Еще и холодно, - неожиданно закончил он свою тираду.
===================
Евгений бросил на приятеля неожиданно острый для мальчишки взгляд, но, впрочем, тут же отвел глаза, и некоторое время шел с ним рядом, заложив руки за спину, и рассеянно глядя в конец аллеи.
- А ты очень хочешь домой, да? - наконец спросил он с напускным безразличием. Слишком явным, чтобы даже неискушенный собеседник мог бы принять его за подлинное. - У тебя семья в Петербурге?
===================
- Хочу, - сознался Анатоль, предварительно незаметно оглядевшись, чтоб поблизости не оказалось никого из одноклассников: услышат, что он домой хочет - засмеют. Но вот Евгению почему-то он мог легко признаться в своем желании. Анатоль думал, это оттого, что Евгений старше и многое может понять.
- Дома сестра у меня, очень по мне скучает. И… я по ней, - совсем тихо прибавил он.
Да, семья в Петербурге… - казалось невероятным, что среди всего этого холода, серости и невезения где-то там, в Петербурге, есть уютный и теплый особняк, где живут его близкие… семья…
- А где живут твои родители? - тоже решил он узнать у Оболенского о его семье.
==================
“Мать в могиле, отец в армии” - едва не вырвалось у Евгения, но он вовремя прикусил язык. Подобные слова, да еще после потеплевшего тона приятеля были бы ему как ведро холодной воды на голову, а в парке и без того было достаточно холодно.
- Расскажи о них - внезапно попросил он. Странно. Он не тосковал о семье - никогда, потому что ее у него попросту не было, а чего не знаешь - о том не жалеешь. Жизнь была простой, четкой и понятной. Только по странной тоске в тихом голосе Анатоля, словно какой-то ветер из неведомой теплой страны на секунду принес нотки таких ощущений, которые странным образом задели какие-то струны в его душе, о существовании которых он и сам не подозревал.
Сам Оболенский почти не помнил отца, который вернулся в армию сразу после смерти матери - когда ему было всего два года. И с тех пор - и до того времени как он поступил в Корпус - наезжал домой раз… пять? Шесть? за девять лет… и никогда не оставался надолго. Сестру он тоже почти не помнил. Что мог запомнить четырехлетний малыш? Впрочем письма на Рождество и Пасху он писал дисциплинированно, вежливые и официальные - потому что “так полагается”, но как ни силился - не мог припомнить ни ее лица, ни голоса, ни нрава. Почему-то вспоминалось странное оранжевое платье, похожее на морковное пюре, которого он терпеть не мог, и фарфоровая кукла с проломленной щекой.

Евгений ни на йоту не поверил в возможность того, что Кащея можно умаслить примерным поведением, но ему не хотелось разочаровывать приятеля, и он только кивнул.
- Как бы то ни было, спасибо за приглашение - произнес он вполголоса, после небольшой паузы, во время которой они прошли мимо группки сбившихся в кучу второклассников, у которых был явно заговорщический вид - Для меня это много значит. Правда.
Пояснить или добавить чего-то он не успел. Загудел колокол где-то в глубине здания, а снаружи сигнал повторил пронзительный звук горна. Оболенский передернулся.
- Вот же, как ножом по ушам каждый раз.
Кадеты заторопились внутрь. Это могло бы выглядеть похвальной дисциплинированностью, и каждый умилился бы тому, с каким рвением мальчишки торопятся с прогулки на урок. А секрет был прост - в здании было все же теплее чем на ветру в одних мундирах.
Мимо почти бегом пробежали остававшиеся сзади третьеклассники. Худенький светловолосый мальчишка, ростом на полголовы меньше Анатоля обернулся на бегу.
- Оболенский! Не задерживайся, Галка сегодня злющий как черт будет! Второклассники ему шкилет патокой обмазали!
Евгений скривился, но и не подумал прибавить шагу, а вместо этого положил руку на плечо Ростопчину.
- Не вешай носа, Анатоль. Не эти выходные, так следующие. Их впереди еще очень много. Да и холод - тоже не навсегда. Ведь когда-нибудь должно наступить лето, верно?
И, хлопнув ладонью по плечу приятеля он заторопился следом за одноклассниками, но не бегом а просто быстрым шагом.

Дело однако приняло серьезный оборот. Первоклассники держались стойко, несмотря на то, что Комар и грозил весь класс отправить под розги, если не выдадут виновника, и обещал наказать всех, кроме выдавшего, в конце концов даже посулил что если виновник сам признается и покается перед батюшкой, то он, Комар, похлопочет о снисхождении…
Бесполезно.
В конце концов воспитатель, разозлившись вконец хлопнул дверью, заперев своих питомцев в классе, и отправился к ротному, докладывать, ломая по пути голову о том, как бы замять это происшествие, которое и ему самому грозило взысканием, за недостаточный присмотр за кадетами. Однако замять уже не вышло. Отец Амвросий, отличавшийся совершенно нехристианским самолюбием, которое было так грубо задето, отнюдь не отправился мыться - а направился прямиком к ротному, явно желая показать, насколько сильно он пострадал (хотя пострадал не столько он, сколько его авторитет, и его ряса), насколько чудовищно преступление, и какая кара требуется за сие посягательство на духовную особу. На последний пункт поп напирал особо, что, впрочем было понятно. Хоть офицеры во все времена отличались известным легкомыслием в религиозных вопросах - у большинства из них почтение к церкви и ее служителям, все же имело немалый вес.
Борис Андреевич Казаков, слушал отца Амвросия с еще более брезгливой миной на лице, чем обычно, разглядывая и его благообразные седины, ныне напоминающие шевелюру вылезшего из торфяного болота лешего, и возмущенно трясущиеся щеки с чернильными подтеками, и рясу, которой тоже досталось немало.
- Будьте покойны, отче, накажем - только и ответил он на многословные излияния, и подошедшего Комарова встретил таким взглядом, словно бы и он посмел явиться к нему в чернилах.
- Что у вас в классе творится, господин подполковник?
Вопрос был риторическим. Офицер, вытянувшийся по стойке смирно, покусывал губы в раздражении.
- Кто виновник?
- Молчат….. - Комаров бы сейчас с превеликим наслаждением запер бы весь класс где-нибудь в чулане, и держал бы там до самого выпуска. Ну сколько же мороки с этими несносными мальчишками! Ну ни секунды покоя! От одной мысли о том, что ему с этими вечно вопящими, безобразничающими, и выкидывающими непотребные штуки мальчишками возиться еще семь с половиной лет - впору было плюнуть на все, и подать в отставку. Вот и ротный отчитывает. А что сделать, если молчат? Под розги всех, как грозился? Оно-то можно, но…. шуму история наделает. И шельмецы это прекрасно знают!
- На плац всех. - решил наконец Казаков. - Без шинелей. Пусть стоят до тех пор, пока не признаются. Виновного - под розги. А потом под арест, на хлеб и воду.
- Им того и надо, чтобы под арест - прогудел отец Амвросий. - Занятиев не будет...
Казаков задумался. Резон в этом был. Конечно заключение на хлебе и воде малоприятная кара, но он прекрасно знал, что кадеты всегда умудряются пробраться и принести еду заключенному. Таким образом заключение - превращается чуть ли не в курорт, где нет ни построений, ни занятий, ни - самое главное - ранней пробудки. Хоть целый день там спи (если конечно сумеешь заснуть на голой стальной сетке с наклонной доской вместо подушки).
- Всех на плац. Общее построение. Перед строем объявить вину и требовать виновника. С карой на месте разберемся. Придется донести это дело до директора. Пусть подрожат, шельмецы.
- Так точно, товарищ подполковник.
Не прошло и нескольких минут, как загудел колокол, обрывая едва-едва начавшиеся занятия во всех классах, запел горн и загрохотали барабаны, вызывая весь Корпус на общее построение на широкий плац перед зданием.
Ничего не понимающие кадеты, строившиеся и выводимые воспитателями перебрасывались вопросами, но никто не понимал причины. Что стряслось? Пожар? Война? Незапланированный визит Государя? Или кто-то наконец додумался придушить повара? С каждой секундой неизвестности - вопросы все росли, но офицеры и не думали отвечать.

Оболенский, которому как раз пришлось спрягать у доски глагол gehen - был весьма раздосадован неожиданной помехой. Языки давались ему легко, и он надеялся и сегодня получить свои заслуженные двенадцать баллов. А тут… шум, гром,... что стряслось?
Построиться, выйти на плац было делом нескольких минут, для уже привычных за три года к строю кадетов. Но увидев, что тут собирают чуть ли не весь корпус - они точно так же принялись оглядываться и перешептываться, за что Строев прикрикнул на них, и пресек все шушуканья.
Что стряслось, черт возьми - никак не мог взять в толк Евгений, когда последними из корпуса под предводительством подполковника Комарова вышли первоклассники, но их выстроили не в общем строю - а перед ним. Еще чего не хватало! Он видел такое пару раз раньше. Один раз такое “судилище” устроили над его собственным классом, в прошлом году, а когда сам он был первоклассником - перед строем разносили четвертый класс.
Весь строй притих, пересуды прекратились, теперь все с нетерпением жаждали услышать - в чем же таком провинились первоклассники, когда перед строем шаркающей стариковской походкой, но все еще стараясь держаться прямо, показался генерал Дибич, а по правую руку от него….
Двести с лишним глоток грохнули от смеха, при виде равно жуткой и комичной фигуры, возмущенно зыркающей по сторонам из-под чернильных патл. И хотя офицеры тут же зашикали, стараясь навести порядок - еще добрых пять минут, то тут то там слышались взрывы смеха.
- Тишина! - рявкнул наконец невысокий, но кряжистый офицер, с кустистыми черными бровями, которые казалось торчали в стороны за пределы лица. Гулкий бас командира третьей роты, прозванного Людоедом за свою красноречивую внешность, впрочем соответствующей его крутому нраву - перекрыл гомон и смех, и на плацу воцарилась мертвая тишина.
Евгений был одним из немногих, кто и не подумал смеяться. Он лишь широко раскрыл глаза, при виде того во что превратился отец Амвросий, не сразу даже признав его в этой человекообразной горе, похожей на вулкан, которому вздумалось извергнуться чернилами. А после - мгновенно сообразив, что это - и есть преступление, за которое сейчас будут судить первоклассников - ахнул, представив себе - кто мог это сделать.
Нет, конечно среди первоклассников как и среди прочих - много было сорвиголов, но представить себе, что до подобного нахального и остроумного хода мог додуматься кто-либо из них кроме Анатоля - он не мог.
Неужели……
От этой мысли впору было похолодеть, если бы на ноябрьском ветру им еще оставалось бы куда холодеь. Он впился глазами в лицо Ростопчина, стоявшего вместе с остальными в строю, перебегал по остальным лицам, и снова возвращался к лицу приятеля, силясь проверить свою догадку.
Генерал тем временем повернулся к первоклассникам.
- Итак, господа. Кто-то из вас, совершил тягчайшее преступление. Это не только вопиющее нарушение дисциплины и неуважение к старшим, но и посягательство на особу вашего духовного пастыря. Более того, то, что вы все покрываете преступника, означает, что вы сочувствуете сему деянию, и почитаете его допустимым.
Он замолк, воцарилась тишина. Дибич возвысил свой скрипучий стариковский голос. Он был не в восторге от всего этого дела, и ему совершенно не хотелось выдувать свои кости тут на ветру, но порядок есть порядок. Преступление классифицировалось как проступок второй степени в негласном кодексе преподавателей, а значит требовалось соблюсти принятые меры
- Господа кадеты. Я жду! Если виновный не сознается сам, то будет наказан весь класс. Я вам это гарантирую.

Урок немецкого оказался сорванным, когда вернулись в классы то все так гудели, что герр Вогель, пытавшийся призвать к порядку кадетов, в конце концов махнул рукой, сел за свою кафедру, нацепил пенсне, и погрузился в чтение какой-то потрепанной книжонки, предоставив третьеклассникам, тут же сгрудившимся между парт, обсуждать произошедшее. Евгений, у которого внутри все клокотало, едва заставил себя дождаться конца этого невыносимого урока, и был, пожалуй, единственным, кто не принимал участия в общей беседе. Наконец долгожданный колокол отзвонил, и Строев, явившийся за своим классом, повел их в столовую. Евгений, намеренно занял место в конце строя, и выждав, пока они зайдут в крытый переход, отделявший столовую от основного здания - отстал, прижавшись к стене за углом, а когда чеканные шаги подкованных каблуков затихли в гулком эхе перехода - во весь дух помчался через плац к каменному строению в глубине парка, где помещался цейхгауз, кладовая для садового инвентаря и тут же - комнатка, служившая гаупвахтой, и окрещенная кадетами “карцером”, хотя с настоящим карцером, предусматривающим абсолютную темноту и изоляцию от внешнего мира она не имела ничего общего. Напротив. С внешним миром она вполне себе сообщалась. Посредством зарешеченного оконца, приходившегося чуть выше уровня земли, и не забранного стеклом. Дополнительная пытка для заключенного - холодом зимой, и жарой летом. Был конечно риск, что его заметят из окон, тем более, что торопясь и экономя время он не обошел вдоль стен здания вкруговую, а перебежал через плац по диагонали. Но все были так увлечены сегодняшним происшествием, что в окна повидимому никто не таращился, во всяком случае окрика из окна в спину не последовало.
Оболенский, оббежал вокруг домика, нашел знакомое оконце, с разбега упал на колени рядом с ним, и тяжело переводя дыхание, застучал кулаком в решетку.
- Анатоль!
В глубине комнатки было темно, и через окошко не было видно ничего кроме краешка шерстяного одеяла. Только этого еще не хватало. Он снова застучал и позвал громче.
- Анатоль!!! Это я…
================
Анатолю удалось задремать, но сон его был каким-то беспокойным. Еще бы - в карцере было сыро и холодно, а тонкое одеяло - слишком слабая защита от этого холода. К тому же, крайне неудобная кровать создавала дополнительные неудобства. И напрасно Анатоль пытался внушить себе, что завтра ему будет еще неудобнее - не помогало. Но все же, кое-как он, видимо, уснул, потому что ему приснился голос Евгения. Анатоль улыбнулся, не открывая глаз. Хороший сон.
А потом подскочил, будто ужаленный, отбросил в сторону одеяло и ринулся к окошку.
- Евгений! А я думал - приснилось… Ты как тут? Тебе же нельзя… накажут...
А у самого глаза так и светились от радости. Анатолю даже показалось, будто в сыром помещении стало теплее.
================
- К черту наказание - Оболенский склонился еще ниже, чтобы видеть в полумраке внизу лицо Ростопчина - Какого черта ты это сделал? Ведь не на ровном же месте так рискнул, при твоих- то недавних намерениях быть паинькой. Что случилось?

Евгений дотянулся до протянутой руки, пожал ее и, не задерживаясь больше, отправился обратно в здание. Мысль, появившаяся у решетки, и побудившая его выспросить подробности того, как собственно было произведено сие “покушение” всякому другому показалась бы совершенно дикой. Только вот ему самому виделась единственно правильной. Он обдумывал лишь подробности.
- Откуда это вы идете, кадет? - встретил его в дверях дежурный офицер, явно заметивший его обратный переход через плац, и теперь поджидавший его с видом кошки, заприметившей мышь. - Обед уже заканчивается. Или вы предпочитаете моцион питанию? Только скажите - и всю следующую неделю будете вкушать свежий воздух вместо щей.
- Я должен видеть генерала, господин подполковник - Оболенский вытянулся в струну, но говорил уверенно, словно бы и не обратил внимания на дисциплинарную угрозу.
- Так-таки его самого? - тот сощурился - А подполковник вас не устроит?
- Я должен доложить генералу некие подробности о происшествии, по поводу которого было общее построение! - ничуть не смущаясь отчеканил Евгений, и не удержавшись, добавил - Однако, если господин подполковник считает, что его полномочия простираются на детали, которые могут повлиять на приговор генерала, то я готов их вам предоставить.
Офицер вспыхнул, и наклонил голову, словно бык, готовый боднуть.
- Хамить изволите, кадет? - почти прорычал он.
- Никак нет, господин подполковник! - так же невозмутимо отозвался Оболенский, глядя в побагровевшую физиономию дежурного, по уставному вытянувшись во фрунт, и чеканя каждое слово, словно первый офицер лейб-гвардии на императорском смотре.
Офицер тихо зарычал, и ткнул пальцем по коридору.
- К дирекору! Живо!
Евгению того и надо было. Он отдал честь двумя пальцами от виска, развернулся на каблуках словно на плацу при разучивании приемов строевой службы и направился по коридору, звеня сапогами по каменной выстилке пола.
У дверей директора обнаружился еще один цербер - дежурный из восьмиклассников. Этот, впрочем, цербером мог зваться лишь условно. Восемнадцатилетние юноши, заканчивавшие свой последний год, всегда славились либерализмом к младшим и снисходительно -пренебрежительным (за глаза разумеется) отношением к начальству. Выслушав просьбу, восьмиклассник пошел доложить, вернулся, и разрешил войти, предупредив при этом, что “Мумия не в духе” и посоветовав быть поосторожнее, а еще лучше - убраться восвояси, если дело терпит, потому как старик не любил когда его беспокоили.
Оболенский едва не задохнулся, войдя в натопленный кабинет. После постоянной прохлады и холода, в котором их держали, чтобы привить с детства выносливость и презрение к физическому дискомфорту - здесь ему показалось жарко как в печке. Старый генерал, переживший на своем веку войну, опалу, разжалование, возвращение на службу, похоронивший двух жен, сменивший два подданства, и теперь доживавший свои дни на явно нелюбимой им должности - сидел у камина, кутаясь в плед, и поднял на вошедшего слезящиеся глаза. Евгений вытянулся по стойке смирно и отдал честь, на что генерал ответил вопросом совершенно неуставным.
- Что это еще за явление?
- Генерал, я пришел сознаться в чудовищном проступке.
- Это в каком же?
- Это я облил чернилами отца Амвросия. - так же четко, словно дежурный, докладывающий о происшествиях, заявил Оболенский. - И мне не хватило духу признаться в этом перед строем.
Седые брови директора полезли на лоб
- Вы в своем уме, кадет…..ммм…. Как вас там?
- Оболенский, генерал. Да. В своем.
- Но ведь это сделал тот… первоклассник… Ростопчин….
- Ростопчин первый среди первоклассников. Он ожидаемо взял на себя вину, дабы избавить от наказания свой класс. Он не мог знать - решу ли я признаться, или предпочту промолчать, а если бы не обнаружился виновный - наказанию подверглись бы все. - уверенно резал Оболенский, глядя в глаза старика - Вы знаете, генерал, у нас не принято выдавать.
- Во-от как…. - Дибич откинулся на спинку кресла, глядя на застывшего, точно статуя, кадета, у которого шевелились только губы. - Вы принимаете меня за ребенка, кадет? Это сделал кто-то из первоклассников, это был их урок.
- До них, урок был у нас, генерал. Я остался после урока, и когда первоклассники заняли свои места - устроил ловушку, до того как отец Амвросий вошел в комнату. А потом вылез из классной через окно, чтобы эта бутылка не упала на меня самого.
- Это в таком случае мог сделать кто угодно - с улыбкой, от которой можно было содрогнуться, потому что в ее осуществлении участвовали лишь четыре зуба, протянул генерал, устремив на кадета взгляд, который сам наверняка считал весьма проницательным. - Почему я должен верить, что это сделали именно вы?
- Потому что если бы это сделал кто-то другой, я не мог бы знать детали. Такие детали, которые может вам предъявить лишь виновный.
- Какие же?
- Бутылка не была подвешена, как это обычно делается, а лишь прислонена к двери. С тем, чтобы не только опрокинуть содержимое на вошедшего, но и чтобы сама бутылка, упав вслед за содержимым, нанесла бы отцу Амвросию непочтительнейший удар по темени, генерал - с самым серьезным видом, отчитался Евгений - Я заблаговременно сливал чернила у учеников первого класса, чтобы накопить потребное мне количество, настолько, что однажды на уроке все они разом хватились и обнаружили их полное отсутствие. Можете проверить у них самих, так ли было дело. Кроме того, я копил и свои. Предупреждая ваш возможный вопрос - почему сливал их именно у первого класса - отвечаю - первоклассники еще не до конца успели освоиться с порядками, и не так тщательно оберегают писчие принадлежности. Начиная со второго класса все кадеты весьма бдительно следят за запасом чернил, подобная афера не прошла бы безнаказанной.
Генерал какое-то время помолчал, обдумывая услышанное, и постукивая по подлокотнику кресла узловатыми пальцами.
- Предположим. А откуда мне знать, что дело обстоит не наоборот? Что возможно это вы стараетесь выгородить Ростопчина и вызнали детали непосредственно у него, как у виновника.
- Доказательством мне послужит только логика, генерал. - все так же не двигаясь с места, и стоя как вкопанный отвечал Евгений, чеканя каждое слово - Ростопчину не было нужды так рисковать. У него родители и младшая сестра, которых он и без того не видел две недели. Он бы не стал выкидывать подобный фортель по собственному желанию, зная что лишение отпуска будет наименьшей и непременной частью наказания. Cui prodest,  как учит нас римское право. Ростопчину подобное преступление не только невыгодно, но и наказание за него несомненно должно было нанести урон так тщательно лелеемым им планам. Он бы не пошел на это лишь из озорства. Более того. Он бы не стал измышлять против отца Амвросия, поскольку опосредованно обязан и ему разрешением заниматься фехтованием отдельно от своего класса, а он слишком ценит эти уроки, чтобы злить отца Амвросия и рисковать отменой своей привилегии. Повторяю, ни один человек не станет намеренно совершать проступок, который нанесет ему только вред. Причина побудившая его взять вину на себя - это благородное нежелание выдавать товарища, и стремление избавить от наказания свой класс. Только попытка выгородить своих товарищей - может быть поставлена настолько в противовес личным интересам
Дибич задумался. Евгений стоял застыв, не двигаясь с места, не моргая и даже почти не дыша.
- Складно излагаете, кадет Оболенский. Ну а отчего же вы не признались на месте.
- Побоялся публичного позора, генерал - не дрогнув отозвался мальчишка - И должен понести наказание за малодушие, недостойное кадета.
- Должны. И понесете. Только вот… - старик наклонился вперед, пошевелил кочергой дрова в камине, аккуратно установил потом ее на место, и снова поглядел на вытянувшегося перед ним кадета, словно затягивая время хотел проверить того на прочность. - А чего ради вы пошли на подобное преступление?
- У меня были на то причины, генерал.
- Какие же, не потрудитесь ли изложить?
Евгений знал, что его об этом спросят, и никак не мог придумать себе хоть какой-нибудь мало-мальски достоверной причины для столь открытой конфронтации с толстопузым отче. Он относился к нему с легким презрением, но только и всего. Мальчишка никогда не был щедр в проявлении чувств или эмоций, и классифицируя окружающий мир и людей на заслуживающих и незаслуживающих внимания - никогда не уделял людям бОльшего, чем по его мнению они стоили. Поэтому перебрав по дороге с десяток возможных версий, он отбросил их все, решив что железное запирательство будет смотреться убедительнее какой-нибудь неумелой выдумки. И в ответ на требование генерала он выдохнул, и отчеканил
- Не могу сказать, генерал.
- Что-о? - Дибич воззрился на мальчишку, не веря своим ушам - Вы только что сознались в проступке, в малодушии, и привели весьма убедительные аргументы, а теперь отказываетесь назвать причину, по которой я мог бы судить оправдан ли хоть в малейшей мере ваш проступок или нет?
- Так точно, генерал.  Отказываюсь.
- Ну знаете! - Старик нахмурил седые брови - Это неуважение, кадет Оболенский. Я приказываю!
- Простите, генерал, я вынужден молчать. Причины не имеют отношения к отправлению отцом Амвросием его духовных обязанностей, хотя и тут я мог бы найти в его адрес немало претензий.
- И нарушите мой прямой приказ?!
- Дело чести, генерал. Готов понести двойное наказание за неповиновение, но вынужден промолчать. - твердо возразил Оболенский, все так же остававшийся недвижимым. Лишь брови его сошлись к переносице, единственным свидетельством того какого труда стоил одиннадцатилетнему мальчишке этот поединок выдержки и власти.
Дибич, впрочем, увидев это, подавил улыбку. “Дело чести. Ишь как разговаривает. Мальчишка совсем, а уже умеет и молчать когда надо, и говорить как надо. Вот жаль только смалодушничал не сознался сразу. Не лучшая черта для офицера. Ну… спохватился, и то хлеб. И ведь погляди-ка ведь “причины” какие-то у него есть, а похоже хоть режь не скажет. Интересный мальчонка. Да и тот, другой тоже. Надо же - взял на себя вину, чтобы класс спасти, а ведь и правда стольким рисковал. Мальчишка прав - ведь и отпуск и фехтование… Это видать про того самого Ростопчина Давыдов и рассказывал с таким щенячьим восторгом. Эх, мальчишки, мальчишки”
После недолгого молчания генерал стукнул об пол своей тяжелой тростью. Дверь тут же распахнулась и вошел дежурный.
- Кадет Авдеев. Этого кадета - под арест. Того, который уже сидит - выпустить и вернуть в его класс. Он оправдан, все санкции сняты. Вопросы есть? Выполнять!
Оба кадета по-уставному щелкнули каблуками, отдали честь и развернувшись направились к двери. У выхода восьмиклассник пропустил Евгения вперед, как “арестованного”
Слава Богу - позволил себе выдохнуть Оболенский, идя по коридору. Этот своеобразный поединок с генералом выжал его настолько, что теперь у него едва не подкашивались ноги. Больше всего он боялся что ему не поверят. Но теперь все получилось, и удовлетворение вкупе с навалившейся моральной усталостью оказалось совершенно убойной смесью. Тут бы и чувствовать себя наверху блаженства от того, что задуманное удалось, что удалось обвести вокруг пальца старого генерала, да еще и выдрать Ростопчина из грозившего ему наказания, но тут же мысль об Анатоле едва не заставила его поморщиться.
Порка. Анатоль ее еще не видел, а в первый раз это всегда производит тяжкое впечатление. А наказания старик любит прилюдные, перед всем строем на утреннем построении. Под барабаны, торжественно… недослушал видно Дибич барабанов в молодости, недополучил почестей в зрелости. Всю жизнь пытался сидеть на двух стульях, в итоге ни на одном не усидел. Да и попяра будет требовать не просто наказания - а показательного зрелища, кары для посягнувшего на его пресвятую особу…
Не будет Ростопчин спокойно смотреть на такое зрелище, тем более когда сообразит что к чему, а соображает он быстро. Евгений достаточно изучил горячий и искренний характер приятеля, чтобы ни на секунду в этом не усомниться. Кинется защищать, сознаваться, создаст путаницу, в результате перемешает все карты, и накажут обоих. И победа, таким трудом выдранная у Дибича обернется бесполезным фарсом.
Черт.
Неожиданно его осенила идея - да и то, лишь потому что восьмиклассник сопровождавший его уже через плац потянулся и зевнул
- Э-э-эх, курить охота!
Оболенский схватил его за руку.
- Слушай брат! Окажи услугу, а? Субсидирую тебя на сигары в ближайшие выходные.
- Что за услугу? - Авдеев подозрительно посмотрел на него - Сбежать что ли хочешь? Или жратвы? Я еще умом не тронулся.
- Нет! Слушай, это же ведь восьмой класс разнарядку составляет, я слышал, Морковка вас грузит административными обязанностями.
- Ну да - самодовольно кивнул восьмиклассник - Офицерам надобно не только в войне, но и в хозяйстве и в управлении людьми кумекать. Он нам сам занятия эти ведет, а что?
- А если график разнарядки у вас под рукой всегда - можешь поправку туда внести? Маленькую. Никому ничего стоить не будет.
- Поправку в график? За сигары? - Авдеев задумался. - Какую поправку?
- Назавтра внеси Ростопчина в утренний наряд на кухню. Ну, того самого, которого сейчас из карцера выпустишь. Вместо кого там, не знаю уж кого, просто местами поменяй.
- Ах вот оно что…. - юноша рассмеялся - Приятель он твой что ли?
- Да!
- Поняяяятно. Просидел сталбыть, померз, оголодал, и ты его на кухню хочешь наутро, чтобы отогрелся, да и подкормился заодно. Так?
- Именно!
Идея подразумевала под собой, что кадеты, получавшие наряд на кухню должны были находиться там неотлучно до того момента, как был приготовлен завтрак, и, как правило, пропускали утреннее построение. Или являлись лишь к самому концу его, в зависимости от того, насколько растягивалась эта процедура. А отработать лишний кухонный наряд никто из кадетов не отказывался, потому что в награду за нудную и никем нелюбимую работу вроде чистки овощей и мытья посуды - дежурные вознаграждались “натурой”. Не от щедрот главного повара конечно - этот желчный и вечно недовольный старик был в корпусе самым ненавидимым существом, но его подручными, которые позволяли дежурным то сливок отхлебнуть, то совали яблоки в карман, то еще чем вкусным порадовать могли, а тем кто дежурил утром, перепадало и лакомство - ломтик хлеба с маслом, которое подавали только к офицерскому столу.
Восьмиклассник подумал, и кивнул понимающе.
- Добрая причина. Сделаю, не переживай. Да и безо всяких сигар. Товарищество это святое.
Евгений едва не бросился ему на шею, но сдержался и лишь благодарно кивнул.
Восьмиклассник открыл дверь карцера. Оболенский теперь боявшийся лишь этого момента, чтобы Анатоль не распознал что к чему, опасливо глянул в комнатку из-за его локтя и с облегчением вздохнул. Мальчишка спал, закутавшись в тонкое одеяло как в кокон. Евгений с облегчением вздохнул, и проскользнув следом за своим “конвоиром” в комнатку - укрылся в углу, благо в полуподземном помещении было уже почти совсем темно, а свечей тут не полагалось.
- Кадет Ростопчин, на выход!
Восьмиклассник сдернул со спавшего одеяло, поднял за плечи, и полусонного, ничего не понимающего, окоченевшего от холода  - развернул в сторону выхода.
- Шагом марш на волю! Оправдан по всем статьям, марш в свой класс.

Евгений провел ночь завернувшись по примеру Ростопчина в одеяло, так, что оно служило одновременно и матрацем и одеялом, и как ни странно, превосходно выспался. В половине шестого утра, его, как и всех кадетов разбудил грохот барабанов и пение горна. Ему всегда было от души жаль тех бедолаг, которые посменно дежурили “будильниками” и ради этого вынуждены были просыпаться на полчаса раньше остальных. Дежурить “будильником” доставалось каждому кадету, примерно раз в два месяца. Он свое отбарабанил в октябре, так что мог лишь сочувствовать тем троим которые мерзли сейчас в одиночестве на плацу, дожидаясь, пока выйдут все остальные.
Однако! Он провел ночь не раздеваясь. Мундир был измят, пуговицы и сапоги, разумеется потеряли блеск. Евгений с детства не терпел даже малейшего беспорядка в одежде, и суровая дисциплина Корпуса по поводу которой ворчали все от мала до велика - в этом отношении ни на йоту не разнилась с его собственными предпочтениями. Он с раздражением стянул мундир, разложил его на стальной сетке кровати, сбив одеяло к изножию, и оставшись в одной рубашке, принялся размышлять, как бы привести себя в порядок. Еще не хватало, чтобы на построении его не только высекли, но еще и разнесли за неподобающий внешний вид. На его счастье, каптенармус уже грохотал замком в соседней двери. Оболенский застучал в дверь, привлекая внимание, и добродушный, толстый как бочонок Егор Кузьмич, сжалившись над узником, принес ему маленькое ведерко с водой.
Холод в “карцере” царил адский. Хоть комнатка для арестантов и была полуподземной, но через оконце не забранное стеклом проникал пронзительный ноябрьский холод, и все тело закоченев застыло словно желе в формочке. Евгений добрых десять минут прыгал, бил поклоны, разворачивался в разные стороны, размахивал руками, точно ветряная мельница, стараясь разогнать кровь. После чего кое-как вымылся ледяной водой, расчесал волосы мокрыми пальцами, за неимением гребня, и не слишком смущаясь угрызениями совести - намочил краешек одеяла в остатках воды, чтобы начистить сапоги. Пуговицам пришлось вместо обычной самоварной мази довольствоваться подкладкой вывернутого наизнанку рукава мундира, после чего, почистив сукно влажными ладонями за неимением щетки, Оболенский, наконец оделся, и как раз вовремя. Снаружи загрохотали шаги, заскрипела отодвигаемая щеколда, и на пороге появился вчерашний восьмиклассник.
- Ну что? Готов, арестант? - осведомился он, и смерив младшего собрата оценивающим взглядом с ног до головы, одобрительно прицокнул языком. - Молодец.
Евгений, удовольствовавшись этой оценкой направился следом за ним.
- Слушай, а чего это приятеля твоего выпустили а тебя посадили? Что, получается и вздуют вместо него сегодня? Ты не об этом ли ходатайствовал вчера у Мумии.
- Об этом.
- И что получается это ты Толстопуза чернилами освятил? - одобрение в голосе Авдеева сменилось укоризной - Что же сразу не сознался? Эх ты… Не по-товарищески это. Малыш не побоялся сознаться, хоть и не виноват был.
Оболенский лишь плотнее сжал губы
- Мы обсудим это на комитете. - сухо произнес восьмиклассник. - А сейчас ступай. Достанется тебе не слабо, но по заслугам, коли так.
Евгений лишь кивнул, принимая напутствие. Очень хотелось возразить, оправдаться, но… он с самого раннего детства считал любые оправдания и пояснения ниже собственного достоинства.
Утреннее построение всегда было странно волнительным мероприятием для кадетов, несмотря на то, что стоять в шесть утра, в любую погоду, в холод ли в жару, навытяжку пока мимо строя торжественно дефилировали офицеры, и придирчивые взгляды обшаривали все, до последней пуговицы - было если смотреть объективно - удовольствием ниже среднего. Только вот странное чувство единения, барабанный бой и звук горна, так раздражавшие всех при пробудке - тут на плацу странно волновали кровь, поднимая волну воодушевления и гордости - за себя, за товарищей, за то - где они находятся и чем занимаются. Они! Кадеты! Будущие офицеры Императорской Армии! И с самого первого класса не было среди них того, кто в эти моменты, глядя на высокую мачту с развевающимся знаменем - не ощущал бы на плечах тяжесть будущих эполет и не трепетал бы от предвкушения служения, служения своей земле, своей стране, своему государю!
Оболенского встретили удивленным шепотком. Он исчез вчера с урока, никого не предупредив, и одноклассники чего только не передумали, когда он не явился к отбою в спальню. Он успел ответить только вкратце, но ответ на вопрос “где ты был” - “в карцере” - вызвал лишь большую волну вопросов, на которую ответить уже не оставалось времени.
Пропел горн и на плацу воцарилась тишина. Началась обычная процедура - обход директора в сопровождении свиты из четырех ротных, доклад вытянувшегося в струну перед строем дежурного офицера, молитва, в которой заправлял отмытый и довольный донельзя отец Амвросий, равнение на флаг… Тут бы всему и закончиться, но только порка в Корпусе была мероприятием прилюдным. Поэтому Евгения вызвали из строя, и несмотря на предостерегающие взгляды воспитателей по рядам пробежал недоуменный шепоток. Ведь все же помнили что вчера к наказанию был приговорен первоклассник.
Мумия впрочем очень скоро разрешил это недоумение, в торжественных и выспренных выражениях расписав всю тяжесть совершенного вчера преступление, а также малодушие кадета Оболенского, который не решившись сознаться перед строем вынудил одного из первоклассников в стремлении защитить свой класс взять вину на себя. Также отметил, что поименованный Оболенский, одумавшись, сознался в своей вине, и поэтому он, генерал Дибич, рад, что не пострадает невиновный. Был задан риторический вопрос о том, не желает ли виновный покаяться и попросить прощения у своей жертвы.
Евгений с любопытством поглядел на отца Амвросия, который стоял с величественным видом, готовясь великодушно и по-христиански, чтбы все видели, простить кающегося.
Однако никакого кающегося не оказалось, и Оболенский в ответ на вопрос лишь по-уставному щелкнул каблуками отрапортовал, что готов принять наказание.
Мумия был явно недоволен. Причем не столько строптивостью кадета, столько тем, что из-за полного наказания ему придется вдвое дольше торчать на холоде.
Скамейку для наказаний приволокли двое пятикурсников, держа каждый за свой конец. Худой и узколицый денщик Людоеда - Тимка принес два ведерка - одно с пуками розог, второе - с подсоленной водой.
Евгений расстегнул мундир, и сбросив его с плеч, аккуратно сложил в руках, после чего вручил своему однокласснику Дорофееву. Стянул через голову рубашку, и направился к скамье. Кто-то предусмотрительно положил на нее широкое полотенце. Поистине жест милосердия. Розгами хлестали часто, хотя мало когда наказание превышало пятьдесят ударов. Но и этого обычно хватало, чтобы иссечь спину наказуемого в кровь. А брызги крови на штанах - зрелище нелицеприятное. Поэтому Оболенский развернул полотенце, аккуратно обернул его вокруг талии, оказавшись таким образом словно бы в юбке из полотенца поверх штанов, заткнул его верхний край за ремень, и улегся на скамью, лицом вниз.
Людоед, главным образом и осуществлявший наказания, тем временем тоже снял мундир, засучил до локтей рукава, вооружился первым пуком розог, и спросил
- Желаете ли чтобы вам завязали руки, кадет?
Евгений лишь отрицательно мотнул головой. Вообще-то завязанные под скамьей руки изрядно помогали “сохранить лицо” и не дергаться, но особым видом лихачества считалось сохранить лицо не прибегая к этой мере
Лежать ему пришлось долго, и все тело успело вновь закоченеть, пока Мумия, обожавший толочь воду в ступе, лишь бы дело происходило перед строем в торжественной обстановке - в очередной раз огласил преступление.
Краем глаза Евгений увидел, как капают на серые каменные плиты крупные темные капли воды. Это означало что розги уже намочили.
Ну…. держись теперь.
Он выдохнул, задержал дыхание, и вовремя.
- Один!
Как горячим шомполом провели по спине. Он стиснул сжатые в замок руки, и прикрыл глаза.
- Два…. Три….
Вызванный наугад из рядов кадет - которым оказался кто-то из пятиклассников - считал вслух с ритмичностью метронома. Слышались лишь резкие выдохи Людоеда при каждом ударе, заканчивающиеся грудным “ых”, словно бы тот колол дрова.
Оболенский, уткнувшись лбом в сгиб локтя, и упираясь свешенным со скамьи коленом в землю едва заметно вздрагивал при каждом ударе, до хруста стиснув зубы, чтобы не вскрикивать, и зажмурив глаза.
- Десять…. Одиннадцать...
При счете пятнадцать - на полотенце брызнула кровь.
- Двадцать…..
На счете сорок розги стали размокать от крови, и через каждые десять ударов их приходилось сменять, с чем шустро справлялся подручный Людоеда, подавая ему под руку новый, смоченный пук с ловкостью человека, выучившего свою роль путем долгой и частой практики.
Спину жгло словно раскаленным железом, а от боли перед крепко зажмуренными глазами вспыхивали алые молнии. Евгений едва шевельнувшись подтянул к себе стиснутые в замок руки, и впился зубами в собственное предплечье.
- Пятьдесят…..

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-01-23 12:25:13)

- Пятьдесят два….. Пятьдесят три…. - под мерный счет свистели розги, ухал на выдохе Людоед, удары издавали уже не секущий, а чвякающий, хлюпающий звук.
“Сорок восемь…. сорок семь…” вел про себя отсчет Оболенский, стараясь сосредоточиться на счете и отрешиться от всего остального. Вспыхивало алым в темноте под зажмуренными веками, спина горела, точно на ней развели костер, и горячие волны растекаясь по телу судорожным кольцом сдавливали грудь, мешая дышать, вдобавок к тому как он рефлекторно задерживал дыхание на выдохе, чтобы не издать ни звука.
- Пятьдесят девять… Шестьдесят...
Урывками возникали мысли и растворялись, потому как отзывавшаяся в мозгу боль мешала думать. “Авдеев… комитет… чертов комитет…. ну и черт с ними…”
- Шестьдесят пять… шестьдесят шесть….
“Тридцать пять…. тридцать четыре……. терпи… терпи, всего ничего осталось”
Ничего кроме все разгоравшегося жара в спине, нестерпимого пылающего, пожирающего плоть огня. Грудь сдавливает словно огненным кольцом, каждый вдох словно дышит пламенем, а на выдохе отдает вкусом крови и тянет тошнотой.
Голос считающего становится глуше… тает как снег по весне
- Семьдесят...
Терпи, терпи… насмерть не забьют, а остальное заживет…. это же всего лишь боль… выдерживают же другие. Что - я хуже? Слабее? Я, сын генерал-майора Оболенского!
Темнота.
Провал.
Когда распластанный на скамье мальчишка перестал даже вздрагивать в ответ на удары - Людоед остановился. Бросил окровавленные розги денщику, тронул наказуемого за плечо.
Стиснутые руки разжались, левая осталась на скамье, правая соскользнула и безжизненно стукнулась кистью об каменные плиты которыми был вымощен плац. По обнаженному плечу к локтю ползла струйка крови. Глаза закрыты, в лице ни кровинки, только искусанные губы алеют точно маков цвет.
- Воды.
Тимка услужливо поднес ведро. Вода и без того не теплая, постояв на ноябрьском морозце стала совсем ледяной. Раскачал, выплеснул с размаха, разом окатив голову и плечи.
Оболенский вздрогнул, откинул голову, с сипом втягивая воздух и открыл глаза. Взгляд не сразу сфокусировался - перед глазами плыла какая-то молокообразная муть с цветовыми пятнами. Проступила кряжистая фигура Людоеда.
- Покаяться не желаете, кадет?
Чего? Евгений толком не понял, что у него спрашивают - в ушах шумело заглушая голос. На всякий случай качнул головой, и уронил ее лбом на локоть.
- Розог.
Свист. Удар.
- Семьдесят шесть… семьдесят семь….
Сил поднять вторую руку и сцепить руки вновь уже нет. Пальцы сжимаются, пытаясь вцепиться в плиты и до крови обламывая ногти. Зубы уже кажется начинают хрустеть, но отсчет как ни странно утешает.
- Восемьдесят один...
Совсем мало осталось. Терпи… терпи… вот досчитают. И все.
Хорошо хоть не вспомнили и нулем за поведение не пригрозили. Только порка и лишение отпусков. А порке уже конец... почти
- Девяносто!
Снова сменены розги, заботливо обмакнут новый пук в подсоленную воду. “Дабы чувствительнее было” как гласит инструкция. Боль адская, но вместе с ней - такое колоссальное облегчение, словно наваленный на плечи весь небесный свод с каждым счетом взлетает обратно ввысь. Ведь всего десять осталось…. девять….. восемь…. Господи, хоть бы сил хватило не показаться потом посмешищем…. пять….
- Девяносто семь. Девяносто восемь.
Все… уже все… Вдох… Дыши черт побери, на тебя двести пятьдесят пар глаз смотрят! Покажешь слабость - век не забудут ,смеяться будут.
Смеяться?! Ну уж нет…
- Сто!
В первый момент - пустота. Где-то далеко снова запел горн, зарокотали оба барабана.
- Строооой! По-рооотам. Шагоооом марш!
Все….
Громыхают словно под самым ухом два ведра. Шаркающие шаги. Это Тимка убирает розги и ведра.
Теперь встать. Осторожно.
Хорошо сказать - встать. А как? Выше пояса и ниже затылка - сплошной кусок вскрытого, окровавленного мяса который горит как будто обложенный горящими угольями.
Ничего… невозможного ничего не бывает. Видел как слабаков уносить приходилось. А видел как Ефремов который тоже сотню в прошлом году получил - все-таки сам встал. Значит ничего невозможного. Значит и я встану. Та-а-ак….
Оболенский, в первые пару минут не двигавшийся осторожно спустил и второе колено со скамьи, все еще лежа грудью на холодном дереве, и оперся коленями о землю. Потом осторожно оперся плохо слушавшимися руками о края скамьи, и каким-то кособоким жестом отжал себя от скамейки - только руками, чтобы не приходилось изгибать спину. Оказался стоящим на коленях рядом со скамьей. Нда-а, изрядно тут все забрызгано…
Теперь опереться одной ногой. Руками о скамейку. На одно колено,.. а теперь вверх.
Р-р-раз…..
В глазах потемнело, его повело в сторону на ватных, подгибающихся ногах, к горлу снова подкатила тошнота, он машинально взмахнул руками, словно балансирующий канатоходец, чтобы удержаться на ногах. В спине полыхнуло так, что даже на общем фоне пробило до костей. Но - как ни странно тем самым отрезвило рассудок. Муть перед глазами стала прозрачнее. Увидел хмурого Тимку, разглядывавшего пришедшие в негодность пуки розог. Уходивших с плаца кадетов.
Холодный воздух омыл как освежающая вода. Хорошо как! Жаль вот не простоишь тут так весь день.
На завтрак наказанному можно было не ходить, но даже сотня розог не освобождала от необходимости присутствовать на уроках. Значит всего час на приведение себя в порядок. Даже меньше часа - намного, потому что из-за экзекуции построение затянулось, а время завтрака ради такой безделицы удлинять никто не станет. В восемь полагается быть на занятиях. Какой там первый урок?
Не глядя Евгений нащупал на дальнем конце скамьи свой мундир и рубашку.
Вот проклятье. Если ее сейчас надеть, то я же ее в жизни потом не отстираю. Да и присохнет, а отдирать как? - при одной мысли об этом поплохело. - Сам дурак, надо было раньше озаботиться.. да как, времени ж не оставалось. Но идти в таком виде через плац - новое наказание схлопотать. А значит надо было одеться. Непослушными пальцами он с усилием развязал полотенце, потяжелевшее и набухшее от крови, и уронил его на скамью. Только бы на землю не упало, нагибайся потом за ним…

Чего? Кто?  - голоса дошли до сознания не сразу. Повернулся всем телом, ногами переступая, потому что розги прохаживавшиеся по всей спине и по шее попадали.
Анатоль!
Вот же черт! Он что…. видел?
Брови дернулись в гримасе не то неодобрения, не то боли, но искусанные в кровь губы все же против воли дрогнули в усмешке. Все получилось, все закончилось, а значит все хорошо.
Ему бы только сейчас все это объяснить.
Однако ответил - как и полагается, вначале старшему
- Спасибо!
В одно слово странным образом вложилась и сдержанная благодарность и огромное облегчение. Комитет старших кадетов негласно обуславливал репутацию каждого в Корпусе, и быть осужденным ими - означало стать изгоем, подвергнуться насмешкам и потерять даже малейшую надежду на уважение. Наставники и офицеры могли наказывать как угодно, если при этом комитет своих считал что наказанный заслуживал уважения, или же наказан без вины, или же если проступок оправдан- то наказание превращалось в награду, уважение от своих. Определенную репутацию, а Оболенский с детства относился к своей репутации и своему имени со странной для мальчишки, взрослой, почти фанатичной щепетильносью. Если же комитет осуждал… то это было хуже всего. Даже хуже “темной” которую устраивали за предательство.
Взять кусок ткани-то он мог, а вот самостоятельно приспособить его себе на спину? Да еще когда даже руки выше плеч поднять невозможно, и любое движение прожигает болью, от которой едва ли не темнеет в глазах?
- Спасибо…. - повторил он с долгим, свистящим выдохом, полным облегчения. - И за “простынку” тоже… только… помоги, а? Сам не смогу….
- Да уж, куда тебе сейчас - прицокнул языком Авдеев, обходя его со спины и глядя на то, во что она превратилась. Сложил в несколько раз подготовленную навощеную ткань, которую называли “простынкой” и приложил ее к ободранной до живого мяса спине, накрыв ее от шеи до пояса. И не дожидаясь просьбы снял со скамьи рубашку. Знал по опыту, что одеться самому третьекласснику сейчас будет не под силу.
Евгений же тем временем смотрел на Анатоля, который словно бы как-то сжался и осунулся. И выглядел донельзя несчастным. Понятно, наверное почему, только вот сам Оболенский был более чем доволен.Он улыбнулся - тепло и спокойно, как только мог, хотя кожу на лбу поневоле дернуло  болью, от прикосновения ткани к спине.
- А ты что, очень хотел целый год не видеть родных?

Как ни хорохорился Оболенский, а все же сотня розог - оказалась далеко не шуткой. И как ни странно, хоть спина и горела, точно пожженная каленым железом, но хуже было другое - страшная слабость, головокружение, тошнота, и странная, тяжелая и тупая боль где-то внутри, такая разлитая, что трудно было сказать где она гнездится. Он пропустил завтрак - потому что при одной мысли о еде его могло вывернуть наизнанку, хотя уже почти сутки маковой росинки во рту не было. Но ощущение, что любой кусочек, чего угодно - тут же извергнется обратно было таким неоспоримым, что он даже думаь об этом не стал. Оставшееся время он простоял у выхода, рискуя схлопотать воспаление мозга, стоя с мокрой головой на пронзительном ветру, но зато от холодного воздуха было легче дышать, да и спина не так горела, холод освежал, уносил боль, и на первый урок, едва двигаясь и спотыкаясь на ватных от слабости ногах - он пошел вместе со всеми, подкараулив момент, когда его класс возвращался из столовой, и пристроившись в хвост.
Никто ему и слова не сказал, но это Евгения не беспокоило. Мнение старших все решает, разнесется по Корпусу не больше чем за пару часов, и репутация будет восстановлена.
Первый урок был уроком словесности, вторым - арифметика, причем по устоявшимся правилам - между уроками существовал 15-ти минутный перерыв, во время которого была обязательна короткая прогулка на свежем воздухе, в дополнение той, большой часовой прогулке когда им дозволялось гулять по парку. Уроки же - намеренно проводились в разных крылах здания, и кадеты волей-неволей должны были перейти через плац напрямик, чтобы попасть на следующий урок, а не огибать все здание.Таким образом соблюдались все требования и перерыв (пока дойдут) - и свежий воздух во время этого перерыва.
После утренних уроков - к великому счастью Оболенского фронтовые учения заменили, поскольку преподаватель, молодой еще майор Томин - как было отмечено - отсутствовал в корпусе. Его не было даже на утреннем построении. Евгений сильно подозревал что виной его отсутствия - очередная дуэль, и мог только порадоваться. И был глубоко благодарен судьбе, потому что обе сидячие дисциплины не требовали никаких физических усилий, на которые он сейчас был бы неспособен
Обед…. прогулка
Не будучи в силах непринужденно прохаживаться по аллее Оболенский отыскав скамью у самого дальнего края аллеи - опустился на нее, настолько в стороне от всех, что даже Ростопчину не попался на глазах, и попытался взять себя в руки
Наконец после обеда и скучнейшей лекции по ественной истории должен был быть урок фехтования. С каким жадным нетерпением ждал он каждый раз этих уроков, но пройдет еще несколько дней для того, чтобы спина зажила.
Давыдов, в отличие от большинства преподавателем, был весьма внимателен к ученикам, особенно тем, кто хорошо успевал по его предмету, а на пару Ростопчина с Оболенским он давно уже смотрел с откровенным интересом.
Выстроив класс, и показав очередной прием - офицер подозвал Евгения.
- Ну и где ваш приятель, кадет? Он запаздывает.
В это время появился Ростопчин, которого сопровождал Комаров, после того как отводил всех на урок закона Божия, и который поэтому являлся в зал позже остальных
Кадет Ростопчин, займите место в строю - не глядя распорядился он и снова в упор поглядел на молчавшего Оболенского
В состоянии ли вы принимать участие в уроке, кадет?
Он что - смеется? Но сказать вслух “нет”? Не могу?! Мне больно? Ни за что! Даже если доведется рухнуть без сознания от боли. Не странно ли что гордость оказывается сильнее даже здравого смысла? Оболенский промолчал, не поднимая глаз, но Давыдов и спросил-то лишь для того чтобы поглядеть на реакцию. Он был для многих не только наставником но и хорошим другом, подчас защищавшим их или оказывавшим разные мелкие благодеяния. И последующие его слова это подтвердили.
- Даже если и в состоянии - сегодня я запрещаю вам принимать участие в уроке. Извольте сесть вон там, у стены, и сделать вид что вас тут нет.
Притворная строгость не обманула Евгения. Давыдов просто давал ему возможность отдохнуть. Он отошел к дальней стене, и чтобы не задать хлопот своей спине - то уселся там попросту на пятки, словно японец, чтобы легче было стать.
- Остальные - на пары….
Только вот число учеников оказалось непарным.

Давыдов уже вооружившийся шпагой, развернулся к первокласнику в удивительно грациозной, и словно бы слегка позерской позе, уперев левую руку в бок, и опираясь на кончик шпаги как на трость. Однако его глаза смешливо блеснули. Штабс-капитану было невероятно интересно - что такое происходит. Он-то видел на уроках, что эти двое так заражали друг друга энтузиазмом что далеко перехлестывали через рамки того, что им  было задано. И попытки их развести по другим парам которые он из любопытства предпринимал пару раз - ни к чему не приводили. Оболенский начинал драться так же как и остальные третьеклассники, а Ростопчин выводил положенные фигуры и иногда неожиданным приемом ставил противника в тупик, при этом повидимому не испытывая от этого никакого удовольствия. Одураченный тем временем злился тем, что его осмелился ткнуть какой-то первоклассник, горячился, и делал ошибку за ошибкой.
Зато в паре они начинали вытворять нечто совершенно невообразимое, настолько, что Давыдов подчас забывал о том что смотрит на двух учеников, которые еще и половины обучения не прошли - потому как они умудрялись выжать из того что им уже было известно совершенные каскады фигур, которые - из его долгой практики еще ни одному третьекласснику на ум не приходили. Причем - его наметанному глазу было ясно, что - как ни странно, ведущим в этой паре постепенно становился именно Ростопчин. Мальчишка словно обладал каким-то вдохновенным чутьем, и Оболенский, который не смущаясь ни тычков ни обманок - тянулся за ним как железо за магнитом, и если раньше был одним из четырех лучших в своем классе, то теперь мог бы легко сойти за первого. После Ростопчина. Первоклассника. Ему даже пришла мысль о том, что талантливого мальчишку возможно придется перевести в четвертый класс, но видя что эти двое явно нашли собственные противоположности, которые подошли как ключ к замку - решил что не стоит этого делать. Стоило лишь уделять им особое внимание. Сам энтузиаст своего дела Давыдов был по-отечески снисходителен к тем из своих учеников, кто разделял эту страсть, а Ростопчин и вовсе был его любимцем, хоть он и старался этого не афишировать.
И вот теперь… должны были наказать одного, наказали другого…. и этот другой сидит сейчас в сторонке… предположить что первый не попросится составить ему компанию было бы нелепо, и вопрос был вполне ожидаемый. Более того - штабс-капитан удивился бы, если бы тот его не задал.
Вслух же ответил с напускной иронией. Слишком уж напускной, не маскирующей даже лукавых смешинок.
- А составить компанию кому-нибудь из этих господ, и позволить кому-либо из них отдохнуть - не желаете? Или это вы желаете бойкотировать мой урок, за то, что я запретил Оболенскому заниматься? Если вы не забыли - сегодня он был наказан. Я со своей стороны, добавляю к его наказанию отлучение от уроков. Сроком, до…. до двух уроков для начала. А вы желаете разделить наказание? Извольте! Только не надейтесь, что я позволю вам вернуться на урок закона Божия! Будете подпирать стенку и смотреть как тренируются эти достойные господа. Вам все ясно, кадет Ростопчин?