Крытое ландо князя и княгини Репниных, поскрипывая рессорами, остановился у сорокового нумера по набережной Фонтанки, где в первом этаже доходного дома располагался знаменитый среди петербургских модниц салон шляпок мадам Мерсье. Княгиня резко, но с присущей ей грацией движений, захлопнула веер, которым демонстративно обмахивалась всю дорогу от петербургского особняка родственников мужа, утренний визит к которым обернулся для Алины Николаевны настоящей пыткой и который она, в этом можно не сомневаться, еще не раз припомнит супругу. И тот факт, что Пётр сам едва ли был в восторге от исполнения семейного долга, Алину не волновал нисколько, и его вины в её глазах не сглаживал.
Пётр Александрович первый ступил на землю и протянул жене руку. Алина молчала подала ему свою, затянутую в тонкую лайковую перчатку, и легко соскочила с подножки на брусчатку улицы, всю в лучах ласкового весеннего солнца. Кучеру велено было ждать, а супруги направились ко входу в магазин, над дверью которого красовалась чуть выцветшая вывеска цвета шамуа, где аккуратной вязью было выведено «Chez madame Mercier».
– Мученический вид Вам не к лицу, mon amour, – по обыкновению сладко пропела Алина, не глядя даже на мужа. Она и без того знала, как раздражает его такой тон и «нежные» обращения жены, которые употреблялись обычно в моменты наибольшего раздражения княгини. – Ваше семейство меня ужасно утомило, а потому сегодня не буду мучить Вас слишком долго.
– Madame la princesse… et monsieur le prince! Soyez les bienvenus! Хозяйка салона, мадам Мерсье, темноволосая статная француженка лет тридцати пяти-тридцати семи, далеко не красавица, но женщина исключительного обаяния, поспешила навстречу посетителям. Алина приветливо ей улыбнулась, тут же отходя от супруга и оставляя Петра Александровича в унылой компании женских шляпок, перчаток и платков.
– У Вас еще остались те чудесные шляпки с вуалью, что я примеряла на минувшей неделе? – поинтересовалась Алина, проходя вслед за хозяйкой вглубь помещения, мимо бесконечных рядов полок, уставленных круглыми коробками, на ходу заприметив в другом конце зала Жюльетт, молоденькую помощницу мадам, что помогала сейчас выбрать головной убор женщине с точеной фигуркой, что стояла спиной и чьего лица княгиня Репнина рассмотреть не могла.
– Bien sûr, madame la princesse. Ce chapeau, il vous va parfaitement!
Француженка исчезла за гардиной приятного кремового цвета, а Алина в ожидании снова окинула взглядом зал. Две дамы увлеченно обсуждали перчатки, только что привезенные хозяйкой из Парижа, юная девушка с матерью примеряла шляпку, - должно быть, для первого появления в свете… Взгляд снова скользнул по фигуре той женщины, которую обслуживала Жюльетт, - что-то в ней казалось Алине Николаевне знакомым. – … Voilà, votre chapeau, madame, – раздался за спиной голос мадам Мерсье, и в это самое мгновение незнакомка на том конце помещения обернулась, и княгиня, наконец, увидела её лицо.
– Надо же, какая встреча, – ядовито подумалось Алине, и она бросила взгляд на Петра, который непременно должен был уже заметить девицу. Впрочем, его лицо никак не изменилось – всё то же выражение вселенской скуки с легким налетом презрения ко всему сущему, к которому Алина так привыкла за годы их брака. Не удивилась бы она, и если бы узнала, что ровно с таким же лицом Репнин в своё время шел под пули. Он и смерть свою встретит так же – не забыв выказать ей своего презрения.
– Алина Николаевна! Пётр Александрович! Вот так встреча! – от приторной улыбки графини Мордвиновой (а это была именно она) Алину почти что передернуло, но, несмотря на это, она, придав своему лицу приятное светское выражение, шагнула навстречу знакомой.
– Софья Алексеевна, очаровательны, как всегда, – самым благожелательным тоном, на какой она была способна, произнесла Алина, однако от графини едва ли укрылось то, как недобро сверкнули синие глаза княгини Репниной. Ведь нет внимания более пристального и придирчивого, чем внимание женщине к сопернице.
Хотя нет, постойте, это не наш случай. Здесь не было соперниц. Была она, княгиня Репнина, и это глупое создание, бывшее, впрочем, не настолько глупым, чтобы не понимать, что Алине давно все известно об интрижке Петра с нею. И, скажите, - что же с того? Князь Репнин никогда не считал брачные обеты священными, и, уж тем более, не считал необходимым ограничивать собственную драгоценную свободу такими формальностями. Княгиня же довольно спокойно относилась к увлечениям супруга, почитая себя выше всего этого. Однако сейчас – наверняка, тому виной испорченное утро и дурное расположение духа, - Алина была готова вцепиться в белую шейку милейшей графини.
– Что ж, прошу меня простить великодушно, но мне уже пора. Буду рада, если Вы заглянете на чай, Алина Николаевна. До свидания! – слегка покраснев, сказала графиня, и, подхватив поднесенную Жюльетт коробку, заторопилась к выходу.
– Полагаю, Вы бы не отказались заехать на чай к графине, князь? – ядовито прошипела Алина, как только входная дверь салона мадам Мерсье захлопнулась за Софьей Алексеевной.

________________________________________
(фр.) Княгиня! И... князь! Добро пожаловать!
Разумеется, княгиня. Эта шляпка Вам замечательно к лицу!
Вот Ваша шляпка, мадам.

Алина Николаевна Репнина всегда смеялась над теми несчастными, что днями и ночами ждут своих благоверных, изводя себя всяческими мыслями о том, где и с кем коротает время супруг. Это унизительно, банально и скучно – худшая, вероятно, комбинация из всех. Человек по своей природе непостоянен, его не привяжешь, тем более – мужчину. И, хоть сколько пытайся отрицать этот факт, природа будет неуклонно доказывать обратное. А потому Алина спокойно относилась к похождениям князя, не делая вид, что не знает о них (дуру делать из себя княгиня никому делать не позволяла, в том числе – и самой себе), но демонстративно отгораживаясь от этой неприглядной стороны их с Петром супружеской жизни. Ведь в конечном итоге, именно она, Алина, оставалась несравненной княгиней Репниной, которой уже много лет завидовала добрая половина петербургских женщин, и, уж конечно, только ей принадлежало исключительное право отравлять жизнь Петру Александровичу, живя при этом на его деньги.
Однако, как мы все знаем, к любому правилу найдутся исключения, и любой, даже самый отлаженный механизм, иногда дает сбой. Редко, но это случалось: по каким-то необъяснимым причинам в Алине временами вскипала лютая ненависть по отношению к тем прелестницам, что заигрывали с князем, и она была готова собственными руками придушить их со своим мужем в придачу. Её ревность была не похожа на болезненное чувство, что испытывает женщина, чью любовь отвергли, кого променяли на другую. Ревность Алины Николаевны была яростным, почти что жестоким чувством женщины, привыкшей безраздельно обладать всем, чем она только пожелает.
Именно поэтому в милейшей улыбке, что на прощание была подарена графине Мордвиновой, сквозило самое искреннее пожелание последней всего самого наихудшего, а в словах, сказанных мужу после, – столько яда.
– Вам лучше знать, mon cher, Вы ведь любите бывать у Софьи Алексеевны, – княгиня чуть склонила голову набок, с неким вызовом глядя на мужа. Насмешка, что плясала в холодных серых глаза Петра, только растравливала ярость, которую Алина удерживала из последних сил. Не в её ведь правилах было давать волю чувствам, особенно таким смехотворно-глупым.
Сзади раздался мелодичный голос мадам Мерсье, которая возвратилась в зал со шляпной коробкой в руках, но Алина лишь отмахнулась раздраженным жестом. Француженка тут же отошла, почувствовав, наверняка, напряжение в воздухе между супругами, оставив коробку на ближайшем кресле. И очень вовремя – следующая фраза князя Репнина стала для его жены последней каплей.
– Я не нуждаюсь в рецептах графини, князь, – сквозь зубы процедила Алина Николаевна, сверкая синими глазами, в упор глядя на Петра. В такие моменты ей казалось, что она запросто могла бы убить своего мужа. Отравить, например, ненароком пролив пару капель яда над его бокалом вина. – И как Вам только мог прийтись по вкусу такой дурной и дешевый чай? Княгиня снова заставила себя улыбнуться, но эта улыбка уже не была медово-сладкой. Скорее, некое подобие оскала, что так часто портил её красивое бледное лицо в минуты злости.
– Хотя… я не удивлена. Едва ли достойная женщина могла удостоить своей любовью такого, как Вы. Прошипела она, нажав на последние три слова, приблизившись еще на пару дюймов к мужу, не обращая никакого внимания на то, что Петр возвышался больше, чем на голову. Несколько секунд, в течении которых ненависть, повисшая в воздухе, была практически осязаема, а после – обычная издевательская усмешка, и внезапная по своей бесцветности фраза:
– Я хочу вернуться домой.
Не «я бы хотела», не «если Вы не возражаете». Я хочу. Алина действительно от всей души этого желала – лишь бы только не позволить себе унизиться до публичной сцены выяснения отношений с мужем, да еще и из-за такой мелочи, как случайная встреча с его любовницей в салоне шляпок.
Больше не сказала ни слова, лишь резко развернулась и обычно гордой поступью направилась к ожидающему на улице экипажу.

Не подумав даже из простого приличия дождаться мужа или хотя бы раз обернуться, Алина с высоко поднятой головой покинула злополучный магазин. Ярость, пришедшая, как всегда, вспышкой, понемногу успокаивалась, оставляя в душе лишь обычное холодное презрение на грани ненависти. Будь они дома, в своем особняке, княгиня бы, наверняка, разбила со злости вазу для полного успокоения, сейчас же пришлось ограничиться взглядом, брошенным по пути к ландо, на чуть трепещущую поверхность воды, и сожалением, что Репнина нельзя утопить в Фонтанке.
Но, все же, у самого экипажа Алина чуть замелила шаг. Терпение – великая добродетель, но, к великому сожалению (или, может, к великому счастью?) Алина Николаевна ею не страдала. Однако она хорошо знала своего супруга, знала, каким он может быть, в гневе: то, что княгиня увидела в глазах Петра в салоне мадам Мерсье после своей неприятной фразы – всего лишь легкое раздражение по сравнению с тем, что вырывается на поверхность, когда князь по-настоящему зол. И только это останавливало Алину в её желании сейчас ж сесть в экипаж, приказать кучеру немедленно трогать, хотя, видит Бог, она многое бы отдала за то, чтобы полюбоваться на лицо Петра, вышедшего из салона и не обнаружившего на улице ни жены, ни ландо.
За спиной раздался его голос, и Алина остановилась. Что-то? Неужто она не ослышалась? Он просит прощения? Он, человек, который вообще не имел привычки извиняться? В одно мгновение справившись с удивлением, которое, определенно, отразилось на её лице, княгиня обернулась и приняла из рук мужа коробку. – Благодарю, очень любезно с Вашей стороны. Наверное, стоило бы тоже попросить прощения, учитывая то невероятно издевательство над собственной гордостью, которое произвел только что Пётр Александрович. Не имеет значения, что слова его были неискренни, и что ему было совсем не жаль. Одно только словосочетание «прошу прощения» должно было быть пыткой его достоинства, но Алина приняла его безо всякой признательности.
Оперлась на руку мужа, поднимаясь в ландо, села и снова приняла ту позу безупречной статуи, что и на пути сюда. Коробка покоилась здесь же, рядом с Алиной, но радости от приобретения шляпки княгиня, разумеется, не испытывала. Вполне возможно, что дома она прикажет горничной снести покупку в будуар, и та будет без надобности пылиться среди остальных предметов обширного гардероба Алины Николаевны.
Экипаж мягко тронулся и покатил в сторону особняка Репниных, который на счастье находился совсем недалеко от набережной Фонтанки – третьей за день долгой молчаливой поездки в компании супруга Алина бы точно не вынесла. Эту четверть часа, что заняла дорога от дома номер сорок на набережной до дома на Невском, княгиня молча созерцала проплывающие мимо картины столичной жизни. А, всё-таки, жаль, что нынче в Петербурге поздно вечереет – Алина особенно любила этот город в предзакатных сумерках.
– Спасибо. Он снова помог ей спуститься на землю, она снова поблагодарила абсолютно бесцветным тоном. Это повторялось каждый их совместный выезд последние десять лет. Только сейчас, ступая с подножки на гравий дорожи, Алина задумалась над этой цифрой. В нормальных семьях за десять лет супружества жизнь превращается в унылое бесцветное болото, а у них, у людей, которые ни секунды в своей жизни не любили друг друга, по-прежнему кипят страсти. Забавно выходит, ничего не скажешь.
Княгиня уже не злилась, не думала о графине Мордвиновой и даже, кажется, забыла об утреннем родственном визите и последовавшим за ним посещением салона мадам Мерсье. Эмоции в Алине Николаевне сменяли друг друга с поразительной скоростью – и не уследишь, а ярость обычно накатывала волнами. Они могли обдать с головы до ног, но довольно быстро рассеивались, возвращаясь назад в безграничное море. Только в ненависти и любви Алина была постоянной, но тут эти чувства были не при чем. Она не любила Петра, это правда. Но, следует признать, что она его и не ненавидела.
Прошла в гостиную, стянула с рук перчатки и бросила их на кофейный столик. – Варя, принеси чаю. Горничная тут же отправилась исполнять приказ барыни, а Алина, опустившись на диван, взглянула на остановившегося в дверном проеме Петра.
– Желаете чаю, князь?

Алину было трудно чем-либо удивить: ко всему, что окружающие находили необычным и замечательным, она относилась с каким-то высокомерным снисхождением, балансирующем на грани открытого презрения. Особенно это относилось к словам. Их силу княгиня Репнина вполне сознавала, но цену находила унизительно низкой для совершения сделки. Однако находились, всё же, люди, поражавшие Алину своей непредсказуемостью. И, как ни странно, одним из них был князь Репнин.
Вообще говоря, задумываясь об этом, Алина приходила к выводу, что ей повезло куда больше, чем подавляющему большинству восемнадцатилетних девочек. Пётр Александрович был богат, обладал весьма привлекательной наружностью и за плечами имел блистательную военную карьеру, однако главным достоинствами своего мужа княгиня Репнина считала его изворотливый ум и натуру, которая, несмотря на великое множество отвратительных и отталкивающих свойств, была незаурядной и интригующей. Он был идеальным членом своего идеального общества, но при этом не разучился говорить и делать то, чего другие не ждали. И эти слова, что князь произнес после целого дня банальностей, вновь напомнили об этом Алине.
Её губы сложились в легкую полуулыбку, и она повернула лицо к мужу, который опустился подле неё на диван в своей обычной вальяжной позе. – А кто сказал, что я терплю? Алина не стала продолжать фразы – в комнату как раз кстати вошла Варвара с подносом. И, пока девушка, робко глядя в пол, расставляла на столике перед диваном чашки с блюдцами и разливала чай, княгиня всё глядела на мужа, и с её лица так и не сошла эта странная улыбка, так не подходившая ни к событиям минувшего утра, ни к вопросу, заданному Петром.
Наконец, Варя удалилась, и княгиня, как ни в чем ни бывало, привстала, чтобы дотянуться до одной из чашек. – Вы ведь так хорошо меня знаете, Пётр Александрович, – после затянувшегося молчания произнесла Алина тем своим излюбленным тоном, по которому никак нельзя было понять, говорит она всерьез, или это опять нотки проклятой иронии слышаться в голосе княгини. – Скажите, я похожа на тех женщин, которые терпят?
Чашка опасно задрожала на блюдце, когда Алина Николаевна взяла её со стола, придерживая кончиками пальцев, и протянула князю. Она редко вела себя с ним так, редко улыбалась ему без сарказма и яда, и, уж тем более, почти никогда не говорила с ним откровенно. Ей всегда казалось, что Пётр и так достаточно о ней знает в силу своей природной проницательности, и большего открывать ему Алина не собиралась. Но раз уж сложилось так, что князь озвучил вопрос, который, наверняка, мучил его любопытство если не все десять лет их брака, то последние годы уж точно.
– Моего отца давно нет в живых, да и я, хочется верить, имею мало общего с той девочкой, которую Вы брали в жены, – княгиня оперлась локотком на спинку дивана и на мгновение задержала взгляд на тонкой полоске золота на безымянном пальце правой руки. – Я могла бы найти способ избавиться от Вас: просто сбежать с другим мужчиной, или попытаться добиться развода… На худой конец, всегда можно отравить Вас, – Алина усмехнулась и безо всякой злобы посмотрела на мужа. Какой ж вздор эта деланная виктимность, что, кажется, входит нынче в моду! – Я не мирилась со своей участью – я сделала свой выбор.
Странно было произносить вслух то, что казалось очевидным и без разъяснений. Пётр ведь тоже женился на ней не потому, что так когда-то условились их отцы. Он просто так захотел. Вот и получается, что мы приходим к поразительному парадоксу: не вынося друг в друге множества качеств, доходя, порой, до жгучей ненависти по отношению друг к другу, князь и княгиня Репнины были в большей степени семьей, чем многие благополучные петербургские супружеские пары.
– Поэтому плевать я хотела на твои увлечения, Пётр Александрович, – вульгарное выражение, сорвавшееся с губ и переход на «ты», который случался крайне редко – обычно во время скандалов. – Только будь добр не демонстрировать их при мне так открыто.

За десять лет вполне можно было полюбить друг друга, или хотя бы стать друзьями. Ведь так обычно поступали все вокруг: сначала женились, а потом уже понемногу привыкали друг другу, зная, что даже в случае неудачи обратного пути все равно нет. И ведь многие становились счастливыми, вспомнить хотя бы покойных князя и княгиню Измайловых. Алина могла бы об заклад побиться, что её родители никогда не любили друг друга той страстной любовью, о которой принято слагать легенды, но она до сих пор помнила, с какой благодарной нежностью отец целовал руки своей княгини, и как заботливо maman выносила мужу теплый плед, когда тот засиживался за трубкой на террасе. Алина никогда им не завидовала, напротив, презрительно кривилась, когда княгиня Измайлова, уговаривая дочь не упрямиться против брака с Петром Александровичем Репниным, изволила приводить в пример собственный брак – но ведь тогда княжна была ещё так молода и так влюблена в Андрея Григорьевича. Теперь же Алина Николаевна поняла мать, хотя и по-прежнему не собиралась устраивать в своем доме театр, где разыграется пьеса о счастливой супружеской паре.
Даже не попыталась скрыть удивления, когда Пётр взял её руку в свою. Взглянула на супруга, приподняв брови, и легкая улыбка её словно говорила «как, неужто это всё ещё князь Репнин?». Этот жест был до того непривычен, что княгиня чуть было не отдернула руку, но сдержалась. Странное дело, но впервые за десять лет Алине не захотелось задеть мужа, хотя, видит Бог, он заслужил – за сегодняшний инцидент с графиней и за все предыдущие. –  …Я сожалею, что эти десять лет тебе пришлось провести со мной.
«Ты – что?!» - чуть было не вырвалось у Алины, но княгиня лишь поморщилась, будто услышала что-то неприятное. Никогда она не предполагала в своем муже способности сожалеть о чем бы то ни было, тем более – о неудобствах, которые он в избытке причинял другим людям. Если бы она не была с Петром с самого утра, непременно подумала бы, что он пьян – ему жаль. И жаль не испорченного сюртука, проигрыша в картах или испустившего дух гончего пса, а её, Алину. Это чертовски не вязалось с его привычным отношением к жене: ведь Алина Николаевна всегда знала, что Репнин с самого начала видел в ней некий симпатичный объект собственности, который можно и нужно приобрести. Пускай этот «объект» своенравен, отличается чрезвычайным упрямством, да еще и, прости Господи, имеет собственное мнение – суть от этого не меняется. И вот он говорит, что сожалеет – в аду только что пошёл снег, не иначе.
– Брось, князь, тебе не к лицу жалость, да и мне она не нужна. Княгиня усмехается и всё-таки высвобождает руку. Одинаково противно жалеть и быть тем, кто жалеет, ведь это – удел слабых. И пусть в искренность слов Петра Алина не могла поверить, но даже слышать их было странно и… словно неуютно. – К тому же, мы оба знаем, что мне достался не самый худший вариант. Снова – никакого сарказм, а лишь легкий налет иронии, ведь всё это – чистая правда. Ну, положим, не вышла бы она за Репнина, что тогда? Сбежала бы с Андреем, стала бы его женой и молча смотрела за тем, как годы и взаимные упреки разрушат любовь? Или уговорила бы отца найти другого жениха, не такого сурового, не такого взрослого, быть может? Ха, и получила бы мужа, который позволил бы ей манипулировать собою – этого Алина Николаевна бы точно не вынесла.
Поэтому к черту сожаления. Они с Петром стоили друг друга, и, возможно, именно поэтому продержались так долго. У них не было даже ребенка, чтобы скрепить союз, ровным счетом ничего, кроме обета, произнесенного перед иконами, да пары обручальных колец. И, тем не менее, они были вместе, и, стоит признать, что Алина, бывало, ловила себя на мысли, что горда быть женой именно этого человека.
– Почему ты вообще заговорил об этом? Спросила Алина, наливая себя уже успевший поостыть чай. Она не имела привычки задавать подобных вопросов, но, раз уж у нас сегодня день откровений, почему не позволить своему любопытству взять верх?

– Жить затворницей в твоем имении или содержать на твои деньги салон в Париже, Лондоне или Вене – l'ennui mortel*, Пётр Александрович, – отвечала Алина, задумчиво вертя в тонких пальцах фарфоровую чашку с изображением танцующих граций. – Если тебе так хочется от меня избавиться, мог бы просто попросить. Княгиня подняла глаза на мужа и, мягко улыбнувшись, чуть приподняла брови. В такие минуты она являла собой тот самый чистейший образец чистейшей прелести, - по крайней мере, так говорили люди. Жаль только, что долго так себя мучить Алина Николаевна не умела, но так, по крайней мере, можно представить себе, какой бы была эта женщина, будь она хоть немного похожа на прочих дам своего круга.
– Я бы, разумеется, ответила, что по зову приходят и уходят только падшие женщины, да кое-кто из твоих знакомиц (что почти одно и то же), но ты мог бы попытаться, – от нежного покладистого очарования в лице не осталось и следа, и княгиня усмехнулась, по привычке взглянув на мужа с вызовом во взоре, который он, наверняка, заметил, успев привыкнув к нему с тех пор, как привел в свой дом бывшую княжну Измайлову.
Алина, - не удивляйтесь только! – не смеялась над ним и даже, изменяя своему обыкновению, не пыталась спровоцировать его забавного раздражения. Она просто понять не могла, как Петру могла в голову прийти такая вздорная мысль: князь и княгиня Репнина, живущие раздельно и мирно; Пётр Александрович, вольный без всякой осторожности не изменять своим привычкам, и Алина Николаевна, его супруга, живущая где-нибудь в отдалении от Петербурга, но пребывающая туда по первому требованию мужа. Нет, эта история писана не о них. Да и куда теперь Алина без Петербурга, двора и Зимнего?..
Чашка почти беззвучно опустилась на столешницу, а княгиня Репнина облокотилась на диванную подушку, прохладный атлас которой так приятно ластился к коже. В который раз подумала, что этот их разговор – почти до невозможности странен. Почему она так распылилась из-за встречи с Софьей? Она ведь всегда знала, отчего молоденькая графинюшка так краснеет в присутствии Петра и почти никогда не решается смотреть в синие глаза Алины. Почему князь так быстро остыл и первым выбросил белый флаг в виде той многострадальной шляпки? Он ведь ненавидел, когда ему делали замечания. Почему, придя домой, они не разошлись по комнатам до самого ужина, к которому оба сошли бы в молчаливой неприязни друг к другу? Так ведь бывало часто. И, наконец, почему Петя начал этот разговор, могущий показаться чуть ли не дикостью в свете десяти лет их, с позволения сказать, семейной жизни?
– Еще одна такая задушевная беседа, и я решу, что ты, любовь моя, всё-таки, стареешь, – губы дрогнули в полуулыбке с ощутимым привкусом иронии, – Но за эту я тебе благодарна. Вторая часть фразы прозвучала, пожалуй, даже слишком искренне, чтобы в неё поверить. Но Алина знала, что, если есть в этом мире один человек, способный без труда раскрыть её обман, то он сейчас сидит рядом с ней на диване.
– Если не возражаешь, я думаю, это всё можно убрать, – княгиня кивнула в сторону столика, на котором стояли две пустые чашки, да чайник с еле теплящимся напитком. Не дожидаясь ответа, Алина кликнула Варвару, которая тут же торопливо вошла в гостиную, бросив мимоходом озадаченный взгляд на барина, который, возможно, впервые на её памяти изволил пить чай в гостиной со своей женой не в присутствии гостей. Быстро собрав посуду на поднос, девушка удалилась, и затворившаяся за Варей дверь первой нарушила тишину, вновь повисшую в комнате.
– В Каменном дают «Фаворитку», можно будет съездить на будущей неделе, – вдруг произнесла княгиня, вставая с дивана. – Если, конечно, ты не против, – немного погодя, добавила, протягивая Петру руку для поцелуя. Скоро уж шесть часов пробьет, а до ужина Алина хотела ещё набросать пару писем. Да и совместное чаепитие позади, а, значит, совсем скоро можно будет с чистой совестью вновь презирать супруга, ведь, в сущности, это внезапное откровение ничего не изменило. По крайней мере, ей так казалось.
_______________________________________
* (фр.) скука смертная