«Красавец, - заключил Константин напоследок еще раз взглянув в зеркало, - Какой же красавец» Таким красавцем, что впору было пугать людей в последний раз Сумароков был разве что году в тридцать четвертом. Правда, там было еще хуже, так что граф надеялся, что спавшая опухоль в районе глаза не так сильно испугает цесаревича, как испугала кузена. Тот, конечно, сильно виду и не подал, Сумароков был почти уверен, что Сергей в ужасе. Он и сам то шарахнулся от зеркала, когда только приехал домой, но тогда ему было не до красоты, а потом и вовсе уснул от какого-то пойла с улыбкой поданным приглашенным эскулапом, который явно хотел его убить. Так, совершенно искренне, полагал граф в тот момент, когда ему промывали рану и накладывали повязку. Она и сейчас болела, но было вполне терпимо, если только резко не дергаться, а вот лицо его действительно заботило. Но с другой стороны дуэль с наследником престола имела лишь один очевидный выход, все остальное было чудом. Но представать перед папенькой или милейшими иркутками в непотребном виде было просто неприлично.
- Барин, во сколько ужин прикажете подавать? – спросила вывернувшаяся откуда-то Просковья.
- Много не готовьте. Возможно, я не буду дома сегодня ужинать, - поправляя шейный платок, ответил Костя. Женщина понимающе кивнула и скрылась и граф отправился из дому, попросив кучера сильно не гнать. Торопиться было некуда, а лишний раз трястись графу уж больно не хотелось. «Избаловался совсем ты, Костя, - сказал он себе, поудобнее усаживаясь в экипаже и вспоминая Кавказ. Уж больно часто в последние дни он вспоминал его.  Не к добру поминать прошлое так часто, - И к черту. Один раз живем!» С Владимиром он встретился в условленном месте ,а вместе они заехали за доктором, что позавчера пытался вытрясти из него последнюю душу, граф встретился в условленном месте, чтобы дальше отправиться на Волково поле. На удивление доктор был немногословен лишь спросил о самочувствии и дал пару советов, за которые получил благодарность.
В лицо пахнуло снежной пудрой, и граф от такой неожиданности чихнул, о чем тут же и пожалел, выругавшись в полголоса.
- Решает дела государственной важности, - с холодком ответил Костя, уверенный в том, что лучше бы Александр не пришел, - или папенька не пустил, что вряд ли. Иначе бы мы сейчас обедали под стражей. Сергея тоже не было еще видно, но он должен появится с минуту на минуту.
Его кузена, которого каким-то чертом занесло в секунданты аж к самому цесаревичу, был натурой творческой, но на редкость пунктуальной. «Лучше бы он сидел и выводил рулады под рояль», - от души посетовал Сумароков уже который раз в несколько дней. Собственно тоже самое он заявил и Ромодановскому, едва тот вошел в тот день, когда они обговаривали условия дуэли и думали что же делать с этими упрямыми ослами. Еще раз попробовать уговорить примириться? Попытка будет тщетной, но попытаться надо, - доктор, у вас черешенок нет случайно? - с лукавой улыбкой спросил Костя почему-то вспомнивший свою последнюю  дуэль.

Тишина, которую разбавлял лишь скрип колес наемного экипажа, жутко угнетала, ведь именно она не давала забыться хотя бы на мгновение и не думать о том, во что он ввязался, ставя на карту свою жизнь, счастье собственной семьи, а заодно и судьбу целой империи. И главное: а из-за чего все это? Была ли хоть одна весомая причина ехать сейчас на Волково поле и давать шанс кому-то застрелить себя? Эти вопросы затягивали как трясина, но одного взгляда на своего секунданта хватало Александру, чтобы ехать молча и не тревожить того разговорами, пытаясь отвлечься самому. Сергей Александрович и так выглядел не лучшим образом, будто это ему угрожает через каких-то жалких полчаса смотреть, как в тебя целиться твой противник. Видя его в таком состоянии, цесаревич позволил князю сделать все, что, как считал Сергей, послужит целям безопасности и позволит всем избежать неприятностей. Насколько это вообще возможно, когда речь идет о дуэли, где один из соперников – будущий император. Но сам, откровенно говоря, наследник престола вообще не задумывался об этом, не думал он накануне, как будет скрывать свое участие в столь недостойном деле для старшего императорского сына.
Еще раз посмотрев на Сергея Александровича, выражение лица которого было красноречивее любых слов, Александр последовал его примеру и уставился в окно. А мыслями умчался ко всему происходящему с ним за последние сутки.
Весь вчерашний день как на иголках. Потом бессонная ночь. Во мраке, который нарушал лишь слабый огонек свечи, он пытался рассмотреть черты лица Мари, которая мирно спала рядом с ним, уверенная, что беда обошла стороной, опасность миновала и ей уже не о чем больше волноваться. Саша не смел прикоснуться к ней, молча уставился в любимое лицо, чувствуя легкую дрожь лишь от мыслей, в которые тихой поступью вошла тень в виде его жены во вдовьем платье. Заплаканное, осунувшееся лицо, безжизненное выражение глаз, в которых навсегда поселилась пустота… А потом привиделась его дочь. Она же даже не вспомнить его, если завтра он так и не вернется больше во дворец. А не рожденный ребенок? Его он и вовсе никогда не увидит? Не говоря уже о том, чтобы смотреть как малыш растет, взрослеет, делает первые шаги и произносит свои первые слова. А что будет с матерью, которая и так последнее время жалуется на слабое здоровье? А отец?..
Заснул Александр лишь под утро, но уже скоро его по обыкновению будила дежурная камер-юнкфера. Дальше все по заведенному порядку, будто ничего на самом деле и не случилось: утренняя прогулка с псом, завтрак с женой, потом вместе пошли к Линочке, затем традиционный утренний кофий с лейб-медиком Енохиным. А после – самое страшное испытание, перед тем, как незаметно ускользнуть из дворца – обедня в малой дворцовой церкви, где обязательно присутствует вся императорская семья и все придворные. Сосредоточенные лица придворных, видящих в этом лишь очередную свою обязанность, смешиваются с лицами, по которым столь хорошо видно, как человек вдохновенно про себя о чем молится. Александр ни о чем не молился, да едва ли бы сейчас вспомнил слова хоть одной молитвы. Лихорадочный взор блуждал по церкви и опускался вновь к полу, чтобы никто его не заметил. Казалось, только посмотри в эти глаза – и все всё сразу поймут.
Когда все закончилось он и не помнил, только вдруг он уже был в доме у князя Ромадановского, соглашаясь переодеться в верхнюю одежду своего секунданта. Еще четверть часа – и они едут по направлению к месту дуэли.
Экипаж остановился. Сергей вышел первый и с позволения великого князя пошел к сопернику цесаревича и его секунданту. А Александр еще какое-то время оставался в экипаже, из открытой дверцы всматриваясь в заснеженное поле. По глазам больно ударил ветер, поднимающий с земли снег и кружащий его в воздухе в бешеном танце.
Усмехнувшись неизвестно чему, цесаревич все же спустился с экипажа и по уже протоптанной князем дорожке неспешно направился к остальным участникам всего этого безумства.
-Господа, - голосом, полным равнодушия, поздоровался цесаревич со всеми, кого не видел, будто не дуэль послужила поводом их встречи, а случайно столкнулись они в коридоре Зимнего. На мгновение задержал взгляд на графе Сумаркове. Бровь слегка приподнялась, выражая удивление своего обладателя от лица Константина, которое было украшено ссадиной под глазом. Но это хоть и было любопытно, но все же не так сильно, как лицо соперника. Александр Николаевич неспешно перевел взгляд на Владимира.
-Не будем медлить?

Отредактировано Александр Романов (2014-08-07 19:12:27)

Держать себя в руках и сохранять спокойствие, когда внутри все бушует от негодования ли, обиды ли, ненависти или такого недостойного мужчины ощущения как страха, чтобы потом кто-нибудь обязательно восхитился «необыкновенным самообладанием» великого князя, оставив потомкам красочные воспоминания в дневниках или письмах.
Учили Александра с младых лет этой сложной для его горячей натуры науке для жизни при дворе и в свете, где не прощают ни малейшей ошибки, особенно если ты принадлежишь к августейшей семье. Но никогда бы не подумал цесаревич, что будет вспоминать старые уроки там, где по его же добровольному согласию его могут отправить на тот свет раньше, чем он мог бы себе вообразить.
Противник встретил Александра сухими словами о его опоздании, наследник же промолчал, ограничившись лишь коротким взглядом в сторону князя и не дав себе сказать какой-нибудь колкости в ответ или иронично улыбнуться замечанию про обед у Волконских. Полное равнодушие он сохранял и в то время, когда секунданты начали совершать все незамысловатые «обряды», что предшествовали главной цели всего этого действа. 
И вроде это внешнее спокойствие переросло и во внутреннее. Ничего не дрогнуло там, где бьется сердце, когда в руке почувствовал тяжесть от пистолета, когда слушал условия дуэли, что должны бы были звучать для него, как бы абсурдно это ни звучало по отношению к будущему императору, как смертный приговор. Не было никаких чувств и тогда, когда в последний раз посмотрел вблизи на противника, а потом развернулся и, освободившись от шубы князя Ромодановского, направился к своему месту.
Что это было?
Уверенность в том, что ничего ему на самом деле не угрожает? Ведь не зря же еще по декабрю черноокая цыганка («вроде бы ее звали Ягори») нагадала ему мученический венец, но перед тем семь раз он должен быть на волоске от смерти. Александр не помнил до сего момента, чтобы что-нибудь реально угрожало его жизни, а, значит, сегодня будет лишь первый раз?
А может, он и не верил словам той дерзкой девчонки, что сбила его сначала с ног, а потом наговорила всякого в таверне за чашкой горячего кофия. Может, он просто смирился и был готов ко всему, чтобы это ни было? Смысл сейчас травить себя мыслями о неизбежном, проклинать за допущенные ошибки, винить самого себя в том, что мало того, что причинит боль стольким своим близким людям, так еще и опозорит августейшую семью.
Но это неожиданное спокойствие на самом деле было ничем иным, как затишьем перед бурей. Едва Саша оказался на своем месте, едва развернулся, чтобы ожидать, когда противник воспользуется своим правом первого выстрела, как внутри что-то оборвалось и, наконец, все сдерживаемые чувства огромной волной выплеснулись, заставив судорожно сжать свой пистолет и с ненавистью смотреть перед собой, раздраженно сжимая губы в тонкую линию.
Нетерпеливо он переступил с ноги на ногу. Ожидание сейчас было худшей пыткой. Но противник, кажется, не спешил начинать. Александру хотелось уже кричать во все горло, чтобы Владимир переставал тянуть время и, наконец, уже стрелял. Но цесаревич пока молчал, с каждым разом все глубже вдыхая морозный воздух, думая про себя, что именно так неистово хватают воздух в последний раз те, кто точно знает, что остались считанные минуты, если не секунды, земной жизни.

У доктора, что пользовал ещё его батюшку,  черешенок для сына старого знакомца и постоянного карточного противника,  конечно же, не оказалось, зато оказалось много всего другого несъедобного, но чрезвычайно полезного при ушибах всех конечностей, а особенно головы. О чем господин Манн тут же сообщил в полголоса умными словами вперемешку с латынью, сдобрив все это изобилие, доброй щепоточкой сарказма, видимо, надеясь таким образом образумить нерадивого секунданта, а через него и самого дуэлянта. Напрасно надеялся, кстати говоря.  Костя и сам был бы рад, кабы сегодняшняя дуэль не состоялась. Но, он уже видел и слышал, что  не суждено было им сегодня вечером с доктором разыгрывать очередную партию в карты в клубе, бо на сцене появилось второе главное действующее лицо, кое даже и не попыталось испугаться миленького личика секунданта князя Неверовского, с которого можно было писать натюрморт со сливами и медной кастрюлею. Что ж, придётся Сумарокову смириться с тем, что на сегодняшнем самоубийственном празднике скоморох не он. 
Покамест живой натюрморт и его коллег активно запорашивало то ли сахарной пудрой, то ли снежной мукой, доктор придирчиво осматривал секунданта Его Высочества, который спешил к ним, зажав под мышкой памятный ящичек. К счастью, доктор понятия не имел кого ему может предстоять лечить. Участники сего неугодного деяния и форменного безобразия как назло условились молчать о сем немаловажном факте, вероятно заботясь исключительно о нервах дорого сердцу Эскулапа.
- Иди к чёрту, - стиснув зубы, огрызнулся Константин, в душе моля Бога, чтобы всё обошлось.  Этот же паразит, других слов у него не было, даже изволил шутить с таким каменным лицом, да так что Сумароков почти залюбовался. Почти.  Любоваться он просто не мог, зато мог криво усмехаться всему остальному, отнюдь не испытывая ни капли радости в душе, зная цену каждому действия лучшего друга. Об Александре он не мог сказать ничего. Ни хорошего,  ни плохого. Эта дуэль, будто стёрла все прошлые симпатии, возникавшие у него от того, что тот слышал о наследнике. 
- Вы должны помнить, дорогой Сергей Александрович, как мы с вами старались, - криво усмехнулся граф. "А я говорил, что вам нужен был полный покой" – негромко проворчал доктор, чуть ёжась и отходя в сторону. Константин же и ухом не повёл, приветствуя противников, как и полагалось.
- Нет, - коротко ответил граф, печально улыбнувшись кузену, точно хотел добавить "к сожалению".  И тут вступил на сцену цесаревич, позволив погреться в лучах собственной персоны и скромному графу, так надеявшемуся испугать его августейшую персону собственным видом до полуобморочного состояния. Но краток был момент славы. Александра интересовал лишь его противник. Сумарокову даже казалось, что он чувствует,  как чешутся руки Его Высочества. "Не будем медлить?" – сказал тот и Константин в сердцах подумал "Мальчишка!" Имел он на это право или нет, стоило оставить это вопрос на совести самого графа, переживавшего за Володю и цесаревича (а чтоб его черти побрали!) больше, чем когда-либо за себя. Сейчас же он был не в состоянии рассуждать с холодным сердцем, особенно после слов друга, что, дескать, тот рад, что знал его. Про себя он клял Володю последними словами за испорченное настроение и за то, что его в таком непотребном виде потащили (в такую то погоду!) на общественно-развлекательное мероприятие,  но при этом молился о том, чтобы беда ушла, так же как и пришла, чтобы с человеком, что был ему почти братом ничего не случилось. Ныне он был определённо верующим человеком и надеялся, что сегодня будет услышан, раз почти два года назад его просьбы улетели в пустоту.
"Вы и без меня всё знаете прекрасно", подумал Сумароков, которого так и подмывало ляпнуть это вслух, но вместо этого, мужчина, тряхнув головой, отчего глаза залепил упавший снег, сказал:
- На правах завсегдатая клуба дуэлянтов? – кривая усмешка вновь появилась на его лице, обращенном вначале к Неверовскому, а потом к Сергею, коему, с молчаливого согласия, предстояло провести сегодня большую часть манипуляций. Когда же оные были окончены, граф откашлялся, точно готовился произнести торжественную речь. И произнёс. Правила дуэли.
- Идиоты, - тихо и так же в сердцах сказал Костя, тяжело вздохнув и ощутив, что всё ещё находится на этом свете, но постыдно не может контролировать вспышки негодования.  Но разве можно было иначе, когда в воздухе висело облако злобы и нетерпения. Казалось, что до него даже можно дотронуться рукой, настолько оно было велико.
- И они, и мы, - так же тихо пояснил граф, обращаясь только к Ромодановскому. - Они, потому что дошли до дуэли, а мы из-за того, что вовремя не связали их и не затолкали в чулан до лучших времён. И ладно б повод был приличный... Сумарокову совершенно не хотелось смотреть на всё то, что разворачивалось у них на глазах, но у него не было выбора, как и у Владимира. Дойдя до черты он должен был стрелять, но Костя не мог поверить, что тот сможет целиться в наследника престола. Мужчина был уверен, что подобного не допустит ни трусость, которой в Володе не было отродясь, а личные принципы. "Или я совсем не разбираюсь в людях", - припомнил Константин Васильевич последнюю фразу его ночных дум и размышлений о дне грядущем. Утром он надеялся, что Владимир передумает и никуда не поедет, на поле он надеялся, что не приедет наследник, после он надеялся, что они откажутся от дуэли, когда секунданты задавали традиционные вопросы, но сделав шаг к барьеру они сами загнали себя в угол и почти убили надежду как минимум в одном секунданте. Однако граф Сумароков продолжал верить в то, что шанс ещё есть.  Но результат превзошёл все его ожидания настолько, что он замер изумлённый до такой степени, что можно было лепить с него скульптуру, не опасаясь, что модель шевельнётся.
- Александр Николаевич, - наконец изрекла отмеревшая фигура, сделавшая шаг вперед, - мне не нужно напоминать прописные истины. Я, как верный, пусть и разжалованный сын Отечества и как друг вашего дуэльного противника, прошу забыть обо всех существующих дуэльных правилах и поступить так, как подсказывает сердце и совесть, - Костя набрал воздуха и уже почти обречённым тоном сказал "среди дошедших до барьера трусов не было и нет" и, отвернувшись, отошёл к Сергею. Единственным трусом сегодня оказался он, малодушно трясясь и попеременно злясь то на друга, то на его противника, не переставшим быть наследником престола, коему в верности клялся и граф Сумароков. Эполет на нем не было уже давно, но от этого клятва не перестала быть клятвой.

Отредактировано Константин Сумароков (2014-09-03 00:32:22)

Замечание об обеде у Волконских вызвало у Сергея понимающую ухмылку, которой он спешно попытался замаскировать полный печали вздох: повар упомянутого семейства на днях закончил обучение у Моиу, так что обед должен был стать чем-то необыкновенным. Неспешно тронувшийся с места ритуал дуэли, против ожидания, нисколько не впечатлил не привычного к подобным развлечениям князя Ромодановского. Он витал в облаках, а перед внутренним взором неспешно проплывали подёрнутые мечтательной дымкой видения вплывающих в ярко освещённую столовую блюд на серебре и драгоценном севрском фарфоре. Исходящие паром, утопленные в вине, истомлённые в изысканных бульонах, облитые нежнейшими соусами, дышащие соблазном и обещающие необыкновенное наслаждение, ложащиеся на язык шёлковой роскошью шестого смертного греха, дразнящие душистым ароматом пряностей, поражающие воображение и попросту сводящие с ума... Выражение лица Сергея могло показаться глуповатым, но, ей-богу, лучше уж выглядеть дураком и мечтать об утке в малаге, стерляжьей ухе и каремовских pieces motees, чем печалиться о жестокой действительности.
Если бы кто-нибудь соизволил поинтересоваться мнением князя Ромодановского о сегодняшней погоде, то не в меру любознательный господин услышал бы, что погода собачья и творящееся вокруг безобразие иначе как светопреставлением назвать нельзя. Попутно Сергей бы во всеуслышание объявил, что господа дуэлянты - бараны, а господа секунданты - идиоты. Причислять себя к последним было обидно, но справедливо, иначе что он до сих пор здесь делает, совершенно невозмутимо сжимая рукой в окостеневшей от холода перчатке пять верхних воротников. Ежеминутно приходилось жмуриться, отворачиваться от колючего ветра и лелеять слабую надежду, что пальцы ног отвалятся не раньше первого выстрела. Надежда на то, что он сможет добраться до дома целым и невредимым была ещё слабее, ибо угроза оказаться в холодных казематах Трубецкого бастиона вместо собственной библиотеки была реальна так же, как и беспрестанно распахивающиеся воротники. Сергей сильно сомневался, что убранство Петропавловской придётся ему по нраву: строившие её люди заботились о чём угодно, но явно не о том, чтобы угодить взыскательному вкусу князя Ромодановского. 
- Вина из моего чулана хватит для братания целой армии, - пробормотал он, совершенно не удивившись созвучности мыслей кузена. - Нам следовало споить их, а с болящей головой...
Шутка вышла препаршивая, под стать происходящему, а на реплику о поводе дуэли Сергей и вовсе предпочёл отмолчаться. Александр Николаевич не говорил много, но того, что было сказано, хватило. Но, потребуй Костя ответа на не заданный вопрос, Ромодановский не сразу сумел бы подобрать слова. Прожив на свете почти тридцать лет и нажив некоторое количество материальных и духовных ценностей, удобную репутацию и крайний эгоизм, ошибочно принимаемый многими за любовь к ближнему, он терпеть не мог неудобств и препятствий. Первые он старался устранять, вторые - огибать, но крайне редко обстоятельства требовали за достижение цели столь высокой цены. Рисковать жизнью, по мнению князя, было глупостью, особенно ради такой мифической и неудобной штуковины как честь. Сергей вообще полагал её выдумкой задир, которым не хватало терпения дождаться достойного повода для драки, но когда эта выдумка была ему полезна, он ничего не имел против игр с чужой смертью. Но иногда... Вспомнилась та страшная, бесконечная, бессонная ночь в Двугорском, когда он рассерженным тигром метался по комнате, едва сдерживаясь, чтобы не пролить кровь под сенью гостеприимного дома Антонины Денисовны. И князь был готов опуститься до обыкновенного убийства, не прикрывая его ритуальными фразами о чести и оскорблённом достоинстве, лишь бы Катаржина не плакала, лишь бы не глядела на него, как глядит на охотника загнанная лань, лишь бы его драгоценная девочка никогда больше не боялась. Он был готов умереть за её покой, и радость, и надежду, и жизнь, в которой не будет места смеющемуся подлецу...
Задумавшись, Сергей не обратил внимания, как рука князя Неверовского плавно опустилась. Но когда мужчина разразился речью, от которой вполне можно было расчувствоваться до слёз, расплакаться от омерзения и утонуть от жалости к самому себе, вынужденному почём зря простаивать посреди Волкова поля в промокших штиблетах, Ромодановский едва не расхохотался, как сумасшедший. Выходит, не стоило отдавать цесаревичу шубу? Позади кто-то тоненько, испуганно охнул, и, обернувшись, Сергей увидел как врач, о котором все благополучно забыли, поглощённые скатывающейся в фарс драмой, стремительно бледнеет. Судя по всему, почтенный эскулап, которого умышленно забыли известить об именах дуэлянтов, прекрасно понял, кто именно стоит у барьера. Недвусмысленный намёк на то, что доктор Манн вот-вот упадёт в обморок, как трепетная институтка, привёл Ромодановского в чувство. Сражаться с обмороками институток Сергею ещё не приходилось, не говоря уж о пятипудовом господине с саквояжем лекаря в руках.
- Молчите, - прошипел он и кашлянул, привлекая к себе внимание остальных. - Кхм, господа, мы и так нарушили достаточно правил, чтобы прекратить... всё это. Нам хватило здравомыслия не подписывать протокол, так давайте найдём ещё немного и расстанемся.
Гневный взгляд великого князя Сергей предпочёл не заметить. Александр Николаевич не внушал такого трепета, как его венценосный батюшка, но, судя по всему, очень старался: бешенство из цесаревича можно было вычерпывать ковшами, и Ромодановский очень не хотел бы оказаться тем, кто опрокинет наполнившуюся до краёв чашу терпения наследника престола. И ещё меньше он хотел сейчас смотреть на его противника, но вежливый зритель, каким всегда был Сергей, был обязан выдержать представление до конца.

Энтузиазма сожалеть о судьбе цесаревича у графа Сумарокова хватило не надолго, ровно до первых его слов о злосчастной дуэли, что стоила графу чина и карьеры, как говорили, блестящей. В последнее Костя не верил, но мундирчика было жалко. И если мгновение назад его душа еще металась между совестью и привычкой, то после реакции Александра она вернулась на место, села в глубокое вольтеровское кресло, взяла стакан с бренди и с упоением стала наблюдать за тем, что же будет дальше.
Как бы он поступил на месте Александра? Граф, конечно же, не знал. Да и откуда ему знать, каково это быть в шкуре человека, от чьего выбора когда-нибудь будут зависеть судьбы? Он в лучшем случае выбирал себе вино к обеду или запонки к галстуку! Откуда он мог знать, как бы он поступил, если бы в него отказали стрелять из-за присяги? Да он в лучшем случае мог представить разве что Тимку, отказывающегося нести ему шестую бутылку вина, утверждая, что это претит его моральным устоям, а также противоречит любви к барину. С пьяной головы Костя бы мог и приказать высечь несговорчивого камердинера, но потом на трезвую конечно бы пожалел об этом. Но что с этого сожаления было бы парню? На задницу бы он еще долго бы не смог сесть, поминая недобрым словом свою доброту и барина, поступившего, согласно многовековой привычке. "Сейчас он яриться, - с неприязнью смотрел на наследника граф, прижимая руку, к ране, - потом пожалеет. Вот только может быть так, что сожалеть уже будет не перед кем"
- Я был дважды разжалован, - криво усмехнулся Константин, гордо вскинув голову, - у вас неверные сведения. "Сейчас скажет, что ничему меня это не научило", - с неприязнью думал мужчина. Да что знал его высочество о тех дуэлях? Что он знал о нем, кроме того, что граф Сумароков известный на всю столицу дуэлянт, картежник и бабник? Ничего. А нужно ли ему было это знать? Кто такой был граф, чтобы сам наследник знал о нем что-то большее, кроме слухов, кои всегда бежали вперед Константина? Бывалочи чихнет, а уже рассказывают, что на Васильевском крыши сдуло. Граф это понимал, но почему-то ему было обидно, как и всегда, когда упоминали о той дуэли. И сейчас пальцы невольно сжались в кулаки так, что костяшки стали белыми. Он сделал глубокий вдох и мысленно поблагодарил Сергея за своевременное вступление в эту увлекательнейшую дискуссию. А еще доктор. На доктора было жалко смотреть и даже чуть было не крикнул доктора, но вовремя одернул себя на мысли о том, что это и есть доктор и всё в руках Господа. Гадкая мыслишка о том, что Эскулап наконец-то опробует их любимый метод лечения "авось само пройдет", предоставленный ему в качестве исключения, совершенно бесплатно, грела душу Косте. Нет, конечно же, он любил этого почтенного человека и редкого пройдоху в карточных делах, но животный инстинкт нелюбви к врачам, вероятно передающийся от поколения к поколению, на время взял верх.
-… Стреляйте! – требовал наследник так, точно выстрел был конфетой, которой помахали у него перед носом и тут же спрятали. Константин, сделав резкий шаг в сторону Владимира, побледнел, от резанувшей его боли. Давно граф не чувствовал себя таким беспомощным. Но что он мог еще сделать? Он сказал всё что мог сказать. "Или не всё?" – подобная мерзкая мыслишка продолжала точить его изнутри и как он полагал не без оснований. Понадеявшись на благоразумие, они не учли главного: в жизни всегда есть место случаю. "И безумию", - домыслил Сумароков, завороженно глядя за тем, как рука Владимира вновь поднимается вверх, отяжеленная, вложенным в нее пистолетом.
Даже не взглядом, а каким-то шестым чувством, граф почувствовал неладное. Это могло быть паранойей, галлюцинацией или просто бредом, но внутренний голос толкал его туда, где сейчас стоит его друг. Внутренний голос прямо таки заходился в истерике, требуя что-то сделать, но мужчина этого не понял, да даже и не пытался понять, он просто побежал туда, где был тот, кого он считал братом, тот, за кого боялся больше, чем за себя, тот, который должен жить. До последнего момента, Костя не понимал, что происходит, но реакция не заставила себя долго ждать. Руки сами сложились для удара и только выстрел отрезвил его, заставив с ужасом посмотреть на валявшийся на снегу пистолет и алый след на лбу Владимира.
- Ты что удумал, сволочь?! – злобно гаркнул Константин и что было сил заехал другу по морде идавая волю доселе сдерживаемым эмоциям. Удар не вышел и кулак только мазнул по щеке князя, ибо в этот самый момент ребра изволили напомнить о том, что они всё таки есть и в последние сутки с ними обращаются не очень вежливо. Граф буквально согнулся пополам, от резкой и неожиданной боли, прижимая рукой то место, куда совсем недавно вошел нож цыгана. Мужчине понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя и разогнуться, по-прежнему прижимая окровавленный бок. А когда фейерверки в глазах исчезли, он увидел несколько красных капель на алом снегу возле себя.
- До первой крови, - совсем негромко сказал Константин, скривив губы в презрительной усмешке. Да он лучше сам его задушит, но не позволит угробить кому-то другому. "Потешил самолюбие? – подумал граф с неприязнью смотря на Александра, - теперь можно и в крепость. Большего сегодня не заслужили"

Последние слова Константина, обращенные к Его Высочеству и сказанные с горечью обиды шестилетнего мальчишки, повисли в морозном воздухе и остались неуслышанными наследником престола, ибо все его внимание уже было сосредоточено на противнике, от которого он ждал выстрела. Выстрела, который переставал уже быть просто выстрелом, а приобретал какое-то сакральное значение. Александр жаждал услышать этот оглушительный звук, содрогнуться всем телом, закрыв глаза, а потом либо приоткрыть их, осознав, что он жив и сможет идти дальше, оставив все ошибки за спиной, либо же пуля прервет этот замкнутый круг, по которому он метался вот уже долгое время.
Ни того, ни другого не произошло. Цесаревич лишь успел поднять руку, которая повисла в воздухе в непонятном жесте, который то ли призывал остановиться Владимира, поднявшего пистолет к своему виску, то ли сигнализировал секундантам бежать спасать этого безумца. Впрочем, последним не требовалось никаких сигналов.
Прозвучал долгожданный выстрел, за ним крик графа Сумаркова, и вокруг князя Неверовского началась суета, за который цесаревич не успевал следить, впрочем, он не особо и пытался. Уловив лишь, что противник каким-то чудом все же остался жив, Александр медленно опустил руку и погрузился в какое-то странное состояние, словно все в одно мгновение исчезли, а крики вокруг князя стали звучать очень приглушенно, как будто издалека. Смотря на своего соперника и секундантов с доктором, Александр не видел никого, только себя посреди заснеженного поля. Его терзало что-то невидимое, но боль была почти физической и отдавалась омерзительным тошнотворным привкусом во рту. Все происходящее еще с большой силой опротивело ему.
Рисковать семьей, жизнью, репутацией правящей династии, а все ради чего? Ради того, чтобы смотреть, как офицер, за плечами которого несколько лет верной службы государю и отчизне, пытается свести счеты с жизнью, сам загнав же себя в этот тупик? Хотя столь красноречивый взгляд графа Сумаркова мог бы и сказать, что виновен во всем происходящем совсем иной человек. Но сам Александр не чувствовал вины именно перед людьми, стоявшими в двадцати шагах от него. Каждый человек сам избирает свою судьбу, и у каждого был не один шанс избежать всего этого. Но все случилось, как случилось. А Александра мучила совесть совсем по другой причине: не имел права он допускать всего этого безумства как великий князь, как наследник престола. Тот, кто больше имеет, с того и больше спрашивается. Измена, была ли она или нет, тяжелым бременем ложилась теперь не плечи будущего государя, который лишь позволил довести весь этот фарс до заряженных пистолетов, который забыл, что будущий император не имеет права сам выбирать свою судьбу, а всеми жизнями в этой стране может распоряжаться лишь государь.
Опомнился Александр, когда холодный ветер принес ему обрывки фраз Сергея Александровича. Тихо, невнятно, но все же в сознание наследника каким-то образом ворвались последние слова князя Ромодановского.
Количество выстрелов. Был лишь совершен один. Как однако они со своим секундантом яро сегодня защищают дуэльные правила, в то время как противная сторона, наоборот, призывала от них отказаться. Что ж, самое время дать этой стороне взять на время верх. Конечно, можно было бы потребовать у секундантов и доктора вернуться на свои места, сказать несколько ярких слов, не уступая в красноречии своему противнику при его неудавшемся отказе от выстрела, а потом с должным эффектом поднять руку и выстрелить в воздух. Красиво и достойно пера.
Саша опустил взгляд на свою руку, которая все еще с силой сжимала заряженный пистолет, и нервная улыбка прошлась по его губам. Нет. Недостойно, ничего из произошедшего не было достойным.
«Как вообще после такого смотреть в глаза императора и не вспоминать до чего опустился? Он бы не позволил себя поставить в такое положение!»
Мало кто знал, как Александр мечтал походить на своего отца. Кто-то в этом видел лишь страх перед суровым родителем, кто-то, наоборот, считал, что наследник престола делает все вопреки воле Его Величества, сам же цесаревич методом проб и ошибок пытался лишь быть достойным приемником своего великого отца. И сейчас, как никогда в жизни, осознавал, что все меньше и меньше походит на образец, коим был его отец.
Рука резко поднялась в воздух, и тишину разорвал выстрел, произведенный в никуда, не дожидаясь пока секунданты, как положено, отойдут на должное расстояние от одного из дуэлянтов, лишь бы эту проклятую дуэль можно было счесть завершенной. Чувствуя страстное желание просто дойти до экипажа и, дождавшись своего секунданта, уехать отсюда как можно дальше и забыть все, Александр направился по уже запорошенной снегом тропинке от своего места к остальным участникам оконченной дуэли.
-Все выстрелы совершены были, - бесцветным тоном произнес Александр, подавая пистолет своему секунданту. Переводя взгляд с Ромодановского на Неверовского, Саша сначала остановил его на докторе, который был столь бледен, что мог бы слиться со снегом, если бы не темная верхняя одежда.
-Для всеобщего блага будет лучше, если произошедшее здесь более никогда и никем не будет вспоминаться. Для всеобщего, - выразительно смерив доктора Манна взглядом, Александр все же посмотрел на Владимира. – Хотя забыть будет сложно. Особенно Ваш поступок. Рисковать своей жизнью достойно лишь во благо империи и государя, мы с Вами, к сожалению, сегодня забыли эту простую истину. А уж стрелять себе в висок мне назло, да и даже если вы решили застрелиться из мотивов, по-вашему, более благородных – в любом случае, это и вовсе было совершенно лишним. Я не хотел вашей смерти, - на секунду великий князь умолк, но ощущение незавершенности заставило говорить дальше, хотя хотелось на самом деле молча уйти. - И, откровенно говоря, я сожалею, что все вышло именно так. Если бы можно было.. А, впрочем, какое это теперь имеет значение. Главное, что все остались живы и, если нам повезет, то никаких последствий наше безрассудство иметь не будет.
Порыв холодного ветра заставил содрогнуться и вспомнить о том, что они все еще на Волковом поле, а время неумолимо бежит вперед, и в Зимнем его уже могли начать искать.
-Сергей Александрович, нам пора. Мое долгое отсутствие во Дворце может показаться подозрительным. Доктор, а Вы, наконец, помогите графу Сумаркову, он нуждается в вас более, чем Владимир Андреевич. Прощайте, господа, - коротко кивнув, Александр направился в сторону экипажа, в котором они сюда приехали с князем Ромодавноским. Все было закончено. По крайней мере, для цесаревича точно.