Холодный  и хмурый ноябрь уже как две недели вступил в свои права, сковав серыми тучами небо над столицей. Жизнь шла своим чередом: по мостовой всё так же гулко стучали копыта лошадей, люди неспешно прогуливались по тротуарам… «Будто бы и не было вовсе», – Бенкендорф тяжело вздохнул и, отстранившись от окна, прошёлся по кабинету. Бледное и осунувшееся лицо его заметно помрачнело. Только здесь, в Петербурге, до генерала дошло осознание утраты во всей её полноте, и природа, казалось, разделяла его скорбь. Осенняя хандра вновь сменилась мерзким чувством обреченности и пустоты, поселившимся в душе после возвращения из Эстляндии. Удивительно, но ни смерть матери, ни торжественно-печальный вид покойного императора Павла Петровича (что уж тут говорить об убитых на войне!) не произвели на генерала Бенкендорфа такого впечатления как изжелта-восковое лицо покойника отца. С той поры мысли о конечности бытия, зачастую дурные и даже нелепые, не покидали его. Он уже разменял пятый десяток,  только обзавелся семьей. О, как мирная жизнь меняет человека!
Александр Христофорович потёр озябшие руки и подошёл к письменному столу. «Прошение, письмо, ещё одно, записка от брата… Григорий Андреевич, – он развернул записку и быстро пробежался взглядом, освежая в памяти содержимое. – Шварц, “семёновская история”, господин Грибовский… И как же вас угораздило, граф?»
Время визита неумолимо приближалось, Бенкендорф спустился на первый этаж. Тишина. Привыкший к голосам детей и воркующей над ними супруги, сейчас он чувствовал себя одиноко. Впрочем, Елизавета Андреевна обещалась вернуться ближе к вечеру.

Отредактировано Александр Бенкендорф (2014-06-21 12:52:18)

Старые настенные часы с причудливыми позолоченными изгибами, которые генерал зачем-то прихватил с собой из Риги, протяжно и жалобно пробили пять. Бенкендорф, снова предавшийся мрачным размышлениям о бытии и меривший вестибюль тяжелыми шагами, неожиданно для себя вздрогнул, будто бы отходя ото сна. Во взгляде его прежде пустом постепенно стала появляться осмысленность. Посмотрев на циферблат с тоской, Александр Христофорович остановился: раньше эти часы безумно раздражали своей уродливой вычурностью, но сейчас это была именно та вещь, которая связывала его с беззаботным детством, матушкой «Тилли», «екатерининским орлом» в отставке и Байрейтом с его немецким духом. Возможно, когда-то старик Бенкендорф так же, как он сейчас, глядел на них и вспоминал свою славную жизнь на полях сражений в Семилетнюю или Русско-турецкую войну.
«Неужели моего наследника, если на то будет воля Господня, ожидает подобная участь? – Бенкендорф украдкой, как бы отвлекаясь от дум, посмотрел на дверь, ведущую в переднюю. – Впрочем, господину Шувалову уже пора бы было и появиться». Он уже начал было волноваться: мало ли что могло произойти с юношей по дороге, однако некое оживление за дверью и засуетившаяся прислуга возвестили о прибытии графа. Тонкие губы генерала расплылись в дежурной улыбке, получившейся несколько натянутой и скорее вымученной. Сейчас ему придётся опять сделать над собой усилие и изобразить что-нибудь подходящее для приёма гостя. Угрюмое выражение его лица сразу заменилось другим, умилённо-чувственным, когда дверь в вестибюль распахнулась, и на пороге, звеня шпорами, появился молодой человек. «Как же Вы похожи, Андрей Николаевич, – Бенкендорф бегло осмотрел гостя с ног до головы. – Признаться, я Вам даже завидую».
– Добрый вечер, Александр Христофорович! – по-солдатски громко произнёс офицер.
– Добрый, – генерал любезно кивнул. – Сейчас Генрих распорядится насчёт чая, а вы следуйте за мной.
Бенкендорф едва слышно вздохнул и, уверившись в готовности юноши, направился в кабинет. На стенах уже отплясывали тени, создаваемые светом зажженных свечей.
– Прошу, граф, – Александр Христофорович открыл дверь и, пропустив вперёд гостя, зашёл сам. – Присаживайтесь, – он указал на стул перед массивным дубовым столом, а затем сел сам.
Выдержав паузу, возможно дольше, чем этого требовалось, Бенкендорф начал, не отводя взгляда от Шувалова:
– Не будем ходить вокруг да около – вами недовольны, граф.

Если бы сейчас раздалась простенькая музыка, а в кабинет ворвались актеры, напевая куплеты сомнительного содержания, то это бы точно дополнило происходящее, напоминающее лёгкий водевиль. Бенкендорф был готов к тому, что молодой Шувалов сначала оторопеет, не исключал и того, что юноша не по велению благородного сердца, но из-за презренного долга перед товарищами «по несчастию» станет сочинять небылицы, но подобного рода душевными «изливаниями» был, мягко говоря, удивлён, однако не подал виду. Он внимательно и с интересом смотрел на офицера, даже, казалось ему, не мигая, скрестив тонкие узловатые пальцы на столе, и, пытаясь, если не в словах, то по выражению лица угадать истинное намерение графа. Впрочем, сейчас  в Леониде сорокалетний генерал видел себя перед Марией Фёдоровной, когда вдовствующая императрица, его благодетельный ангел-хранитель, отчитывала легкомысленного Алекса за очередную глупость, сделанную с совершенно серьёзным видом. «Ведро… Нет, вы только подумайте! Какое ведро, Шувалов, чёрт побери!?» – генерал, ухватившись по своему мнению за самое несусветное, уже хотел было прервать юношу, но слова почему-то так и остались мыслями, застряв в горле. При всём уважении к покойнику Шувалову, Александр Христофорович начал было раздражаться и даже злиться, но искренность офицера и его неподдельное возмущение подкупали. Мальчишка, что уж тут говорить! Тем не менее, тайное пока так и осталось тайным.
Наконец «исповедь» Леонида была закончена, и он обреченно опустился на стул. Бенкендорф, стараясь подобрать нужные слова и уже пожалевший, что начал разговор сразу в лоб, задумчиво пошевелил губами. Неловкая пауза грозила превратиться в напряжённую тишину. В дверь постучали, а затем в кабинет в приподнятом настроении прошёл пожилой немец, одетый по моде прошлого века, торжественно и гордо неся в трясущихся руках поднос, на котором дребезжали фарфоровые чашки. Поймав многозначительный взгляд хозяина, он безмолвно поставил поднос на стол и, поклонившись, поспешил удалиться.
– Значит, само упало, – всё так же невозмутимо произнёс Бенкендорф, и выжидающе посмотрел в глаза Шувалову, а затем, осознав, что более не в силах сдерживать подступивший смех, от души расхохотался.
– Прошу простить, – смахивая слезу, наконец сказал Александр Христофорович, тем не менее взгляд светло-голубых глаз, пусть и заметно повеселевших, был прикован к молодому офицеру. – Чай, граф, – он кивнул в сторону чашек, – не стесняйтесь.
Убедившись ещё в 1803, что нет ничего лучше личного примера, генерал взял одну из чашек и поставил подле себя и как раз на записку шурина.
– Право, я наслышан о ваших успехах, – негромко и немного устало сказал он, – но всё-таки вызвал вас по другому поводу, – Бенкендорф перевёл дух – тема ему была неприятна – и продолжил. – Мне стало известно, что вы может быть связаны или, упаси вас Бог, даже состоите в неком тайном кружке, обществе, если будет угодно. Благо отечества, патриотизм, жажда нового и изменений – всё это привлекает юные умы, разжигает сердца, знаю, – тут генерал загадочно улыбнулся. – Но теперь прошу вас, Леонид, ответить по совести: так ли это?

Отредактировано Александр Бенкендорф (2014-06-27 21:35:45)

Бенкендорф хмыкнул и, сделав глоток, едва сдержался, чтобы не поморщиться: чай почему-то показался горьким на вкус. «Как символично, чёрт побери! – генерал украдкой бросил взгляд на бронзовый бюст Александра Павловича и отставил чашку подальше. – И вот уже третий год пошёл, как я занимаюсь подобными “чаепитиями” с Васильчиковым да не могу всё никак расхлебать последствия». Александр Христофорович, пытаясь отвязаться от мыслей о «семеновской истории», которые неизбежно утянули бы его в цепкие лапы хандры, снова взглянул на графа, который, в отличие от него самого, чаем был вполне доволен. Сомневаться-то в Шувалове он, конечно, пока и не думал, а вот за благоразумие товарищей и понимание начальства юноши поручиться бы не мог: свежи ещё были воспоминания о ложе «Соединённых друзей» и о господине Шварце.
– Да будет так, граф, ваше право! – кивнул генерал. – И в свою очередь не смею настаивать, это всё-таки прерогатива полицейских графа Кочубея, – он выжидающе посмотрел на собеседника, а затем, насколько позволял стол, подался вперёд и, понизив голос, продолжил. – Однако прошу заметить, Леонид, несмотря на вашу благонадёжность и репутацию, это, – Бенкендорф положил ладонь на записку Григория Андреевича, – к счастью, оказалось на столе у меня. Будьте осторожны в словах и действиях, ибо, когда речь заходит о благе империи и государя, достаточно мелочи и хотя бы одного недоброжелателя, чтобы погибнуть.
«И особенно в окружении преданных без лести», – добавил он про себя и откинулся на спинку кресла. Наступила тишина, позволившая каждому подумать о чём-то своём. «Не мне их судить», – какой раз уже повторил он про себя слова императора. Проследив за взглядом офицера, Александр Христофорович тоже посмотрел на темнеющее небо. Ещё один тягостный день в Петербурге подходил к концу.
– Александр Христофорович, это все, зачем Вы позвали меня? – голос молодого Шувалова отвлек генерала от размышлений.
– Думаю, да, мы друг друга поняли. Полагаю, задерживать вас более незачем, граф, – произнёс Бенкендорф и тут же с улыбкой добавил: – Только сейчас поймал себя на мысли, что и голос ваш очень похож на отцовский. Есть в нём особые шуваловские интонации.

Отредактировано Александр Бенкендорф (2014-07-01 09:51:53)

– Это я и хотел от вас услышать, граф, – одобрительно кивнул Бенкендорф и, открыв ближайшую из лежащих на столе тетрадей, положил записку шурина между страниц. – Я передам Григорию Андреевичу, что сомнения насчёт вас были лишними.
Слова словами, но в том, что молодой офицер постарается сдержать обещание, генерал не сомневался: Шувалов, несмотря на возраст, умел не только слушать, но и всё-таки прислушиваться. Рассудительность – качество несомненно полезное и нужное как для военного, так и для дворянина, которому предстоит в скором времени окунуться в водоворот придворных интриг, однако Александр Христофорович готов был признаться, что отчасти рад своему былому юношескому безрассудству, ведь с наличием оной его жизнь до брака не была бы столь насыщенной и полной.
- Это временно, – несколько изменившись в лице, пробурчал Леонид, от чего тонкие губы Бенкендорфа чуть дрогнули в улыбке. Не так давно, казалось бы, отгремели пушки, возвещая о славных победах русского оружия екатерининской поры, имена героев той эпохи ещё не стали только набором букв на пожелтевших страницах, но при дворе Павла Петровича (как и Александра Павловича) ни самого Александра, внешне больше похожего на отца, ни брата Константина, унаследовавшего усердие и остзейскую выдержку генерала в отставке, почти не сравнивали с Христофором Ивановичем. К счастью или к сожалению, Александр Христофорович мог только представить, что испытывает юный граф под тяжестью имени своего родителя.
– Вы наверно очень хорошо знали его, – заметно погрустнев, произнёс Шувалов.
– Достаточно хорошо, – кивнул Бенкендорф и спустя паузу продолжил. – Война, как бы к ней не относились, позволяет разглядеть человека, но кто бы мог подумать, что она также способна примирить. Лежать мне убитому под Эйлау, не подоспей граф вовремя. Однако помимо храброго генерал-майора Шувалова, дорогой Леонид, был и добрый и отзывчивый друг – Андрей Николаевич. Один из немногих, он поддержал меня в 1808, а в следующем году уберег от величайшей глупости, на которую только может быть способен обманутый влюблённый, – Александр Христофорович глубоко вздохнул и с грустной улыбкой добавил: – А ведь поначалу мы не поладили и…
Воспоминания разом нахлынули на него – генерал умолк. Пропитанный кровью снег Прейсиш-Эйлау, Париж, палящее балканское солнце, Расеват, разбитое сердце, Рущук, свист турецких пуль – всё это одно за другим представало перед его глазами, всколыхнув позабытые чувства. Внизу хлопнула дверь, и первый этаж заполнился голосами. «Вот и Лизхен вернулась».
Бенкендорф встрепенулся и уже осмысленно посмотрел на гостя:
– Всему своё время, граф, всему своё время.
За окном стало совсем темно, часы пробили половину седьмого.
– И всё же я вас задержал, – усмехнувшись, произнёс генерал.