- Причащается раба Божия Мария драгоценного и святого Тела и Крови Господа, и Бога, и Спасителя нашего Иисуса Христа, для прощения грехов его и в жизнь вечную. Аминь.
Плат в руках отца Иоанна коснулся губ графини Каменской, и, поцеловав святую Чашу, Мария вернулась на своё место. Ясным летним утром в церкви было не многолюдно: на литургию, которую в Каменке служили исправно, пришли только те, кто не был на работах. Отец Иоанн, старый священник, крестивший всех графских отпрысков, держал приход в полном порядке, поэтому  Мария нисколько не сомневалась, когда ещё накануне днём велела горничной разбудить себя к первому часу. Появление молодой женщины на утрене до того всех удивило, что немощные старухи едва дотерпели до конца службы, чтобы с молодецкой прытью помчаться в деревню с вестью: графья надолго приехали! И когда перед самой исповедью священник коротко улыбнулся одними глазами, безмолвно приветствуя её возвращение в родные места, Мария едва не расплакалась. Ничего и никогда она не хотела так сильно, как оказаться в Ладино, и разлука с домом, длившаяся уже пять лет, жадно глодала сердце, с каждым днём причиняя всё больше боли. 
Тихими, быстрыми шагами Мария возвращалась в усадьбу, кивая в ответ на приветствия крепостных. Следом на почтительном расстоянии в четыре шага семенила Агафья - бойкая, весёлая девка, служившая в доме тётки Аршеневской, а теперь занимавшая место личной горничной графини Каменской. Служанка и госпожа нисколько не походили друг на друга, разве что косы обеих были толщиной в руку, но Мария ценила Агашу. И вовсе не за говорливость, к которой, лишённая подобной привычки, должна была бы непременно тянуться, а за чуткость и умение вовремя замолчать. Как, например, сейчас, когда женщине хотелось в тишине дойти до дома, отряхнуть запылившийся подол платья и приняться за обычные дела, которых с переездом в Ладино только прибавилось. Всю дорогу от столицы Мария представляла себе, как увидит дом, где родилась, как пройдёт по извилистым дорожкам усаженного липами парка, как тем же вечером усадит домашних пить чай на веранде со знаменитым яблочным пирогом Каменских... Но мечты, как всегда, остались только мечтами. Чай на веранде действительно пили, но без пирога и в сугубо мужской компании: уставшая от дальней дороги и переживаний Мария Васильевна уснула в десятом часу вечера, всего лишь на минутку присев в одно из расчехлённых кресел. Уснула так крепко, что и не знала, кто из братьев донёс её до спальни, где целый день воевала с пылью Агафья. Старый дом было не так-то просто отмыть, проветрить, просушить, - одним словом, навести в нём полный порядок - так что забот в день приезда Мария хлебнула с лихвой, да и стараться пришлось особенно: в Ладино приехал гость.
О том, чтобы провести последние полтора месяца лета в имение, Александр и Николай сговорились давно: Николеньке дали отпуск, а Мария порядочно скучала в столице, хотя была уверена, что успешно это скрывает, да и главу семьи вроде бы ничто не держало в Петербурге. Анну с Анастасией тоже звали, но они отказались под благовидными предлогами, и Саше ничего не оставалось делать, как коротко пожать безвольные пальцы сестры: "Не грусти, Мэри". А чуть погодя объявил: в Ладино поедет граф Шувалов. И пусть его компания не сравнится с обществом старших дочерей Василия Ивановича и Ольги Ильиничны, но и портить удовольствие другим кислой миной Леонид Андреевич не будет. Мария не возражала. По правде говоря, даже обрадовалась, надеясь, что Николенька отвлечётся на нового знакомого, и не будет так строг с ней. Младший Каменский пошёл в отца, но пока рядом с Николаем Васильевичем не было жены, которая могла смягчить его суровый нрав, доставалось Мэри. Они не разругались в дороге только потому, что Мария очень болезненно переживала его нападки, а Николенька ненавидел женские слёзы, особенно тогда, когда не мог от них сбежать. Выскакивать из экипажа на полном ходу где-то в дремучих лесах, где человека не каждый день встретишь, было неразумно, так что волей-неволей разговаривать пришлось на безопасные темы вроде войны и иных способов служения Отечеству. Щадя, конечно же, хрупкие нервы Марии Васильевны.
- Нехорошо, - Николай ждал её на крыльце. - У нас гость, а ты пропадаешь невесть где.
- Не сердись, пожалуйста, - Мария развязала ленты чепчика. - Леониду Андреевичу интереснее с вами, а я просто стараюсь не мешать... Слышал бы ты, как литургию сегодня служили.
- Богомолка, - презрительно бросил брат. - Маша, я тебя только об одном прошу: оставь свои замашки или терзай ими тех, кому это по сану положено. Мне нет дела до твоей придури, так не заставляй нас...
- На обед расстегаи будут. Мясные тоже, - коротко сказала женщина и вошла в дом.
Старые часы в гостиной хрипло отбили двенадцать ударов и затихли, поскрипывая немецким механизмом, так удачно заглушавшим шаги. Мария Васильевна поднялась к себе, где на столике уже исходил паром чайный поднос, а на кровати осторожно, чтобы не измять, было разложено платье для прогулки. Гостеприимные хозяева горели желанием показать гостю имение и его окрестности, поэтому ломать голову над развлечениями в первый день пребывания в Ладино не пришлось. Лучше всего было прогуляться вчера, но каким-то уму непостижимым образом экипаж задержался, и к имению они подъехали много позже намеченного срока. А сегодня у них был целый день: хоть пешком обойди всё Ладино, хоть из коляски любуйся. И ровно без четверти час Мария спустилась в гостиную, где был назначен сбор.

- ...В конце концов, в отличие от моей лошади, вам есть, что рассказать.
- На самом деле, - безмятежным тоном произнесла Мария, старательно пряча лукавую улыбку за соломенными бортами шляпки - Между мной и вашей лошадью есть не только это отличие.
Хоть сдавленный смешок и спрятался в поднесённой ко рту руке, глаза выдали её веселье, и, удостоверившись, что Леонид Андреевич не собирается на неё обижаться, женщина на минуту задумалась. Из сотен разрозненных кусочков - собственных детских воспоминаний, дневников, писем, рассказов старших - предстояло собрать правдивое и занимательное повествование. Нужно было нечто такое, что удовлетворило бы любопытство гостя, но не утомило его. Мария взяла дыхание и заговорила:
- Наверное, большинство ваших знакомых любят вести историю возвышения своего семейства со времён Петра Великого. Мы не исключение. Наш предок служил при императоре и за многолетнюю службу был одарен этой землёй и несколькими десятками крепостных. Этого хватило, чтобы начать новое неспешное возвышение старинного рода тверских бояр, а вместе с ним возвышалось и росло Ладино. Не знаю, мы ли заботились об имении, или оно о нас, но любовь к этим краям никогда не уходила из сердца каждого Каменского. И неважно, рождался ли им человек, становился ли - Каменские любили Ладино. А история поместья - такого, каким вы его видите сейчас, начинается с моего деда, Ивана Михайловича Каменского.
Повествование лилось спокойно и плавно. Негромко, но ровно и выразительно рассказывала Мария о липах, клонящих тёмные ветки к головам хозяев, о скрывшемся за деревьями доме. О том, как затейница-бабушка нарочно потребовала выложить битым кирпичом только те дорожки, которые, петляя, раз за разом выводили заплутавшего гостя обратно к дому, а к главным чудесам парка вели едва заметные глазу тропинки, в паутине которых путались и куда более сухопутные, чем Саша, люди. И, конечно, бравый капитан второго ранга мог заплутать в них настолько, чтобы не суметь выбраться из парка до темноты, а потому обязательно должен был всюду ходить исключительно в сопровождении младшего брата, не появлявшегося в Ладино последние лет семь... Настроение стремительно портилось вместе с тем, как на щеках разгорался багровый румянец, в прежние годы способный заранее предупредить, что Мария Васильевна очень недовольна и вот-вот выйдет из себя. Но графиня Каменская сумела взять себя в руки. Прижала пальцами пульсирующую жилку на виске, беззвучно вздохнула и жестом указала своему спутнику нужное направление. Напряжённое молчание было неприятно, но развеять его сию же минуту у Марии просто не было сил. Ей было очень неловко, что Саша, получив право распоряжаться её жизнью, так печётся о сестре, что это причиняет ущерб кому-то третьему. Особенно такому приятному человеку как граф Шувалов.
- Не сердитесь на Сашу, пожалуйста, - разомкнула губы женщина, когда они удалились на безопасное расстояние. - И не слушайтесь.
- Подождите меня, - с этими словами Леонид Андреевич исчез за деревьями, так и не ответив на её реплику. Возможно, предпочёл промолчать или даже задумался и не обратил внимание на осторожный намёк: кавалерия не обязана подчиняться флоту, кавалерии разрешается бунтовать, когда гражданские вынуждены послушно выполнять распоряжения Александра Васильевича. Несмотря на то, что все дела вёл Николенька, настоящим главой семьи был Александр, и Мария никогда не сомневалась, что так - правильно. И не потому, что Саша был старшим, а потому, что он с самого детства был серьёзнее и мудрее младших братьев и сестёр и привык нести ответственность не только за свою жизнь. Женщина могла часами размышлять о том, как причудливо складываются их судьбы, как в одно мгновение вдруг ломается казавшееся вечным счастье, как испытания тянутся годами, а вознаграждение порой кажется настолько незначительным, что человек начинает роптать, не понимая истинной важности случившегося... Сощурившись, она подставила лицо солнцу, упрямые лучи которого проникали сквозь густые древесные кроны и рисовали всюду причудливые узоры.
Когда её плеча осторожно коснулись, она вздрогнула.
- Надеюсь, вы не заскучали?
- Нет, нет, - Мария покачала головой. - Просто задумалась, а вы очень тихо...
- Это вам.
Представший глазам букет черники поколебал вернувшуюся было безмятежность настолько, что от прежней вежливой полуулыбки не осталось и следа. Обрамлённый зеленью мелких листиков подарок оказался в руке женщины, и несколько побледневшая графиня вспыхнула яркой улыбкой - той ласковой и ликующей, которую так любили все, кто знал юную Машеньку Каменскую.
- Вы очень тихо ходите. Благодарю вас, - Леонид Андреевич вновь подал ей руку, и Мария повела гостя дальше, после недолгой паузы возобновив рассказ. - Во время войны родители уезжали отсюда в большой спешке, взяли только самое необходимое. Мама говорила, что успела попрощаться с домом, не надеясь увидеть его в прежней красоте, но страхи оказались напрасными. Усадьбу отстояли, и её любимые зеркала по-прежнему висят рядом с лестницей. Вкус дедушки удивительно совпадал с её вкусом, поэтому нет ничего удивительного, что она полюбила этот дом раньше, чем стала в нём хозяйкой. С этим событием связана романтическая история, которая плохо соответствует представлению о суровых мужчинах нашей семьи, но всё это - чистая правда...
Мария необыкновенно любила эту историю, одинаково восхищаясь и великодушием дедушки, который ради счастья сына позволил творить ему какой угодно раздор в любимом парке, и упорством отца, старательно отвадившего всех поклонников прекрасной Оленьки Аршеневской, а ещё более - его выдумкой, благодаря которой на берегу пруда возвышалась лёгкая беседка, построенная единственно для того, чтобы просить руки возлюбленной. С самого чертежа, первой доски и первого гвоздя это была Ольгина беседка; никто не смел оспаривать у матери право на безраздельное владение ею, и дети никогда не решались потревожить Ольгу Ильиничну, отдыхающую под сверкающими белизной сводами.
- Весной, когда цветут липы, отсюда не хочется уходить. Только и думаешь о том, чтобы весна длилась целую вечность. А если пироги принесут и самовар поставят, то и вовсе рая не надо. Идёмте же: расстегаи остынут, а варенье нагреется, - Мария мягко потянула графа Шувалова к беседке, осторожно поправляя замявшийся стебелёк подаренного букета.

Родные места всегда действовали на Марию Васильевну умиротворяюще, и даже самая приятная компания не могла воодушевить её настолько, чтобы надолго отвлечься от тихой радости, наполнявшей женщину в Ладино. Она вновь замолкла, предоставляя братьям право вести занимательный мужской разговор и заботилась лишь о том, чтобы чашки и тарелки не пустовали. На лице её застыло рассеянное выражение, мысли бродили где-то далеко, и графиня не обращала внимания на спор Николеньки и Леонида Андреевича, и даже беззлобная усмешка на лице Саши не занимала её. Пальцы то и дело возвращались к лежащему на коленях букету, который она ласково перебирала, щурясь от брызг дождя и солнца. Детское удовольствие обладания чем-либо было почти забыто ею, и Мария ни с кем не хотела делить эти глянцевые листочки и матово-синие ягоды, пусть это было нехорошо, но... Дождь стих так же скоро, как и начался, самовар опустел, и Каменские вместе с гостем вернулись в дом. Николай Васильевич завладел рукой сестры и поморщился при виде бережно прижатого к груди букета, но женщина опустила глаза, и он не сказал ни слова.

***
Она уже заканчивала переодеваться к обеду, когда снизу донёсся шум. Стоило Агафье оставить в покое волосы графини, к которым крепостная на манер чепца прикрепляла шпильками кружевную ленту, Мария спешно покинула маленькую спальню и ещё на лестнице поняла: Саша и Николенька всё-таки поссорились. Весьма сдержанные и спокойные мужчины по одиночке, они могли страшно разругаться, особенно пугая окружающих потому, что внешних причин для ссоры найти было нельзя до самого последнего мгновения. И, кажется, в гостиной всё становилось хуже и хуже, поэтому Мария почти вбежала в комнату, страшась увидеть...
- А я говорю - врёт!
С этими словами Николай ударил по клавиатуре фортепиано, заставляя старый инструмент жалобно всхлипнуть. Александр, стоявший рядом, упрямо покачал головой, дождался, пока звук смолкнет, и нажал ту же клавишу.
- А я говорю - нет.
- Что случилось?
- Вот, настраиваем, - младший из братьев раздражённо стукнул ключом по лакированному боку и взъерошил волосы. - Маша, хоть ты скажи, ведь врёт же!
- Не врёт, а ты, Мэри, - Саша обнял её за плечи и легонько подтолкнул обратно к дверям. - Найди Леонида, пока мы не сломали пианино: уж он-то докажет, что ничего здесь не врёт.
Женщина разочарованно покачала головой: настраивать фортепиано перед обедом было глупо. К чему все хлопоты кухарки, если в пылу сражения с инструментом мальчики могли вовсе потерять аппетит и обидеть этим старую Евдокию? Одна Мария Васильевна не могла справиться ни с прекрасным пирогом, ни с тушёной уткой, от которой по случаю поста и вовсе не попробовала бы ни кусочка. Как и всякой хозяйке графине было приятно, когда домашние были довольны, но изрядно сомневалась, что удовольствие от возни со старым пианино стоит пропущенного обеда и гнева кухарки. Да ещё и втягивать в это пыльное и шумное предприятие Леонида Андреевича... Мария надеялась, что не сумеет найти гостя в доме и честно признается в этом братьям. Могло ли Ладино впечатлить графа Шувалова настолько, что он решил ещё раз прогуляться по имению? Тогда посылать её за ним не имеет никакого смысла: разве может слабая женщина, да ещё и успевшая переодеться к обеду, угнаться за бравым кавалеристом по сырой траве и узким тропинкам парка?
Мария вышла на террасу, всё ещё продолжая улыбаться, и беззвучно вздохнула: Леонид Андреевич бродил не по имению, а вдоль белой колоннады, и теперь никому из них не удастся избежать уготовленной братьями Каменскими участи.
- Леонид Андреевич, - негромко позвала женщина, крепко сцепив пальцы в замок на талии. - Простите за беспокойство... Вы нужны нам.

Отредактировано Мария Каменская (2015-06-05 21:19:13)

Мария знала, что граф Шувалов останется ни с чем. Она жила на свете уже тридцатый год и имела все основания считать себя взрослой и разумной женщиной, понимающей тщетность его попыток: соловьи в Ладино замолкали в начале лета, едва свив гнёзда. Но возражать графиня Каменская не решилась, и терпеливо ждала, пока Леонид Андреевич хотя бы попытается. Готовясь утешить его какой-нибудь нейтральной фразой, она старалась ничем не выдавать своего волнения. От оставшихся без присмотра братьев можно было ожидать чего угодно, и мало-помалу в воображении всё ярче становилась странная картина, как Саша и Николенька с воинственными возгласами хватают друг друга за уши. Откуда такая блажь закралась в её голову, Мария не представляла, ведь мальчики ни разу на её памяти не дрались. Даже будучи детьми, они ограничивались парой тычков и вечной обидой до вечернего чая, ведь наказание за драку могло последовать тем более суровое, чем неожиданнее известие о ней оказывалось для матушки и батюшки.
В её странные, тревожные мысли вдруг влилась нежная соловьиная песня, и женщина смешно приоткрыла рот от изумления. Как? Как это может быть? Как удалось графу Шувалову насвистеть в ответ ещё что-то и заслужить тонкую, звенящую чистотой отповедь?
- Вы сказали, я вам нужен?
- Д-да, - не в силах сию же минуту стряхнуть с себя наваждение, Мария Васильевна глядела куда-то мимо собеседника, едва заметно улыбаясь уголком губ, но мгновение спустя перевела взгляд на гостя. - Да, Саша и Николенька настраивают фортепиано, и никак не могут...
Договаривала она уже на ходу, понимая, как непозволительно задержалась в сказке. Мальчики могли найти новый предмет для спора, и помощи графа Шувалова могло оказаться недостаточно, хотя, как подозревала женщина, настоящей причиной была отнюдь не фальшивящая клавиша. Иначе достаточно было бы просто спросить её, обладающую вполне сносным музыкальным слухом, а не отсылать сестру прочь. Умысел был очевиден, но Мария привычно согласилась с принятым за неё решением, ведь это было куда лучше, чем позволить ей делать что-то самостоятельно. Такие поступки обычно оборачивались катастрофой, и её жизненного опыта и благоразумия было достаточно, чтобы право распоряжаться жизнью графини Каменской перешло к другим людям. И они всегда оправдывали оказанное доверие, ни разу не предав её. Вот только однажды...
От приступа тоски её спас яркий свет гостиной. Братья Каменские едва ли не приплясывали вокруг инструмента в ожидании вердикта, и Мария тут же отступила в сторону, чтобы не отвлекать их от важного дела. Тихо ступая по слегка поскрипывающему паркету, она прошла к ближайшему креслу и села, стараясь исчезнуть и не привлекать к себе внимания. Раньше ей это не удавалось: Марию невольно находили в любой компании, но, может быть, получится сегодня? Саша пожал плечами, с достоинством принимая проигрыш и безошибочно отступая к креслу, где замерла сестра. Несмотря на прохладу в комнатах, на её лбу выступила испарина, и Александр стёр мелкие капельки. Ласковая рука задержалась на спрятанной под кружевом макушке, и женщина наклонила голову, с благодарностью принимая ласку. Николенька, внимательно следивший за манипуляциями Леонида Андреевича, едва заметно поморщился, но не успел ничего сказать: граф Шувалов бодро возвестил об окончании работы.
- Кто желает проверить?
Мария вздрогнула, почувствовав всеобщее любопытство. Конечно, Леонид Андреевич как воспитанный человек не смел бы не только настаивать, но и даже озвучивать свою просьбу, но его вопрос не предполагал кого-то другого за старыми, пожелтевшими от времени клавишами инструмента. Александр Васильевич был бесконечно далёк от музыки, а хорошо танцевал лишь благодаря педантичности, заставившей его как следует выучить шаги и фигуры. Способностей Николеньки было достаточно для непритязательной игры в салонах, где достаточно быть всего лишь обаятельным человеком, пусть даже и в ущерб музыке. Раньше сестра превосходила его, но сейчас совсем не была уверена, что отвыкшие от игры пальцы смогут хоть что-нибудь. Она не играла уже несколько лет, лишь изредка, украдкой поглаживая потерявшими былую ловкость руками старенькое пианино тётушки Аршеневской, такое же старое и скрипящее, как и сам дом.
Горячо любимый Бетховен отпал сразу. Из нового и модного она не знала ничего, и поэтому садилась на банкетку в той же растерянности, что и минуту назад. Но стоило ей коснуться клавиш, как сомнения исчезли, и Мария бесстрашно взяла быстрый темп, высвобождая изящную мелодию прелюдии, нежную и сладостную, неспроста считавшуюся названную "Грехом". Она всегда любила именно это сочинение Баха, хотя фуга, "Искупление" нагоняла на неё уныние, и это, кажется, было предупреждение свыше. Но она не сумела разгадать его и, конечно, поплатилась. Руки вдруг налились свинцом, и графиня сбилась. Глупо замерла, не решаясь играть дальше, продолжать в более медленном темпе, терпеливо и смиренно внимая волшебной музыке и чудодейственной силе "Искупления". Она продолжала отсчитывать про себя такты, но не пошевелила и пальцем, чтобы продолжить. Было так тихо, что стал слышен грохот ухвата на кухне, а потом под чьими-то каблуками скрипнул паркет.
- Простите, Леонид Андреевич, - наконец произнесла Мария, робко глядя на гостя. - Я не думала...
- Бог мой, Мэри, всё прекрасно, - притворно оживился Александр и протянул ей руку, помогая встать. - Нам очень понравилось. А если бы ты ещё и спела...
- Для этого нужна "Мать скорбящая", - возразил Николай. - А что с обедом? Маша, ты про расстегаи говорила. Леонид Андреевич, прошу.
Но, вопреки всем правилам приличия, Саша так и не выпустил руку сестры из своей.

Отредактировано Мария Каменская (2016-06-14 16:40:08)