Две лошади, не торопясь, шли почти бок о бок, едва не касаясь стременами.  Всадники настолько поглощены разговором, что все окружающее великолепие предрассветного парка не способно отвлечь их друг от друга.  О чем их разговор – кому ли ведомо? Да только речь льется плавно, прерываясь лишь на смех или полное траура молчание. Им есть о чем вспомнить: падшие товарищи все еще живы в юных сердцах. Живы и совместные вылазки в стан врага, и буйные попойки. Не обходилось и без безрассудного махания шашками. Оттого сейчас смеется, запрокидывая назад голову, высокий статный парень с копной густых темно-русых волос, остриженных настолько хаотично, что самый именитый цирюльник не сподобится дать название этакой прическе.  Смех громкий, заразительный, смех человека, который дышит полной грудью, который не имеет лгать и изворачиваться. Ему вторит немного сдержанно, но лишь поначалу, второй – не менее высокий, да такой же статный, разве что с темно каштановыми волосами, аккуратно уложенными пышной шапкой на макушке и почти прилизанными на висках. Они могли бы сойти за братьев, только уж слишком разнится их одежда. Русоволосый одет с каким-то эпатажным шиком, который великий свет называл бы вызывающей безвкусицей: шаровары то ли бардового, то ли вишневого цвета, в темную полоску заправлены в высокие кожаные сапоги. Льняная рубаха, по вороту расшитая затейливым узором, почти полностью скрыта под длинной черкеской темно-синего цвета, плечи, ворот и грудина которой вышиты серебром. Широкий кожаный пояс, с которого свисает, угрожающе похлопывая по бедру хозяина, на офицерский взгляд через чур изогнутая сабля в ножнах дубленой кожи. Простая рукоять ее не имеет украшений, кроме  толстой цепочки, защищающей пальцы от удара. Голова непокрыта, являя растрепанную шевелюру густых темно-русых волнистых волос. Лицо красивое, почти благородное, по-южному смуглое. И оттого только ярче выделяются пронзительные голубые глаза.   Нос с большими, нервными ноздрями, так и говорит о необузданном характере владельца. А красивый, тонкий рот скрыт за густыми, длинными русыми усами. Подбородок и шея же гладко выбриты.
Второй – аристократ. И одежда его говорит об этом, и манера держаться. На нем обтягивающие штаны темно-коричневого цвета, офицерские сапоги. Белоснежная рубаха, сюртук, идеально подходящий для верховой прогулки. Вроде бы, одежда неброская, но то, как она сшита, как сидит, да материал выдают ее истинную стоимость.  Но и стой одежда грош, конь – вот кто выдаст благосостояние всадника с лихвой. Красавец  британец чистых кровей, идеальных форм, черный точно смоль, в дорогой упряжи, несет свое грациозное тело, как Пегас свое - по небу. Длинные ноги так высокомерно совершают каждый шаг, что кажется, будто жеребец мнит себя не много -ни мало, а королем лошадиного царства.  Хотя, по правде сказать, казак (а кем еще может быть столь колоритное лицо?) едет на худощавом  рыжем ахалтекинце, шерсть которого, лишь взойдет солнце, заиграет тысячами золотых искр.  А ахалтекинец, да будет вам известен, может, худосочен да угловат, зато нести всадника может рысью от заката до рассвета без остановки.  Но значит ли это, что наш казак далеко не беден? Увы,  коня он захватил в последнем сражении, о чем сейчас в красках и вещал своему спутнику….
- Ти повіриш, Андрій? Алі ні? Так я тобі своєї папахою заприсягнуся, як є, що все сказане мною - чиста правда! Ні, я по пиці твоєї москальської бачу, що ти мені не віриш! Думаєш, брешу? Я, осавул Іван Бурсак? Я і брешу? Андрій, Андрій .... Совісті у тебе немає. Ну тоді - і тьху на тебе. – всю эту пылкую тираду Андрей хохо тал, как ненормальный, не в силах и слова выдавить.  А и было над чем – любо-дорого послушать, как Ванька полощет  кавказцев вдоль хребта.  Пусть кровожадность есаула и в бытность службы не была понятна князю, но Вяземский просто опускал эти нюансы мимо ушей. И без них история превращалась просто в умопомрачительно веселую байку. К тому же, казацкий говор немало тому способствовал, хотя Андрей и понимал его довольно хорошо. Иначе и никак, ведь Иван москальскую мову учить отказывался наотрез. Позиция у него такая, видите ли!  «Лучше я англицкий, чем москальский», заявлял есаул, и ни в какую. Поскольку же упрямства там был воз и двадцать две тележки, сдвинуть Бурсака мог только сам Бурсак.  Вот и приноровился князь за годы службы друга понимать, как есть, со всеми тараканами.
- Погоди, погоди, - кое-как отдышавшись, взмолился Андрей. – Вань, погоди, Х-Христом Богом молю. Уже в боку колет, честное слово. Что ж ты горячий такой?  Знаешь же, что я каждому твоему слову поклянусь, как своему?
- Твоя правда, не стану сперечатися. Звичка. У вас що ні кут, то брехло, а почнеш розповідати, так за правду засміяти готові. Немов я їм казку розповідаю. Ух! Знаєш, князь, як шабелька свербить? -Есаул улыбнулся.
- Надеюсь, ты никого на дуэль еще не вызвал? – мысленно похолодел Вяземский, представляя, что Бенкендорф сделает за такое нарушение, пусть даже ты и храбрый казак, за Царя каждый день кровь проливавший. Но Иван в ответ расхохотался.
- Собак боягузливих? Та тьху на тебе! На них тільки поглянеш, а вони вже - секунданти, образа! Тю! Хіба я кого скривдив, тебе не спитавши? Я йому по мордах - а раптом там сам цар-батюшка? Я ж государя в очі не бачив. Та що ми все ледве тащімся? Айви! - и в воздухе засвистела нагайка. Ахалтекинец, обиженно заржав, с места припустил в галоп, правда, сдержанный, подчиняясь твердой руке всадника
Андрей облегченно выдохнул и, пришпорив чуткого британца, рванул следом.

Сначала Андрей решил, что ему мерещится. Но нет – где то справа в парке и впрямь раздавались ужасающие слух вопли. Может, потому что кричали не по-русски. Может, потому что кричала явно женщина. Хоть и кричали низким голосом, но нет – все таки женщина. Надо ж так орать, невольно поразился князь, но уже разворачивал коня в сторону-прародительницу звуков. Правда, оповестить Ивана он даже не успел, потому что чуткий казак опередил его намерение на пол-вздоха, уже направив скакуна в парк.  Ахалтекинец, привыкший повиноваться, не думая, стремглав ринулся в узкий просвет между деревьями, грозя ободрать колени седоку, но нет – прошли тютелька в тютельку. Сам Андрей так рисковать не стал, выбрал просвет пошире, отчего отстал еще на один удар клепсидры.  Крики становились громче, значит, неизвестная к ним приближается. Судя по треску веток, бежит она с скоростью хорошего скакуна. Представить эту картину в красках князю не довелось, потому как они с Иваном вылетели на полянку, спустя мгновение чуть левее от них на нее же вылетел взмыленный конь, не задержавшись при виде чужаков и на минуту. Был он без седока, как сначала показалось вяземскому, но лишь чуть позже он понял, что седок все еще здесь, просто, простите, болтается где-то сбоку.
- Иван! – хотел предупредить друга, но отчаянный в бою, таким есаул оставался и в битве, сломя голову кинув ахалтекинца вдогонку за ошалевшим животным. Женщина уже не кричала, лишь безвольно свисала из седла, по всему было явно – она вот-вот упадет. Длинные волосы растрепались, почти касаясь земли темной шелковой пеленой, на бледном лбу алела свежая ссадина. Представьте, как замерло сердце благородного джентльмена, когда он понял, что узнал это колоритное лицо, пусть даже дарован был лишь краткий миг?
- Симона, - в ужасе шевельнулись губы, прежде чем разум понял все бедствие. – Симона! – закричал князь, с яростной силой врезаясь шпорами в бока несчастного коня. Тот взвизгнул, но пошел в карьер с места.  И все, как не торопился Андрей, он понимал: вся надежда на Ваньку. Если есаул, несущийся след в след на своем гнедом, не успеет перехватить зверюгу прежде, чем всадница рухнет на землю, это конец. Стоит ноге Ринальде соскользнуть еще немного, и голова итальянки окажется у самых копыт. Конь попросту растопчет ее, изуродует.  Или вовсе убьет.
- Господи всемогущий, спаси и сохрани, - прошептал князь, готовый уже бежать впереди собственного коня, да жаль, не поможет.  Но жизнь, увы, неумолима – даже отсюда ему был слышен треск рвущейся подпруги. На долю секунды тело девушки замерло, потом дернулось и начало падать.
- Неееет!!! – возопил князь, но не сразу понял, что делает есаул. А тот, почти поравнявшись в этот страшный миг с взмыленным арабом, почему-то стал заваливаться в седле на бок.
Иван, в принципе, успел оценить ситуацию опытным глазом и понимал, что смысла хватать узду нет – треск подпруги означал одно: седло соскользнет, а с ним и девушка.  Там всего ничего до земле. До острых копыт. Шанс был один, но он все-таки был.  И, перенеся вес  на правую ногу, казак позволил левой выскользнуть из стремени. Тренированное тело ринулось вниз, подчиняясь мысленному приказу, пока левое колено не встретилось с лукой казацкого седла. Найдя опору, Иван откинулся спиной вниз, устремив вниз руки, пока не схватил уже почти коснувшееся земли тело за талию. Едва только руки коснулись девичьего стана, усилием мышц рванул корпус вверх вместе с драгоценной ношей.  Схватившись за луку, освободил колено, тут же вернув его в стремя, и ахалтекинец ушел в сторону, подчиняясь приказу, отданному шенкелями. Руки же есаула были заняты: ими он бережно прижимал девушку к груди.  Безвольно запрокинутая голова ее явила взору казацкому лицо немыслимой красоты, аж дух перехватило. Тонкие черты, чувственные губы, ресницы – как опахала турецкие.
- Иван! – не с первого раза сумел дозваться Андрей друга. – Иван! Жива?
- Жити буде. Думаю, просто без свідомості. - уверенно ответил казак, скорее ласково поглаживая шею «трофея», нежели проверяя пульс. Князь не мог не заметить этого с легким уколом ревности, а потому поспешил подъехать ближе, почти вплотную.
- Знаю. Это  Симона, - но тут же поправился: - Мадемуазель Симона Ринальди. Весьма достойная особа. – Не хватало, чтобы есаул еще начал думать невесть что об их с итальянкой отношениях. Пусть лучше думает, что она особа высоконравственная и неприступная.
- Симона-а…- нечто благоговейное слышалось в хрипловатом голосе Бурсака. Раньше Вяземскому слышать таких нот в голосе друга не доводилось. И в этот момент прима открыла глаза.

Отредактировано Андрей Вяземский (2014-08-27 05:14:13)

Едва только открылись ее глаза, Андрей понял: все в порядке. Недоумение переросло в недовольство, и девушка рванулась из рук Ивана, к немалой радости князя.  Несмотря на договоренность о дружбе – и ничего более! – Андрею становилось неприятно при мысли, что она отказывалась от его объятий, но с радостью приняла объятья другого, совсем незнакомого, мужчины. Конечно, есаул был хорош собой, но вряд ли более красив, чем князь, а потому так приятно, что и друг отвергнут с ходу. Но вот холодные очи ее натыкаются на его лицо, и  на губах Ринальди появляется теплая улыбка, согревающая душу. А потом она залепетала, залепетала что-то, со скоростью трещотки.  Андрей, глупо улыбаясь, хотел уж было попросить повторить, но в этот миг услышал слова благодарности самому себе и едва не возгордился. Я – ее герой? Какая удача, коли она так думает! Но коварная мысль не успела зародиться, потому что князь случайно увидел лицо есаула. Вроде бы ничего особенного, только вот глаза как-то по новому заблестели, Андрею не доводилось раньше лоб в лоб видеть такой блеск. Да сузились.  И рот превратился в прямую линию поджатых губ, отчего те даже побелели.  Интуицией скорее, нежели разумом, князь поспешил поправить мадемуазель, да не успел сделать это прежде, чем та от души залепила ни в чем не повинному Бурсаку звучную пощечину, а потом уверенно ринулась на землю.
- А… - только и успел сказать Андрей, прежде чем снова почувствовал себя немного…  заторможенным, потому что, стоило Симоне лишь покачнуться, как Иван, с еще красной после оплеухи щекой, ловко соскользнул по правому, вопреки правилам, боку коня, вновь подхватывая девушку на руки. Вот ведь … извращенец, почему-то подумалось князю. Мало ли ему, что ли, одной затрещины? Щека вон, аж пунцовая.  Мало казаку было или нет, но держал он Симону, точно редкое сокровище. Да уж… редкое….
- Милостивая госпожа, - с улыбкой произнес наконец-таки Вяземский. – Вы совершенно незаслуженно наградили моего друга такой пощечиной. К моему великому сожалению, не я, но он проявил чудеса доблести, спасая вашу жизнь, - и только после этих слов Андрей спешился, протягивая Симоне руку, таким образом предлагая ей самой выбрать, в чьих руках предпочитает находиться. Но пришлось столкнуться еще и с тем, что Иван – ну надо же! – явно не собирался делиться. Ибо стоило Андрею приблизиться, как казак сделал всего лишь шаг в сторону, но вышло таким образом, что между ними теперь находился конь Андрея.  Не дрогнув даже лицом, мужчина все же почувствовал прилив досады.  Вот что ему, спрашивается, надо? Симона же не вещь, ни военный трофей, чтоб ею распоряжаться, как вздумается. Братец мой, братец, не знаешь еще, с кем связаться вздумал. Так что лучше передай ее мне, да живи добро и покойно. Но взамен раздалось:
- Що ж ти барині мене не уявиш? - голос Бурсака звучал как-то странно, едва ли не раздраженно. – Алі, думаєш, не по польоту птах? - Злость?  Полно, братец, подумал Андрей, отчего-то смутившись. И впрямь, что это как собака на сене? Самому удача не улыбнулась, так и другу попытки не дам?
- Мадемуазель Симона, позвольте рекомендовать Вам – есаул казачьего Черноморского войска Иван Бурсак, прославленный воин и отчаянная голова.
- У вогонь і воду за вашою милістю. Тільки накажіть! - встрял Иван, уже усаживая Симону в седло своего ахалтекина.  Князь невольно приподнял бровь в саркастической гримасе, думая, что не к лицу даме в мужское седло, однако, Иван посадил ее, равно как младенца в качельку. Послушный конь даже не шевельнулся. Сам же казак остался внизу, взяв скакуна под уздцы. Конь сделал буквально полшажка, как Бурсак, упреждая любое действие, придержал Симону, положив ей ладонь на колено.  И убирать руку не торопился, плевать, что конь стоит, точно столб.  Но пришлось промолчать – иначе пахло ссорой. Иван, при всех его достоинствах, голова горячая – вспыхнуть мог, точно порох, попусту.
- Просит передать Вам, что готов в огонь и воду, если  прикажите, - все же перевел, потому что вряд ли Ринальди поймет странный говор казака, а тот, судя по выражению лица, ждал ответа.

Андрей только диву давался Смотрел на происходящее с расстояния вытянутой руки и только и мог, что удивляться. Право слово, иначе нельзя было.  «Вот ведь вертихвостка, чуть было вслух не молвил князь, глядя, как моментально меняется тонкая политика Ринальди. И все же, отчего то стало печально, что не он герой ее истории.  Что ж, вот ведь Иван всегда на острие атаки,  что в миру, что на войне. Хотя сам Андрей сильно сомневался, что Бурсак вообще знает понятие «мир».  Удивительно, как это он уже три дня в столице, но все еще без приключений. Лично в пору службы мужчина был уверен, что в высшем обществе, доведись ему там оказаться, есаул не протянет и часа, чтоб не оказаться в центре скандала. Что поделать, если характер у него такой. Воспитан войной. Войной с кавказцами. А люди гор умеют быть жестокими, равно как и научить этой жестокости. Этому закону клинка. Закону силы.  Брат умел то, на что самому Вяземскому не хватило бы мужества, но эти умения были хороши исключительно в бою. На какой-то момент, глядя, как Иван глаз  с Симоны не сводит, князь внутренне заволновался: не вздумал бы друг вести себя с ней, как с полевой девкой.  Страшно даже подумать, что будет.  Гордая, решительная итальянка даже помощи просить не станет, сама пристрелит. А не справится, так пол-двора сбегутся, желая защитить честь их любимой примы. Нехорошее предчувствие поползло откуда-то из глубин живота к горлу, точно холодный ком.  Юный князь не понимал еще, как именно, но предчувствовал, что этот день для есаула станет судьбоносным. Жаль только, что растолковать свое предчувствие Андрею сил не хватило.  Поэтому он просто рассмеялся, аккуратно беря Ивана под локоток с явным намерением отвести в сторону на пару слов.
- Простите, мадемуазель Симона, мы на секундочку, - и, сумев-таки заставить казака отойти от девушки, зашептал тому на ухо:
- Иван, ты что делаешь? – в ответ недоумевающий взгляд.
- Що не так?
- Ты что забыл? Это Петербург. Столица. Здесь, - Андрей запнулся, подбирая слова, - непозволительно так… так без разрешения, прилюдно, трогать женщину из высшего общества. Понимаешь? Это грозит неприятностями. И очень большими. Прошу тебя, - взмолился он, почувствовав, как Бурсак напрягся и дернул рукой, с явным намерением освободиться. -  Очень тебя прошу! Ради меня. Ради посла, в конце концов.  Ты понимаешь, что любая твоя ошибка – тень на его персону? Тень на атамана. Тень на все войско казачье, Иван.
Есаул молчал, только желваки ходили на скулах. Минута в тишине показалась Андрею вечностью, прежде чем казак взглянул на него снова.
- Дурниця. Сам розберуся. - голос его звучал с прежним дружелюбием, но как-то натужно, а в глубине глаз и вовсе поселился холод. – Зовсім за дитини мене приймаєш? Думаєш, пристойностей не розумію?
- И все, прошу еще раз, помни, где ты находишься.
- Андрій, ну ... Ти мені кажеш одне. А вона то зовсім не проти моєї поведінки. Може, їй навіть подобається.
- Она, может, и не против, Иван, но это только с виду. Воспитание, понимаешь, не позволяет ей тебя по лицу отхлестать, однако ж, вот именно, - кивнул утвердительно Андрей, заметив, что Иван невольно дотронулся до щеки. – Один раз ударила, невзирая даже на воспитание.  Она очень приличная девушка, - погрешил против истины князь, но исключительно ради блага друга. Ведь, тот упрям, как ишак, если хоть словом обмолвиться о тех двусмысленностях, которых полно вокруг имени Ринальди, Бурсак и разбираться не станет, правда или нет, попрет как медведь, дороги не разбирая. А то, что попрет, сомнений не вызывало – ишь как глазами-то так и зыркает в сторону примы. Разве что прямо на месте не съел.  А не будь его, Андрея, может и съел бы. Кто знает. Андрей же знает Ивана. Но знает и Симону. И вот тут однозначно ясных ставок нет. Все же не хотелось совсем плохо думать о кровном брате, и Андрей сменил тему, с усмешкой хлопнув Ивана по плечу раскрытой ладонью.
- Ладно, друже, сам себе голова. Молод я еще, тебя учить. – и двинулся обратно, к лошадям и Симоне.
- Простите наше вынужденное отсутствие, сударыня, - короткий поклон.  Иван тоже поклонился, хотя взгляда опускать и не подумал, шельмец.
- І мені приємно, пані. Приємніше, ніж по ранку джерельною водиці напитися, та свіжого вітру з степу повні груди вдихнути. - витиевато ответил казак, чем, все-таки, опять удивил Вяземского. Мало того, что велеречивость не была отличительной чертой есаула, так еще и то, что он так быстро остыл после пощечины. Князь почему-то был уверен,  что гордая до болезненности натура Ивана клокотать будет дольше.  Поистине, день открытий.
- Ваши извинения принимаются, милая синьора, - улыбнулся Андрей Симоне, тихо посмеиваясь.

- М..э… - открыл было, но тут же закрыл рот Андрей, пытаясь понять, всерьез это было сказано или из вежливости по принципу «умоляю, только откажитесь».  У итальянки семь пятниц на неделе, всего можно ожидать. Как понять, как прочесть в этих глазах цвета весеннего неба, что именно там за подтекст?   Так и хотелось совсем по детски взять, да почесать затылок. Быть или не быть? – Шекспир прав, это вечный вопрос.  С одной стороны, наверно, неплохо было бы согласиться, в конце концов, и Симона как бы расплатилась… И они поели, потому как в желудке уже возмущения. Надо было поесть перед выездом. С другой, если сейчас перевести Ивану, то… Да какое, к черту, перевести! Он и так все понял. Даже смотреть на него боязно. Не хочется видеть эту довольную физиономию.  Если Иван мог что-то понять неправильно, он это поймет. Надеюсь, что подсознание сейчас не рисует ему во всей красе завтрак… на троих. Хотя нет, на двоих. Завтрак с такой красивой женщиной Ваня на троих делить не будет, ибо… Ибо.
- Право, мадемуазель, - неловко начал подбирать слова князь, думая, как бы так деликатно отказаться.  – Плохие из нас были бы джентльмены, да что там, плохие были бы мужчины, если бы не пришли на помощь даме. Это наш… ээ… долг. Так что вы нам ничего не должны, ничем не обязаны.  Ведь так, Иван? – с нажимом произнес последнюю фразу Вяземский, решившись, наконец, посмотреть на друга. – Да, Вань?
Давай, будь умницей, скажи, что она ничем не обязана, и завтракать мы не поедем. Вот так, в своей грубоватой манере просто скажи: спасибо, мол, но мы отказываемся, у нас дела, например.
- Поэтому мы не смеем занимать ваше драгоценное время, синьорина Ринальди.  Слишком скромен поступок для такой большой награды, поэтому позвольте… - Андрей слегка поклонился. – Иван, - ему отчаянно хотелось, чтобы друг произнес слова отказа. Потому как отказаться самому, а потом еще полчаса бодаться на глазах у Симоны с Бурсаком, к тому же вслух, зрелище не для слабонервных. Да и как глупо сам Вяземский будет после этого выглядеть в глазах примы, тем более, если проиграет спор. А, зная упрямство есаула, проиграть шансы есть.  Поэтому остается верить в благоразумие друга. Но, как он ответит, так и поступим. – Иван, блистательная синьорина приглашает нас на завтрак в благодарность за свое спасение, как мы поступим? У тебя вроде были срочные дела в городе? – выразительно соврал про мифические дела князь, искренне надеясь на то, что казак поймет. – Что скажешь?