Откинувшись на спинку мягкого сиденья специально заказанного Иваном Илларионовичем для непродолжительных поездок экипажа, Александра с улыбкой наблюдала за сыном. Илюша прижался носом к стеклу и внимательно провожал взглядом проплывающие мимо деревья и изредка встречавшихся на пути людей, спешивших уйти с пути незнакомого ландо. Лошадей нарочно подобрали самых смирных, кучер славился спокойствием и нелюбовью к быстрой езде, поэтому ни экипажу, ни его пассажирам, ни встречным ничего не угрожало. Расплющенный о холодное стекло нос сына был в полной безопасности, но графиня Воронцова-Дашкова, чуть поразмыслив, высвободила руку из бархатной муфты и привлекла сына к себе, оберегая его от возможной простуды.
- Не робей, - женщина ласково потрепала сына по щеке. - И веди себя хорошо.
- Да, мама, - Иван Илларионович, как и положено послушному мальчику шести лет, был полон смирения и почтения, но отсутствие рядом строгой мадам невольно располагало ко множеству вопросов, на которые могла дать ответа только мать, знавшая всех и знакомая всем в Петербурге. - А г'аф Шувалов пг'авда гег'ой?
- Даже больше, чем барон Ортис, - развенчивать образ кумира Саша не собиралась, хотя и с тихой грустью в глубине души признавала, что прежняя безоговорочная любовь и преданность несносному Сандро оставили её вместе с детством. - Леонид Андреевич простужен, поэтому вряд ли расскажет тебе обо всех своих приключениях сегодня. Но если ты будешь вежлив и наберёшься терпения, я попрошу граф заехать к нам после. Думаю, он не откажется рассказать тебе о военной службе.
- Спасибо, мама, - мальчик потянулся обнять её, и Александра, быстро и ловко убрав могущие замяться кисти тесьмы, милостиво позволила бурное изъявление чувств, которое на глазах мужа или гувернантки старшей дочери было бы невозможно. Оставаясь наедине с детьми, Саша чувствовала себя гораздо лучше и проще, чем разыгрывая важную мать почтенного семейства на потеху кому-то из родных или знакомых. Дожив до двадцати шести лет, она не видела необходимости задирать нос перед детьми или обращаться с ними в тоне снисходительного пренебрежения. Ей с лёгкостью удавалось удерживать дистанцию между собственными детьми и резвой Сашенькой Нарышкиной, но с Илюшей и Ириной она нежничала больше, чем когда-то Мария Яковлевна - с ней. Впрочем, от того, что маленькие Воронцовы-Дашковы были уверены в любви к ним матери, ничто в графском семействе не стало хуже, а Ивану Илларионовичу случалось закрывать глаза и на более опасные для его репутации шалости супруги.
Но в последнее время обер-церемонийместер Двора наслаждался покоем и отдыхом, вынужденно скучая почти всё лето на даче Льва Александровича Нарышкина, любимого дяди Сашеньки. Знаменитый Левендаль с появлением там Александры Кирилловны с семейством словно расцвёл заново. Неистощимая на выдумки, она преобразила доселе не отличавшуюся разнообразием жизнь родственников. В мгновение ока завелись привычки беседовать до первых звёзд и пить чай на рассвете, кататься верхом до самого обеда, а после обеда - отдыхать на веранде вместе с детьми, занимаясь вышивкой, чтением и спорами на трёх языках одновременно, меняя темы от обсуждения домашнего хозяйства до ожесточённых словесных баталий о наполеоновских кампаниях. Не заставшие этих времён Сашенька и её юная кузина только посмеивались, обмениваясь быстрыми взглядами поверх книг и рукоделий. С приездом Александры даже семейные неурядицы прежних лет отошли на второй план, и Нарышкины превратились в образцовое семейство, какое любят описывать в сентиментальных романах. Настолько образцовое, что, пресытившись покоем, но не решаясь оставить жену, Иван Илларионович начал словно бы невзначай интересоваться: не хочет ли супруга уехать в Париж на всю осень? Или даже остаться в любимом городе модниц до Рождества? Супруга не хотела, и даже Ирина, любимица отца, в этот раз явно предпочитала ему общество матери. В сентябре погода обрадовала и без того приунывшего графа затяжными дождями, размывшими доселе прекрасную дорогу из имения в Петербург, и Воронцовы-Дашковы остались в Левендале ещё на месяц. В середине октября Иван Илларионович всё-таки вырвался из гостеприимного дома родственников жены и уехал в Петербург, взяв с собой дочь, но Александра Кирилловна категорически отказалась покидать Левендаль, пока Илюша не оправится от простуды. Болезнь была пустячная и сулила скорое воссоединение семьи, поэтому граф Воронцов-Дашков всё-таки решился оставить жену, чего не делал с тех самых пор, как в середине января пришлось спешно выехать в имение Бутурлиных.
- Доложите Леониду Андреевичу: графиня Воронцова-Дашкова с сыном, - мягким, но не дозволяющим возражения тоном произнесла Александра, когда лакей Шуваловых распахнул дверцу экипажа и помог ей сойти на землю. Конечно, она была прекрасно осведомлена о болезни графа: второго дня Татьяна Андреевна была проездом в Левендале и обмолвилась о делах брата, посетовав, что дела не позволяют ей остаться возле него. Александра немедленно вызвалась навестить Леонида Андреевича: короткая встреча стоила того небольшого круга, который нужно было сделать ради идущей от самого сердца любезности. А поводом стали недавно присланные из Парижа ноты и книги, которые вполне могли заинтересовать графа Шувалова, особенно если он, как и все большие мальчики, после долгой борьбы всё-таки сдавшиеся болезни, страдает от безделья.

- Готов? - Александра Кирилловна тронула кончиками пальцев пышный узел волос на затылке, убеждаясь, что причёска осталась в совершенном порядке, и протянула руку сыну. Илюша крепко прижал к груди книги и вцепился в ладонь матери, взволнованный, но не забывающий вертеть головой по сторонам, и только ещё раз прозвучавшая просьба матери удерживала его от сотни самых разных вопросов, на которые предстояло ответить на обратном пути. Любовь к внимательному изучению чужих домов передалась мальчику от Александры, но если она отмечала красоту и удобство убранства, то живое воображение ребёнка тут же превращало комнаты в место нешуточных баталий. Нередко случалось ей видеть, как Илларион Иванович спорил с нянькой, отказываясь убрать тот или иной полк с выгодной позиции, коя находилась на облюбованном почтенной женщиной стуле. Споры приходилось улаживать то просьбой, то приказом, а то и хитростью, убеждая сына, что далеко не каждый полководец позволит армии противника занимать самые удобные для атаки и обороны места. Сын настаивал на своём, пытаясь сохранить преимущество своей маленькой армии, но в итоге всё равно убирал игрушки, немало уязвленный необходимостью решать новую военную задачу, поставленную ничего не смыслящей в эшелонировании матерью. 
- Добрый день, - графиня Воронцова-Дашкова вошла в комнату тем же лёгким, почти танцующим шагом, которым миновала анфиладу комнат. Ласковые тёмные глаза в одно мгновение с ног до головы осмотрели хозяина дома, приметив и воспалённые глаза, и бледность, и болезненную гримасу, немедленно испортившую старательно надетую маску любезной радости, стоило Леониду потревожить больное горло кивком. На лицо Саши набежала тень, но она улыбнулась и шагнула вперёд, выпуская руку сына из своей.
- Не утруждайтесь, Леонид Андреевич; мы, слава Богу, не при Дворе, так что не пытайтесь обмануть меня бравым видом. Я видела достаточно простуженных людей, чтобы вам не поверить, - сочувствующим, но не слишком грустным тоном произнесла женщина, ненадолго завладев рукой графа и пожимая его пальцы. - Татьяна Андреевна второго дня заезжала к дядюшке, и я решила вас навестить.
Вернувшись к сыну, она ласково погладила его по волосам, про себя заметив, что граф Шувалов хоть и выглядит измученным, но не сегодня-завтра пойдёт на поправку. Такие простуды неприятны, утомительны, но надолго не задерживаются, если только не делать глупостей и не унывать. И не носиться с больным так, будто он вот-вот отправится на тот свет. Минувшей зимой Александра Кирилловна растеряла всю живость и нежность повадок, но отнюдь не потому, что находилась под впечатлением от ужасного происшествия в Двугорском. Куда хуже было то, что её ни на миг не оставляли без присмотра, не дозволяя ни книг, ни рукоделия, не говоря уж о том, чтобы вставать с постели и видеться с друзьями, которые, к счастью, не забывали передать ей пожелания скорейшего выздоровления и ту или иную милую весточку. Да, Саша долго болела, но когда пришла пора покинуть Бутурлиных и вернуться в Петербург, уже вполне могла обойтись без заботливого надзора, но члены семьи предпочли не считаться с мнением нервной и испуганной женщины. "Нервная и испуганная женщина" злилась, плакала, перечила, но и мать, и свекровь, и братья были согласны с мнением Ивана Илларионовича и продержали её в комнатах до самой середины апреля. Продержали бы и дольше, но однажды чахнущая от скуки графиня взбунтовалась и уехала к модистке, откуда вернулась с новой шляпкой, сияющими глазами и здоровым румянцем на щеках.
- Леонид Андреевич, позвольте представить вам моего сына Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова.
Илюша, едва успевший отложить свёрток с книгами в ближайшее кресло, сделал маленький шажок вперёд и поклонился с самым серьёзным выражением лица.
- Я очень г'ад, - чопорно произнёс мальчик, не видя сморщившегося лица матери. Александра Кирилловна очень старалась остаться невозмутимой, но была вынуждена прижать ко рту ладонь, чтобы не рассмеяться в голос. Картавость сына ещё никогда не была так смешна и не к месту, и, улыбаясь глазами, но с очень виноватым выражением лица, женщина взглянула Леонида.
- Мы пг'ивезли вам книги. Пг'ошу вас пг'инять их, - продолжал Илюша. Александра подала ему свёрток, надеясь, что успела притвориться невозмутимой, и сын, крепко, обеими руками держа завёрнутые в прочную коричневую бумагу книги, протянул их графу Шувалову.

Мария задержалась дольше, чем ей того хотелось бы. Блуждания по незнакомому дому сперва вывели её к маленькой зале с огромным, во всю стену, окном, из которого открывался чудесный вид на изрядно потрёпанный ветрами и дождями, но всё ещё прекрасный осенний сад. Следующая попытка дойти до кухни также не увенчалась успехом: женщина оказалась у ведущей на второй этаж лестницы. И только после того, как обратила внимание на неприметную дверь, графиня Каменская сумела добраться до маленького царства слуг, в котором появление незнакомой дамы стало причиной настоящего переполоха. Когда Мария Васильевна робко объяснила причину своего появления и, чуть помолчав, добавила, что у графа, кажется жар, как доселе молча вытянувшиеся в струнку крепостные зашумели и едва не бросились врассыпную, не дожидаясь окрика кухарки. Дородная женщина лет сорока или больше сумела остановить их в последний момент, учтиво спросив у гостьи разрешения, которое немедленно было дано. Графиня Каменская чувствовала себя очень неловко и поспешила обратно, чтобы не мешать слугам: было сложно представить, как они каждый раз кланяются незнакомой даме, протискиваясь мимо неё в кладовую то за чаем, то за сахаром.
- Прошу меня простить, я немного заплутала, - повинилась Мария, вернувшись в гостиную. - Ваш дом похож на рыцарский замок: никогда не угадаешь, что ждёт за поворотом.
Женщина кротко улыбнулась, застенчиво опустив глаза. Несмотря на изрядное смущение, неловкое вторжение в жизнь графа Шувалова не причиняло ей мучительного душевного неудобства, обычно оборачивавшегося головной болью и жжением в груди. Рядом с Леонидом Андреевичем было легко. По окончании послушничества круг общения Марии Васильевны вырос, но только формально, ведь на самом деле женщине вовсе не нужны были эти люди. Она не хотела говорить, зная, что рано или поздно любая пустая болтовня затронет то, о чём Мария попросту не могла говорить и прятала на самом дне души, погребённым в могильной темноте памяти. И воскресить былое могло любое неосторожное слово, как уже бывало не раз, когда в доме тётки собирались гости, а ей вдруг приходилось уходить из гостиной посреди разговора, чтобы никто не заметил стоящих в глазах слёз. Графиня Каменская слушала всех молча и едва улыбалась уголком рта, чтобы не показаться совсем уж нелюдимой. А с графом Шуваловым не нужно было прикладывать какие-то усилия, чтобы быть той или иной приятной маской. Мария не слишком хорошо знала лучшего друга Саши и не слишком стремилась узнать ближе, но в этом-то, кажется, и была та тихая радость, которую дарило присутствие Леонида Андреевича. От него нельзя было ждать подлости, его не нужно было бояться, и если бы брат не поклялся, что ничего не говорил, женщина решила бы, что граф нарочно избегает неприятных тем и делает это с большим изяществом. Она почти доверяла Леониду Андреевичу, с благодарностью принимая уважение к её мнению и поступкам: в его присутствии было можно молчать и не пытаться быть весёлой, но отчего-то на душе становилось теплее.
- Вы позволите? - Свободные от чёрного ажура митенок пальцы коснулись папки, аккуратно лежащей на краешке стола. Ровные, округлые буквы, складывались в лёгкую, летящую надпись "La fille du geolier", и Мария подумала, что, верно, это какая-нибудь слезливая баллада, которые с некоторых пор оставляли её сердце совершенно равнодушным. Но стоило ей открыть папку и посмотреть на бумагу, как предубеждение исчезло, а уголок рта дрогнул, едва-едва намекая на улыбку: в её руках были ноты милой, хоть и несколько наивной песенки. Графиня Каменская, забывшись, уже хотела спросить хозяина о том, какую музыку нынче считают модной в гостиных, но появление в гостиной чайного подноса с сопровождающим его лакеем спасло женщину от неловкой ситуации.  Поблагодарив слугу, Мария принялась хлопотать над изящными белыми чашками. К её удивлению, на подносе оказалось два чайника: один был ничем не примечателен, а другой исходил сладковатым душистым паром, в котором она немедленно опознала липовый цвет.
- Домашние вас любят, - заметила графиня, передавая Леониду Андреевичу чашку с отваром. - Стоило мне только проговориться, что у вас жар, и вот, - она указала взглядом на лекарство, приготовленное слугами по собственному почину и разумению. Свою чашку Мария Васильевна наполнила следом, не обойдя вниманием молочник, но не притронувшись к сахару.

Ноты согласованы с графиней Воронцовой-Дашковой.

Чуть помедлив, графиня Каменская присела на краешек кресла, едва-едва улыбаясь уголком рта. Её улыбка была такой слабой, так мало похожей на то, что обычно считают улыбкой, что могла сбить с толку. В самом деле искривились губы, или это последние лучи света избрали её лицо местом для игры с подступающими сумерками? Сиренево-серое небо плавно спускалось к чёрным веткам, ещё кое-где прикрытым поникшим кружевом последних листьев. Времени, чтобы успеть вернуться домой до совсем уж непроглядной ночной темноты, было совсем немного, и Мария начала тревожиться. Саша обещал вернуться совсем скоро и пропал, оставив её в очень двусмысленном положении. Настолько, что сравниться с ним могло, пожалуй, только то давнее, стыдное, страшное...
Леонид Андреевич, до того блаженно жмурившийся, вздохнул и посмотрел на неё к счастью, совершенно безмятежную с виду. Её лицо было спокойно, держащая чашку рука не дрожала, а быстрый взгляд, брошенный из-под ресниц на безмолвного собеседника, оказался чист и светел. В былые времена Марию выдавали глаза, мгновенно темневшие или затуманивавшиеся слезами, но сегодня приложенные усилия увенчались успехом. Ей не хотелось пугать и заставлять волноваться ослабевшего от болезни графа, снова пытавшегося что-то ей сказать.
- Я поняла вас, кажется, - медленно произнесла женщина. - Погодите минутку.
Едва за ней бесшумно закрылись двери гостиной, на лицо женщины набежала тень. За внешней отрешённостью бушевал шторм, и накатившая слабость заставила судорожно опереться на подоконник. Что-то в ней сломалось или, наоборот, наконец-то начало заживать: раньше она не подумала бы сопротивляться чёрным волнам меланхолии, которые, нахлынув раз, много дней и ночей носили её, безвольную, в море отчаяния, но теперь Мария осмелилась бороться. Она барахталась, не желая ждать, когда наскучившую игрушку выбросят на островок спокойствия, и будучи не в силах терпеть беспросветный мрак вокруг себя. Она не знала, что делать со своим изнурённым телом, измученным разумом, изношенным сердцем и изувеченной душой, но знала одно: так продолжаться не может. Ещё было очень далеко до желания жить, до новых надежд и сладких грёз, но самый тёмный час её жизни, кажется, всё-таки должен был подойти к концу.

Поначалу Саша даже испугалась: она не привыкла, чтобы собеседник вдруг отворачивался от неё с гримасой муки на лице и судорожно жмурился. И ведь всего лишь минуту назад граф улыбался и ничем не выказывал своего нездоровья, кроме молчания, а теперь... Илюша даже не понял, что случилось, и Александра Кирилловна едва начала подниматься из кресла, как в дверях кто-то ахнул. Сию же секунду что-то с глухим звуком упало на паркет, а перед глазами словно кто-то махнул большим коричневым платком. Графине Воронцовой-Дашковой даже пришлось моргнуть, чтобы понять: к ним подбежала женщина. По мере того, как Саша со всевозрастающим любопытством следила за ней, испуг отступал. Наблюдать за незнакомкой оказалось неожиданно захватывающим удовольствием: очень уж быстрыми и лёгкими были её движения и жесты, сравнимые разве что с изяществом маленькой рыбки в холодной воде горного ручья. Намётанным глазом замечая и белизну кожи, и яркий блеск светлых глаз, Александра Кирилловна убеждалась в справедливости пришедшего на ум сравнения, пока воображение дорисовывало вокруг суетящейся женщины ворох белого, серебряного и голубого.
Наваждение продолжалось недолго, и, всё-таки поднявшись на ноги, графиня щёлкнула замком ридикюля, безошибочно находя в его мягкой тёмной глубине флакон с нюхательными солями. Хорошенькая безделушка, стоившая баснословных денег, почти никогда не использовалась хозяйкой по прямому назначению, чему способствовали тонкая от природы талия, крепкое здоровье и разумная шнуровка корсета, но всегда её сопровождала, не раз выручая из беды чувствительных дам, или, как сейчас, графа Шувалова. Поймав свободную руку неизвестной, Саша вложила в неё флакон, не забыв сперва снять крышку.
- Вот, возьмите, - но, к счастью, Леонид Андреевич передумал знакомиться с нюхательными солями, и женщины замерли. Но ненадолго: Александра Кирилловна вздохнула, погладила сына по голове, безмолвно успокаивая лаской, и, скрывая облегчение, потянулась к узлу на затылке. Причёска пребывала в полном порядке, ни одна шпилька не сдвинулась с прежнего места, и графиня Воронцова-Дашкова со смешком произнесла:
- Леонид Андреевич... Вас извиняет только болезнь. Обещайте, что больше не будете так нас пугать!
Намеренно не уточняя, кого именно она имела в виду, Саша с мягкой, ободряющей улыбкой взглянула на женщину в тёмно-коричневом платье, с тихим звуком поставившую флакон с солями на стол. Сомнения в том, что перед нею женщина её круга, отпали сразу же, и дело было отнюдь не в дорогой ткани, не заслуживавшей, чтобы из неё пошили такое унылое платье, и не в узорчатых митенках, которые скрывали маленькую кисть. Лицо - вот что поразило Александру, привыкшую к красивым людям в своём окружении, но доселе ещё не встречавшую живое воплощение рафаэлевской Мадонны. Будучи ещё маленькой девочкой, Саша всего раз видела в Дрездене эту знаменитую картину, и до недавнего времени едва ли смогла бы вспомнить её поразительную силу, но полузабытые впечатления в одно мгновение ожили и превратились в нечто новое, ещё не изведанное. Графиню охватил почти мистический восторг, и только взгляд незнакомки уберёг её от бурного изъявления чувств. Столько в нём было страха, столько тревоги, что Александра смутилась, не зная, как и с чего начать разговор. И граф Шувалов вряд ли мог считаться хорошим помощником: куда ему, не могущему произнести и слова, объяснять сложившуюся ситуацию и знакомить двух дам!
- Впрочем, меня ваша болезнь тоже извинит. Не буду же я мучить вас ради пустяка, с которым вполне могу справиться сама, - Саша перевела взгляд с хозяина дома на даму и непринуждённо представилась: - Меня зовут Александра. Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова.

Незнакомка была хороша собой, но, стоило ей начать двигаться, как первое впечатление рассеялось, и Мария решила, что дама в лазурном - вовсе красавица. Её движения были лёгкими, изящными, больше похожими на фигуры какого-то причудливого танца, но лишённые какой бы то ни было жеманности и театральной выверенности. Прикосновение к детской макушке вышло настолько грациозным, что графиня Каменская отчётливо позавидовала и женщине, и ребёнку, который с удивлением и любопытством в карих глазах переводил взгляд с одного взрослого на другого. А в глазах Леонида Андреевича меж тем читалось столь явное неодобрение, что Мария почувствовала предательскую слабость в коленях, хотя и не могла припомнить за собой какой-то особенной вины. Разве что плед до графа Шувалова она всё-таки не донесла.
Голос дамы оказался под стать её внешнему облику и повадкам: приятный, с ноткой какой-то детской восторженности, словно её забавляло всё, что происходит вокруг. Рот её мягко улыбался, каждый взгляд внимательных тёмных глаз невесомо ласкал душу, речь была спокойной и приветливой, - одним словом, всё привлекало к ней внимание и вызывало ответное расположение. Даже без этой фамилии, выдающей близость к знатным семьям, одним только обаянием она притягивала к себе Марию, растерянную, но не испытывающую перед Александрой Кирилловной ни капли страха.
- Мария Васильевна Каменская. Я здесь с братом, - зачем-то добавила она поспешно, ещё сильнее чувствуя неловкость и неудобство. Да, она приехала сюда с братом, только он куда-то пропал и Бог знает, когда явится. А если придётся врать, пытаясь выпутаться из этой двусмысленной ситуации? У Марии Васильевны это всегда плохо получалось.
Леонид Андреевич тем временем, не желая присутствовать при бессмысленном обмене вежливыми фразами и будучи не в силах чем-либо им помочь, поспешил покинуть гостиную. Правда, спешка дорого ему обошлась: Шувалова повело в сторону, но он упрямо махнул рукой, отметая всякое предложение о помощи ещё до того, как его успели озвучить, и вышел, не забыв поднять с пола плед. Провожая Леонида Андреевича взглядом, Мария прикусила губу от жалости и досады: смотреть, как он мучается, было больно. Не "неприятно", не "тошно", безо всякого чувства брезгливости, но преисполнившись сострадания и желания помочь ближнему.
- Ах, вот чудо! Николай Васильевич был у нас недавно. Он кажется счастливым человеком, не так ли?
Мария покачала головой и даже улыбнулась чуть шире, не оставляя собеседнице никаких сомнений в истинном значении приветливой гримаски.
- Я приехала со старшим из нас, с Александром. Они с графом друзья. А Николенька... Вы правы, он совершенно всем доволен.
Она опустила глаза, не зная, что ещё сказать. К своему стыду, Мария ничего не могла припомнить о своей собеседнице, хотя то, как она держалась, как говорила, как смотрел на неё Леонид Андреевич - не только как на привлекательную женщину, но и как на уважаемого человека - давало понять, что перед ней весьма значительная фигура петербургского света. "Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова", - повторила про себя графиня Каменская, но это имя ничего ей не говорило кроме того, что уже сказало. И немудрено, ведь прошло столько лет с тех пор, как она уехала из Петербурга, оставила всё ради семьи, которой теперь нет.

С графиней Воронцовой-Дашковой согласовано.