Одет в партикулярное платье:

День незаметно сменялся ночью, ночь не менее тихо склонялась перед солнечным светилом. Князь не считал, сколько суток прошло, и спроси его хоть кто-либо о том, какое сегодня число, то сей вопрос поставил бы Николая Ивановича в величайшее затруднение. Дом в Мраморном переулке, скромное обиталище Кантемира, большую часть из себя представлял нежилые помещения. Не было в том здравого смысла – топить и прибирать комнаты, в коии их хозяин заглядывать и не думает. Человеческое присутствие обнаруживалось исключительно в кабинете дипломата, где повсюду –на стенах, полу и даже на окнах – располагались карты Кавказа в разных масштабах, с множеством рукописных пометок на них, понятных исключительно самому светлейшему, коий, блуждая в халате от одного театра боевых действий к другому, сверялся с донесениями, ежедневно доставляемые ему с Певческого Моста, и корректировал события, пытаясь составить новый прогноз. Спать Николай Иванович размещался тут же на диване, заваленном разнообразными потертыми томами, наполненными, в основном, традициями мусульманства и воспоминаниями бессчетного числа лиц о путешествиях по южным горам России. Изредка Кантемира беспокоил Ефрем Платонович, приносивший на подносе нехитрую снедь и свежую почту. Все остальное время протекало в беспрестанных размышлениях и попытках составления тактического плана на будущую поездку. Нынче на Кавказе жарко, и придется действовать с величайшей осторожностию. Шамиль тоже учится, хитрый лис, и его наибы за имамом не отстают. Потирая щетину на подбородке, князь остановил взгляд на свежей жирной точке, поставленной у села Шатили, где недавно закончил свою жизнь Ахтверде-магома, лучший военачальник мюридов. Приключившийся бой сейчас весьма кстати, оставшись без правой руки, Шамиль вынужден будет искать себе новую замену, а по сему случаю придется собирать основных претендентов в одном месте, что слегка ослабит натянутый узел, возникший после перехода русских войск к обороне. Следующим пунктом для размышления стало село Саясан, где при туманных обстоятельствах погиб Ташу-хаджи, бывший имам Чечни, личность скользкая, как угорь, и успевавшая таскать каштаны из всех имеющихся костров. Николай Иванович одно время собрал с него неплохой урожай сведений, после чего, спустя какое-то время Шамиль сместил имама, и теперь загадочная смерть осведомителя требовала присутствия светлейшего на Кавказе. Нужно знать, кто так прытко попытался обрубить дипломату пути к ценному источнику. Помимо Чечни, хватало дел и в Дагестане. После смерти в январе уважаемого хана Ахмета Мехтулинского, там началось нешуточное брожение умов. С областью деятельности генерал-майора Клюки-фон-Клугенау Кантемир был знаком, куда как хуже, и пытался разобраться в ситуации сейчас, производя на листе бумаги чертежи, схематично изображающие взаимоотношения между племенами. Время летело незаметно, и отвлекать Николая Ивановича в сии важные для понимания общей диспозиции дел минуты было бесполезно. Курьер от Сенявина, первый раз чудом пробившись через упертого в исполнении приказа никого не впускать Ефрема Платоновича, смог лишь передать короткую записку о необходимости прибыть непосредственно в дом директора Департамента, после чего был выпровожен восвояси. Надо заметить, светлейший князь ни в коей мере не собирался игнорировать просьбу человека, коего без опаски включал в узкий круг своего ближайшего окружения, но, увы, умозаключения в очередной раз поглотили его, и очнулся Николай Иванович от них пару дней спустя, когда Ефрем Платонович принес повторное приглашение с настоятельной просьбой на сей раз не обижать молчанием и отказом старого друга. Кантемир нехотя повиновался, ожидая неприятный для себя исход дела. Ежели бы Лев Григорьевич по делу звал, то встреча произошла бы в стенах Певческого Моста. Английскую набережную дипломат терпеть не мог не только «благодаря» названию, но и проживавшему здесь же Паскевичу. Ивана Федоровича за политику в Кавказском вопросе и свару с Ермоловым Николай Иванович на дух не выносил, порой с трудом удерживаясь, дабы с остротой не отметить узость мысли любимца Государя. Так что прогулка не показалась Кантемиру приятной, и, пройдя в кабинет к Сенявину, он молча поклонился, ожидая распоряжений. Лев, как впрочем, и всегда, начал издалека, посему князь последовал предложению занять кресло. Директор департамента обладал даром говорливости, кояя никогда не выходила за рамки игры в добродушие.
- Благодарю за заботу, Лев Григорьевич, и позволю себе удивиться твоей заинтересованности в моих услугах, - голос Николая Ивановича, как всегда, в официальной обстановке был монотонен и ровен. – После того, как на мое отношение по ревизии военного министра не последовало никаких откликов и, более того, Его Высокопревосходительство Вице-Канцлер ни словом не обмолвился о нем при докладах, полагаю, Министерство считает мою службу недостойной внимания.

Лев был человеком светским, он без ущерба для совести мешал политику и личные дела. Кантемир подобной виртуозностью не обладал, опасаясь нанести ущерб первому и опошлить второе. Он со скучающим вниманием слушал, как Сенявин перескакивает с оправданий на дела, касающиеся непосредственно его гостя. Дабы не раздражаться от ведомой игры, Николай Иванович повернул голову к собеседнику в профиль и неподвижным взором уставился на заставленный книгами шкап. Молчание было оправданным, директор Азиатского департамента жонглировал словами, явно пытаясь их россыпью придти к более удобной теме для беседы. Князь внешне не реагировал на «раздражители», хотя, надо признаться, Лев Григорьевич без обиняков щекотал по самым больным мозолям. Дождаться, когда речевой поток иссякнет, возможно было единственным способом, коий и практиковал сейчас Кантемир. Ни единого слова в ответ привели к тому, что Сенявин вынужденно умолк, ощутив, верно, будто ведет разговор сам с собой. Тогда Николай Иванович обернулся, и некоторое время смотрел в упор тучную фигуру единственного человека в Азиатском департаменте знавшего всю подноготную Большой Игры и при сём весьма успешно делавшего вид, будто он, как и все подчиненные Вице-Канцлера, является в ней разменной пешкой. К счастию, Сенявин был не только безобразно хитёр, но и расчетливо умён, что являлось редким случаем среди сплошь царившей в рядах гражданской службы «симонии».
-Лев, ты в своем уме? Какие торговые пути? – вполне будничным тоном вопросил князь. В виске заломило лютой болью – привычный признак очередного приступа, начавших преследовать Николая Ивановича после шушинской контузии и спровоцированных, скорее всего, последними бессонными ночами. В подобных случаях ни в коем случае нельзя беспокоиться, и, тем более, позволить кому-либо вывести его из себя. – О каких торговых путях возможно говорить, ежели там умирают люди? Там умирают рядовые солдаты, безвылазно годами находящиеся на линии атаки мюридов. Там умирают мирные жители, не знающие, когда закончится противостояние и забывшие, что значит покойная жизнь. Кавказ стал охотничьими угодьями для офицерья, - левая скула светлейшего нервно дернулась. – Столичное моншерство отправляется туда на полгода-год пострелять, заработать царапину на грудь и орден на мундир, дабы потом красоваться в петербургских салонах, забыв к чертовой матери, что речь идет о войне, ни причины, ни целей коий они не понимают и не желают понимать. Когда, Лев, здесь, в столице задумаются о том, как жить в таких условиях тем, кто не воюет? Им некуда деваться с прадедовских мест, а что они видят? Приходят наибы Шамиля и обдирают их как липку, уходят наибы Шамиля, приходят русские войска и требуют простоя, добирая последнее. Я не видел в их глазах надежды на лучшее, и мне нечего им сказать в ответ, на то, каким будет их будущее. Каким медом мне там намазано? Государственным, Лев. Я пытаюсь их понять, стать посредником между ними и армией. Такова работа дипломата – будь сие в бальных залах Меттерниха или среди горной зелени Кавказа. Пока в министерстве Чернышева не поймут, что проливают кровь таких же подданных государя, как и они сами, войну не выиграть. Но куриной головы Александра Ивановича не хватает, дабы видеть перспективу. Война сия не заключается в количестве сражений или голов поверженных наибов. Убийство Шамиля не искоренит ненависти к русским в сердцах горцев, ежели русские не изменят тактику,  - как ни уговаривал себя Кантемир, удерживаться в рамках отстраненного наблюдателя, память о деле всей его жизни теплой волной хлынула к лицу. Князь едва успел запрокинуть голову и нащупать в кармане платок, как из носа потекла вязкая кровь. Николай Иванович прижал предварительно скомканную ткань с родовым вензелем к лицу. – Шайтаны тебя забодай, Лев. Даже женщины командуют отрядами добровольцев, представляя себе нас, как пришлых извергов, и они не особо далеко ушли от истины. Да, вот еще что. Оставь Елену… графиню в покое. Передайте ей, что я умер, и пусть живет себе с Богом. Что за удовольствие потакать глупым мечтам? Хочешь, дабы я забыл о чинах? Тогда, будь любезен, и ты прибереги светское кудахтанье для иных собеседников. Теперь же вернемся к цели сего визита. Ты отвлек меня явно не затем, дабы бесполезно пытаться убеждать остаться в Петербурге, и, свыше того, не затем, дабы оказать помощь, в коей я ныне не нуждаюсь, ежели только у тебя нет возможности сменить военного министра Империи и вернуть Ермолову право кавказского наместничества. Что ты мне хочешь сказать, Лев? – князь отнял платок от лица, глянул на багровые пятна и снова придавил им нос.

Отредактировано Николай Кантемир (2015-01-02 20:21:47)

Князь был благодарен за заботу, и не столько даже за лед, коий должен был скоро прибыть, сколь за откровенность и возможность говорить честно. Подобное стало роскошью в государственной и офицерской среде. Незримый дух декабрьских событий продолжал еще витать над умами, порождая то опасения, то сочувствие. Говорить вслух о высокопоставленных ошибках было вольностью, чреватой последствиями, посему следовало знать, с кем и о чем можно делиться тревогами и переживаниями. Лев по отношению к Кантемиру проявлял удивительно дружескую солидарность. Они встречались не часто, что, впрочем, не мешало прочным узам взаимопонимания не слабнуть с годами. Первоначально Николая Ивановича коробило наличие на месте директора Азиатского департамента лица, пришедшего в сферу тончайшей восточной дипломатии из меркантильных пенат Министерства финансов. Кантемир по первости испытывал ревность к должности, коию должен был получить он сам, и лишь время расставило все точки над «ай». Князь оказался доволен получившейся диспозицией, с отвращением порой думая об администраторско-представительской работе, проводимой Сенявиным. Он бы продолжал спокойно себе сидеть, дожидаясь, пока принесут заветный лед, как Лев назвал имя, до такой степени взволновавшее Николая Ивановича, что светлейший, опустил голову с прижатым к носу платком и в легком недоумении посмотрел на доверившего тайну друга.
-Как помиловали?! – Кантемир безуспешно попытался уложить в голове подобную несусветщину. – Сие ж не какая-нибудь томноокая Келимат, кояя, окромя домашнего хозяйства, ничего более в жизни и не знает! Что за…? – князь разочарованно махнул рукой и умолк. На душе стало горько и неприятно. Дабы изловить хитрую чеченку и доставить ее в Петербург, потребовалось немало сил и изворотливости, щедро политых русской и мюридской кровью, и вот результат – все усилия оказались напрасными. Таково желание Государя – быть милостивым пред лицом восставших, да только им то - не наука. Они возвращаются в горы и снова берутся за оружия, и снова начинается смертельная круговерть в попытках отобрать друг у друга жизни. Кантемир опять запрокинул голову, в пол-уха слушая Сенявина. О сложных взаимоотношениях, сложившихся между ним, Виельгорской, Чернышевым и Вице-Канцлером возможно и не рассказывать. Ему самому все прекрасно известно, равно как и прискорбный факт собственной неудобной позиции в Большой Игре Карла Васильевича. Исполнительный дворецкий, белый, как лунь, по видимости, знававший еще деда нынешнего господина, принес лед и с чувством важности исполненной миссии оставил кабинет. Кровь уже не шла, Николай Иванович убрал платок в карман сюртука и приложил к переносице замотанный в узелок лёд – в превентивных целях. Беспокойство Сенявина, безусловно, возникло не на пустом месте. Британский след яркими полосами стелился от сырых столичных улочек до самых неприступных кавказских гор, извилисто петляя между светскими гостиными и польской парижской диаспорой.
- Так, пора бы уже что-то делать с сим неприятным вопросом, - резонно заметил Кантемир. – У вас под носом интригует «англичанка», а Министерство лишь разводит руками и совестливо предупреждает о прописных истинах, - князь протянул руку и взял со стола Сенявина лист бумаги. Пробежавшись по строкам, светлейший невозмутимо вернул список Льву.
- Не буду подписывать, - лицо Николая Ивановича стало скучающе-ледяным. – Ты прекрасно знаешь – не ходок я по подобным «увеселениям». Да еще и в гости к барону. Мне есть, чем занять себя, помимо бесполезной траты времени на глупое занятие. Лев, что за выходка с твоей стороны - предложить представлять департамент на докучливом светском приеме? Если уж на то пошло, то не нашей заботы дело: Британия – не Азия. Я могу быть в твоем распоряжении совершенно иным образом. Нет у меня желания лицезреть ту пустую публику, в чьих головах одни интриги да развлечения, - князь с раздражением вспомнил свое последнее участие в жизни столичного общества. Он совершенно не был приучен к изящным нюансам, приличных в высшем свете, и посему являлся весьма одиозной фигурой при любом собрании, не имеющем отношения непосредственно к его служебным обязанностям. Верного ученика Ермолова всегда видно за версту, и он привычно мозолит глаза людям, привыкшим к дворцовым компромиссам с совестью. Будь то Граббе, Вельяминов либо Кантемир – все они отличались должным пониманием Кавказа и совершенным неумением быть частью дворянского собрания.

Сенявина не переслушаешь. Ежели Лев Григорьевич разговорится, то можно считать свой день занятым: часы пойдут минутами. Друг лавировал между необходимостью и желанием, надо сказать, весьма успешно. Никто так не чуял носом карьерную подноготную, как вездесущий и обаятельнейший директор Азиатского департамента. Любитель помянуть сказочных персонажей в речи, он сам, собственною персоною, опровергал фольклорное предание о том, что третий сын в семье всенепременно должен быть дурак. Родственник Нарышкиных и Воронцовых, он умело использовал равным образом и природный дар, и семейные связи. Кантемиру оставалось молча удивляться ловкости рук Сенявина.
- Мягко стелешь, Лев, да жестко спать, - Николай Иванович убрал лед от носа, положив тряпицу на столик рядом. – Благодарю покорнейше, но привычек истинно не меняю. Пить не буду. Кажется, до того, как Карл Васильевич изволит меня отправить в отставку, я сам убегу от ужасов постылой дипломатической службы. Чем дольше живу, тем меньше понимаю. Или верить не хочу тому, что вижу, посему и не понимаю, - светлейший, задумавшись ненадолго, зацепился взглядом за пачку бумаг, демонстрируемых другом в качестве подтверждения наличия одолевших его церемониальных дел чиновников. Безусловно, правила есть, но они придуманы людьми для зыбких декораций, коии возводит сама жизнь, а ей, как известно, соблюдать условности весьма в тягость. Тот, кто полагает, будто способен укротить случай, может смело пополнять ряды юродивых. Разумеется, вслух оскорбительную для особы директора ремарку князь не произнес. Они здесь, в Петербурге, как дети, все не наигрались чужими жизнями. Николай Иванович устал видеть нищету и разруху, постигшие Кавказ, и все же не собирался отворачиваться от сей проблемы, брезгливо морща нос, как все государственные мужи империи, какую бы угрозу жизни не влекло за собой подобное решение. Пытаясь вытащить хищника из капкана, следует помнить, что он по причине дикости может и укусить благодетеля, коего сей факт, не опечалит. Благое дело на то и благое, ибо делается оно не из личной корысти, и не ждет в ответ благодарности. Грибоедов в свое время тоже избрал Персию, прекрасно понимая, что Британия не простила ему Туркманчайский мир и готовит расправу. Николай Иванович никогда не сравнивал себя с Александром Сергеевичем, считая последнего одним из лучших нераскрытых талантов, находящихся на службе у Нессельроде. Скорее, дело было в том, что их многое связывало, и, в первую очередь, Кавказ и Ермолов. Именно там под руководством Алексея Петровича приходило острое и ясное осознание своего долга, от коего потом было невозможно избавиться и коее становилось совершенным проклятием в жизни. Новое поколение, такие как Сенявин, были по-паучьи шустры и хитры, как лисы, им не хватало умения дышать полной грудью. Иногда не хватало и совести – общий порок «золотой» молодежи, становящийся с возрастом паразитом на личной чести и приводящей в итоге к бесполезности конкретной человеческой жизни. Умирать было несладко, но кому-то в зачумленной балами России надо было умирать – за Ее честь, за Ее достоинство и за право всех, кто живет под Ее двуглавой короной, на счастливую жизнь.
- Недавно по Совету поползли слухи, будто твой кузен* засиделся в генерал-губернаторах и желает взять под свое крыло Кавказ, - Кантемир долго не хотел говорить со Львом на сию совершенно неделикатную тему, но раз уж друг пытается его принудить занять себя малоприятным делами, следует, по крайней мере, получить достойное вознаграждение. – Михаил Сёменович был отважный воякой, а ныне – предприимчивый делец. Он не кавказец. Кресло наместника слишком широко для него, там идет особый сорт войны, и тех, кто оную не понимает, ничего хорошего там не ждет. Отговори его. Да и Чернышев, о душевном здоровье коего ты так печешься, видеть Воронцова «в своем бульоне» не желает. Опять начнется подковерная возня, итогом коей будет снова бесприглядный юг. Там не нужен временщик, желающий тряхнуть стариной, от него горя не оберешься. Не пойми неправильно, Лев, я с величайшим уважением отношусь к Михайлу Семёновичу, однако он поздно в его летах привыкать к горному воздуху, - Кантемир вновь окинул взглядом фамильный список. –Поговоришь с Воронцовым, и я подпишу. Все, как ты любишь, в духе дельных людей, - единственное, что могло заставить Николая Ивановича изменить привычному образу жизни, была служба, ради коей князь не соизмерял жертвы. Впрочем, в кое-чём Сенявин оказался прав – крестный ход еще менее импонировал светлейшему, нежели светское сборище под эгидой английского посла.

____________________
* - граф Михаил Семенович Воронцов - генерал от инфантерии, новороссийский и бессарабский генерал-губернатор.

Николай Иванович без малейшего удивления следил за бурной реакцией Сенявина на внезапный вопрос. Так называемые семейные дела всегда удивляли князя своим бесконечным вмешательством в служебные обязанности  - собственные родственники, родственники жён, друзья… Перед всеми ними человек постоянно чувствовал себя обязанным, совершая ошибки, ущемляя совесть, затыкая рот чести. В сём отношении Кантемир считал себя вполне счастливым человеком, никто не мешал ему вести жизнь в полном согласии с установленными им принципами. Тем печальнее было встречать ситуацию, коию вполне возможно было разрешить, ежели бы не кровные узы, в придачу намертво перевязанные карьерной помощью. Во всей сей неприглядной истории удивлять светлейшего начало ровно одно: как Чернышев при наличии такого количества влиятельных недоброжелателей до сих пор удержался на должности министра? Аллахин хикмети. Неисповедимы пути Твои, Аллах. Николай Иванович давно перестал удивляться мыслям, возникающим в голове на арабском, османском и чеченском языках. При столь плотном владении восточными наречиями сложно было требовать от дипломата помнить еще и французский, но вслух Кантемир возражать не стал. Упрек был принят к сведению, оба все равно прекрасно знали, что депеши будут продолжать излагаться родной кириллицей. Князь весьма плохо воспринимал Европу, ее порядки и традиции, перенятые в столицах. Едва в его присутствии начинали говорить с прононсом, то Николаю Ивановичу начинало казаться, будто собеседнику сломали нос. Еще хуже было вспоминать в сих лицах самого себя в молодости. О подобном раздражении мало кто догадывался. Светлейший стабильно пребывал в скверном расположении, когда бывал в Петербурге, и окружающие привычно воспринимали дипломата в качестве крайнего проявления мизантропии безотносительно ее причин. Возвращаясь к мыслям о Льве Григорьевиче, Кантемир не смог не ответить очередной благородный жест, коии всегда давалась приятелю с большой натяжкой. В мире Большой Игры бескорыстная дружба, как правило, оказывалась иллюзией, отступающей перед связями и выгодой, и тем ценнее становились подобные поступки. Сенявину ничто не мешал приказать явиться на прием, но он не стал в кои-то веки пользоваться служебным положением, чем еще раз подтвердил честность намерений перед Кантемиром. Князь высоко ценил такие уступки, он знал, как легко путаются карты за политическим столом и не собирался становиться причиной очередной возможностью врагов Льва поставить ему подножку. Причин не верить Сенявину не было, ситуация складывалась таким образом, что вмешиваться ему в нее было крайне неблагоприятно. Если Воронцов хочет решать свои вопросы на самом высоком уровне, попытки кузена вмешаться могут быть восприняты как личная обида.
- Раз ты уж упомянул о Димитровке, то в конце месяца я отбуду в родные пенаты. Хочу отдохнуть перед службой, - Николай Иванович, обмакнув перо в стоявшую на столе чернильницу, оставил подпись на листе со списком. – Не будем спорить о Кавказе. Ты знаешь, для меня сия тема более трепетна, чем честь женщины, - князь снова откинулся на спинку кресла. – Помнишь, как после Ункяр-Искелесийского мира тебе пришлось ехать в Константинополь и улаживать расскандалившегося Махмуда? – Кантемир улыбнулся, вспоминая бурный 1833–й год, когда дипломат с помощью дочери падишаха Салихи Султан выкрал его личную переписку. - Ты тогда меня сильно выручил, - позволив приятным воспоминаниям ненадолго одолеть душу, светлейший вновь одел привычную равнодушную маску, продолжив говорить без каких-либо особых эмоций в голосе. – Сейчас мне тоже нужна твоя помощь, но иного рода. Ситуация складывается не… самая благоприятная. Мы оба понимаем, что я практически в капкане и мечусь между британской разведкой, бешеными мюридами и интригами вышестоящих чинов. Пока обходилось, но так не сможет продолжаться вечно. Старею все-таки. Выдели мне время перед тем, как я уеду на Орловщину. В качестве душеприказчика. В случае моей преждевременной смерти необходимо будет оформить и передать все наследие Кантемиров в казну. Не хотелось бы пускать дело на самотёк. Имущество не бог весть какое, но все-таки и на них найдется желающий откусить часть, ежели процесс не будет под надежным присмотром, - Николай Иванович давно собирался решить хозяйственные вопросы, да руки никак не доходили. На сей раз затягивать не стоило, здоровье шибко подводило князя, а бессмертным он себя никогда не считал.

В деле финансов на Сенявина можно было положиться без лишних опасений. Он умел работать как с имуществом, так и с живыми деньгами, подтверждением чему являлись теневые доходы Льва Григорьевича, коий совместно с Вице-Канцлером умело извлекал пользу из служебного положения, заводя сторонние дела, связанные с внешним экспортом товаров. Николая Ивановича давно мучил вопрос, куда девать собственные худые владения, и лучшего места, нежели казна придумать не удалось. При жизни служил России, и после смерти толк будет. Разговор, тем временем, наконец-то приобрел давно нащупываемую легкость. Когда оставляешь в стороне дела, забываешь на время о службе, давно подменившей собой жизнь: вместо бумажной бюрократии, болей в контуженной голове и риска неприглядной смерти приходит незатейливый запах пропитавшейся костром рыбы. Удивительно, как Лев умудрился вспомнить? Когда он звал его в Димитровку? Кажется, года четыре назад. Или более? Глупостью может показаться мечта, обладающая столь простыми контурами, и все же для двух друзей, минуту назад обсуждавших шаги в большой политике, рядовая рыбалка являлась почти недостижимой грёзой. Надо было думать об удовольствиях лет двадцать назад, когда еще существовала роскошь располагать личным временем, и совершать глупости, пока судьба давала такой шанс. Например, увезти Салиху из Константинополя. Ее темные, испуганные и, одновременно, любопытствующие глаза в обрамлении длинных, густых ресниц приятной картиной мелькнули в памяти. Разумеется, в то время дочь Махмуда не воспринималась иначе, как средство достижения цели, и, к нынешнему его удивлению, совесть тогда промолчала, отгородившись доводом о том, что магометанка все равно не обладает честью, кояя превышала бы обязательства дипломата перед государством. Следом некстати вспомнилась Влоцкая в Варшаве -взбалмошная, еще доверчивая, еще наивная. Кажется, тогда она серьезно запала в душу, и казалась яркой, солнечной вспышкой среди грязных интриг. Все, что от нее осталось сейчас – это та же честность в поступках, теперь приобретшая черты искренней ненависти. Если бы Николай Иванович мог пересилить собственные принципы тогда, то как сложилась бы судьба дальше? Где бы он находился сейчас? История не терпит сослагательного наклонения. Навряд ли бы ему хватило душевных сил пересилить привычку рассуждать, исходя из холодных доводов рассудка. Кажется, для Сенявина воспоминания также приобрели тягостный характер, он поспешил вернуться к более привычному обсуждению текущих дел. Князь не стал настаивать и следом вернулся в день сегодняшний. Жалеть о прошлом  - бессмысленная трата времени. Совершая поступки, нужно принимать их последствия со стойкостию и отвественностию перед лицом будущего. Николай Иванович не мог не отметить беспокойство Сенявина относительно будущей его поездки на Кавказ, но ничем порадовать Льва светлейший не мог. Если Канкрин не собирается выделять деньги на область, где идет война, следовательно, ее нужно прекращать, и начинать следует, как можно раньше. Дав договорить собеседнику, Николай Иванович пропустил мимо ушей слова о приеме в посольстве.
- Я пока не знаю, когда смогу передать в Петербург вести. На сей раз мне недосуг сидеть возле штабных, и оберегать их эполеты от мимо проезжающих мюридов. Я собираюсь добраться до Беноя. Именно беноевцы составляют ударную силу Шамиля, именно с ними связан мой покойный связной Ташу-хаджи, и именно у них нет согласия с имамом. Нужно довести партию до конца. Если беноевские уздени получат доказательства сотрудничества Шамиля с британцами, священное знамя газавата окажется запятнанным достаточно, дабы начались расколы. Кроме того, до сих пор меня беспокоит чересчур бойкая деятельность Шоаипа-муллы. Его попытка заменить адаты шариатом несет угрозу, кояя способна проявиться, если не год спустя, так аукнется через десять-двадцать лет, - Николай Иванович поднялся с кресла. – Мне будет некогда заниматься донесениями, Лев, но порядок должно соблюдать: перед отъездом зайду к тебе за инструкциями. Благодарю за согласие оказать мне помощь с наследством. Пожалуй, на сегодня довольно, я и так задержал тебя, - князь извлек из кармана «мозер». Он затратил времени на сей визит более, нежели планировал, посему пора и честь знать. – Будь здоров, - Кантемир щелкнул крышкой часов, убрал их и покинул кабинет Сенявина. Улица неприятно пахла большим городом. Пора возвращаться к своим картам, дабы в размышлениях забыть о том, сколь утомляет его Петербург, и считать дни до новой встречи с югом, где живешь быстрее и искреннее, где чувствуешь себя человеком, а не придатком к чинам и титулам.

Отредактировано Николай Кантемир (2015-02-03 08:55:18)