- Поднимаю. - ротмистр Комаровский хлопнул на стол еще пачку ассигнаций. Колеблющееся пламя множества свечей таяло на зеленом сукне, и внушительная горка банкнот посреди стола отбрасывала на его руки массивную тень. Изнанка карт расцвеченная алыми и синими квадратиками по какой-то странной ассоциации напоминала мишень.

- Поддерживаю. - Аркадий Готовцев двинул в центр столь же внушительную горку и бросил вопросительный взгляд -  Изволите отвечать, Евгений Арсеньевич? 

Тут бы и остановиться. По довольному блеску в глазах Готовцева можно было читать как по книге. Только вот проклятый азарт не позволял. Да и гордость тоже. Как же, позволить выбить себя из игры обычным повышением ставок?

- Отвечаю. - Двинуть на стол было нечего. Быстрый взгляд в сторону Ростопчина и Дашкова, наблюдавших за игрой. Нет. У друга брать в долг нельзя ни под каким видом - Дмитрий Сергеевич. Не поддержите ли на пятнадцать тысяч под расписку?

- Извольте, князь - Дашков кивнул, без тени колебания. - За мной, господа.

Сидевший слева молоденький поручик - гость кого-то из членов клуба бросил карты на стол

- Я пас.

Большая игра в Английском клубе у Синего моста шла не так чтобы часто. Обычно играли на вполне приемлемые суммы, но когда объявлялись большие ставки - внимание к игровым столам возрастало десятикратно, обратно пропорционально количеству желающих сыграть. Оболенский не пропускал ни одной, хотя вконец истаявший счет в Земельном банке и еще долгие месяцы до следующей выплаты ежегодной пенсии за выслугу и награды должны были заставить задуматься. Да только вот карты были единственным способом хоть в малейшей мере вновь ощущить накал и азарт, без которого он уже третий год ощущал себя непонятно зачем ожившим покойником. Флирт с дамами с тем чтобы раздразнить ревность их мужей был бы конечно более подходящим решением, но к играм такого рода Евгений не имел особого вкуса. Оно может и щекочет нервы, но утомительно, и становится скучным уже на второй или третий раз. Карты были проще, быстрее и... коварнее. Тонкие пальцы, державшие карты тем не менее совершенно не дрожали.

- Вскрываемся, господа? У меня стрит. - Комаровский выглядел донельзя довольным. Оболенский медленно перевел дыхание чтобы не поверить раньше времени и не порадоваться... и оказался прав. Готовцев ехидно улыбнулся и медленно, карту за картой выложил на стол каре в королях. Евгений сложил в руках свои карты, и даже не раскрывая бросил их на стол.

- Поздравляю, Аркадий Степанович. Великолепная игра, благодарю вас.

- Спасибо, князь! - Готовцев с довольной улыбкой принялся складывать пачки - Еще партию?

- Нет, благодарю. - Оболенский поднялся из-за стола. Ну не глупо ли. Пиковый флеш мог бы решить его дела, а на деле - лишь вдвое углубил яму. Теперь придется думать не только о старых долгах, но еще и об этом. Однако удар Евгений держать умел, и повернулся к Дашкову с самым безмятежным видом - Изволите расписку немедля?

- Что вы, Евгений Арсеньевич! - Дашков сделал отрицательный жест - Я полностью доверяю вашему слову.

- Благодарю. - Оболенский церемонно склонил голову, и распрощавшись  с остальными, направился в бильярдную. Тут, как всегда в вечера большой игры - было пусто. Евгений остановился у окна, раскрыл портсигар, закурил, да так и остался там, глядя как покачивается на темной воде Мойки отсвет  фонаря с Синего моста.

- Что же ты вышел? Что у тебя было?! - раздался за спиной знакомый голос, и Ростопчин удовлетворенно потянув носом обрушился в кресло - Угостишь?

- Изволь - Евгений не глядя протянул ему раскрытый портсигар, и оперся о подоконник. Анатоль придирчиво выбрал сигару, закурил, и со щелчком захлопнув портсигар подбросил его и поймал.

- Жаль ты не остался - так и не получив ответа на свои вопросы он развалился в кресле и выпустив пару дымовых колец принялся рассказывать. - Твое место занял Сашка Давыдов, и с первого же тура взвинтил ставки так, что у Готовцева мало ли что пар из ушей не повалил! Вот гадаю - отчего там так тихо, никак беднягу таки хватил удар, или он додумался вовремя спасовать? Интересно - чем надо ублажить Фортуну, чтобы вот так постоянно везло в игре, я бы не отказался... Евгений, да ты совсем меня не слушаешь?

- А? - Оболенский вздрогнул, и оглянулся. Он настолько глубоко ушел в свои мысли, что и правда почти не слышал друга. - Прости, задумался.

- О чем же, позволь спросить?

- Да вот о том, какое из имений можно было бы заложить или продать с наименьшей шумихой - Оболенский отошел от окна и опустился в соседнее кресло.

Ростопчин поглядел на друга как на умалишенного.

- Заложить? Продать? С какой это радости? Ты бредишь, друг любезный?

- С той радости, Анатоль, что мне до конца года следует уплатить сумму, которой у меня в наличии нет - размеренно отозвался Евгений, разглядывая тлеющий кончик сигары. Лукавить с Ростопчиным было бесполезно, да и ненужно. Он был пожалуй единственным человеком на свете в обществе которого князь Оболенский не носил никаких масок. Они дружили еще со времен Корпуса, и не одну боевую кампанию прошли вместе. Слишком хорошо знали друг друга. Но если Оболенский предполагал, что Ростопчина уже ничем не проймешь и не удивишь - то сильно ошибался. Анатоль воззрился на него явно не веря собственным ушам.

- Как это так? Чтобы у тебя, да не было средств? Да у тебя одна только пенсия за выслугу, ранения и награды больше чем ежегодный доход от поместья средней руки. Не говоря уже о жалованьи и твоих имениях. Сколько их у тебя - два?

- Три - без особого энтузиазма отозвался Оболенский, откидывая голову на высокую спинку кресла. - Бирюлево, Храброво и Березичи. Черт побери, с радостью бы продал это калужское захолустье, да только... Если пройдет слух что я продал или заложил что-то из своей недвижимости...

- Можешь не продолжать - Ростопчин помрачнел. - Что, все настолько серьезно?

- Если продать или заложить одно из них - то все поправимо конечно - Евгений пожал плечами - Да только эта палка о двух концах. Слухи да сплетни это пожалуй хуже чем кредиторы, которые навряд ли станут молчать, смиренно ожидая погашения долгов.

- Но как же так!  А счет, жалованье, пенсия? Доходы от поместий наконец? - все еще не понимая вскинулся Анатоль. Это холодное отрешенное философствование было ему не по душе.

- Проиграны, друг мой. Проиграны авансом - меланхолично ответил Оболенский. - Осталась только декабрьская выплата, но и ее хватит на погашение лишь части долгов, да и выплатив их я останусь без гроша. Больше никаких доходов не предвидится до самого апреля - когда будет очередная выплата пенсии, жалованья да и поместья принесут хоть что-то за счет озимых хлебов, но....

- Но кредиторы полгода ждать не будут - закончил за него Анатоль и покачал головой - Но может ты еще отыграешься?

- Нет уж - Евгений поднял голову глядя на друга с неожиданно твердой решимостью, отчего его светло-голубые глаза показались совершенно ледяными - С картами с сегодняшнего дня покончено.

- Сказывай... - с сомнением протянул Ростопчин. Чтобы азартный игрок - вот так, в одночасье и намертво пресек пагубную привычку - ему не верилось ни под каким видом. Даже несмотря на то, что Оболенского он знал как никто, и знал, что любое враз принятое решение его ни обсуждению ни отмене не подлежит, даже перед самим собой. - Стало быть.....

- Стало быть я без гроша. - хладнокровно подытожил Евгений - Могу раздобыть денег продажей какого-либо из поместий, но это будет все равно что расписаться в собственном разорении. И попасть на лифостротон*. Проще уж пулю в лоб.

- Погоди, погоди - Ростопчин отложил сигару на широкое гнездо пепельницы, поднялся, и заходил по бильярдной. Оболенский молча курил, не выказывая никакого видимого интереса к происходящему. А вот Анатоль действительно забеспокоился за друга. Черт с ними с деньгами, если бы речь шла о другом человеке, но он прекрасно знал, что Евгений и вправду скорее пустит себе пулю в лоб, чем запятнает собственную репутацию клеймом несостоятельного должника.Как же его вытащить? Предложить займ? Глупо. он все равно откажется, да и сменить один долг на другой - не выход. Откуда же можно раздобыть денег, если в ближайшие полгода никаких поступлений не ожидается?

Надин бы навеное знала. А может и нет. При мыслях о жене, о сыне и о том, кого она все еще носила под сердцем - стало тепло, и почти тут же он щелкнул пальцами

- Эврика! - прозрачные глаза друга обратились к нему, а Анатоль с жаром продолжил -  Тебе ведь надо продержаться до весны, и только. А значит получить откуда нибудь сумму, достаточную для покрытия долга до конца года. Почему бы тебе не жениться, а? Ты ведь старше меня, хоть и ненамного. Так у меня вот-вот родится второй ребенок, а ты до сих пор не женат

- Жениться? - Евгений скривился - Полно, милый друг, ты шутишь. Какой из меня жених, а тем более муж.

- Какой-никакой, а хороший! - Ростопчин крайне довольный своей идеей с размаху плюхнулся в кресло - Титул у тебя есть? Есть. Заслуги, послужной список, награды, солидный список недвижимости? Уже не мальчишка, а все еще молод, и собой хорош. Да за тебя любая побежит, подобрав юбки!

- Ты можешь себе представить меня женатым?  - Оболенский пожал плечами - Проще увидеть рыбу в наморднике.

- Есть рыбы, которым намордник был бы весьма кстати - Анатоль фыркнул - Так что твое сравнение - прости - даже не смешно. Ты... нет не перебивай, ты послушай. Ты же сам мне сколько раз говорил о необходимости продолжить род, не дать фамилии угаснуть. А кому кроме тебя твою фамилию продолжать?

Евгений замолчал. В этом был свой резон.

- И кого же ты предложил бы мне в жены? - наконец поинтересовался он

- У Надин есть сестра. - Ростопчин подался вперед, нисколько не смущенный ледяным взглядом друга - Средняя. Зинаида Львовна Ржевская. Как раз на выданье. Очаровательная девочка, можешь мне поверить. Красавица каких мало, и приданое за ней не маленькое. Ей конечно будет тяжело, привыкнуть к такому истукану как ты, но может под влиянием нежной и любящей жены - ты отогреешься и оттаешь.

Евгений усмехнулся, глядя на дымовые кольца. Выход был простой и спасительный. Да и жениться как ни крути все же рано или поздно - да придется. А уж в такой ситуации....

-Любопытно. Что ж. Познакомь меня с ее отцом. Посмотрим - так ли она хороша как ты говоришь

**

Лев Юрьевич Ржевский Евгению неожиданно понравился, хотя вызывал вполне понятную снисходительную иронию. Он знавал разных людей, в армии, да еще и на командной должности поневоле становишься физиономистом, и легко распознал этот хитрющий блеск в глазах, и цепкий взгляд прожженного дельца. Но помимо того - человеком он показался скорее добродушным чем наоборот. Быть отцом троих дочерей и двух сыновей - не легкая доля. Едва только Анатоль представил друга тестю - Оболенскому пришлось прикусить губу, чтобы не улыбнуться. Предводитель уездного дворянства едва не сделал стойку, точно гончая завидев лису.  Этот взгляд Евгений хорошо знал, и за три года после отставки видел такие на каждом рауте, на каждом вечере или приеме. Такими взглядами его окидывали почтенные мамаши, только и думавшие о том, куда пристроить своих чад, таким же смотрели и отцы.... Анатоль был прав - Оболенский был завидным женихом, - с титулом, громкими именем, немалым состоянием, в высоком чине, при орденах, с хорошей должностью, к тому же всего лишь тридцати трех лет от роду, хорош собой и вдобавок ко всему, что немаловажно - не обремененный родней (если не считать вдовой сестры).  Поэтому косились на него отцы и матери подросших дочурок почти постоянно. Вот и Ржевский тут же навострился, еще не зная даже цели их визита. Оболенский был доволен. Ведь наверняка выдав старшую дочь за графа он наверняка будет подыскивать для средней - как минимум не меньшую партию. А уж такой подарок судьбы как аппетитная рыбина, самолично пожаловавшая в дом - ни один уважающий себя рыбак не упустит. Поэтому он едва заметным взглядом охладил рвение Ростопчина, который чуть ли не с порога собирался заявить об их намерениях, и предоставил Ржевскому самому закидывать удочку. Тот не заставил себя ждать, и начав разговор как водится издалека, с вопросов о карьере, о причинах отставки, о здоровье - закинул наконец и свою главную наживку - извечную тему о том, как тяжко должно быть молодому еще мужчине жить одному, и самому заботиться о тысяче неинтересных мелочей, что ему полагается жить открытым домом, а какой же открытый дом без хозяйки, и вот они с Амалией Карловной...
Со своей потенциальной тещей Оболенский познакомился лишь мельком - обратив на нее ровно столько внимания, сколько требовала безупречная учтивость. Впечатления она на него не произвела не больше чем красивая статуэтка на каминной полке. Красивая, все еще утонченная, неплохое украшение гостиной, и непременный атрибут открытого дома, что правда то правда. Больше собственно от жены наверное и не требуется? Или требуется? Он этого не очень знал, но собствено и не имел охоты разбираться. Немаловажным было и то, что подарив мужу пятерых детей -двое из которых и вовсе были двойняшки - она все еще сохранила стройность фигуры, а главным образом то - что ее старшая дочь, будучи всего лишь двадцати трех лет от роду уже родила одного сына, носила под сердцем второе дитя, а значит смело можно было ожидать что плодовитость у них в роду. И если в дополнение ко всему, что требуется от жены - его гипотетическая супруга не замедлит еще и продолжить род, то это будет и вовсе великолепно.
Разговор тек неспешно, и предоставляя Льву Юрьевичу вовсю расставлять на себя капканы Оболенский скрывая улыбку позволял себе ненароком попадаться в одни, не замечать другие - чтобы не выглядеть в глазах потенциального тестя соискателем и охотником за приданым, а наоборот - создать у него впечатление что это он, Ржевский заарканил и опутал сетями довольно завидного жениха для своей Зинаиды.
Когда девушка вбежала в комнату оправляя зеленое платье Оболенский встал,  и пока Ржевский представлял его - рассматривал ее долгим, внимательным взглядом. Может и не полагается так смотреть на молоденьких девиц - но - к чему было юлить и изображать смущение? Или может следовало изобразить что-то еще? Евгений не имел ни малейшего понятия, равно как и охоты. Напротив - девица под его взглядом казалось смутилась, а он отметил, что Анатоль нисколько ей не польстил. Юная Ржевская была прехорошенькая. С белоснежной кожей, черноволосая, с прозрачными серыми глазами, пока еще по-подростковому угловатая, с возрастом она обещала стать настоящей красавицей. Все же семнадцать лет - не тот возраст в котором женская красота достигает своего расцвета. И кто придумал срезать эти бутоны так рано, и объявлять их старыми девами, если они остаются незамужними до той поры когда достигают настоящего расцвета? Дурацкие условности гражданского общества. И почему она заговорила по-французски? Еще одна модная глупость. Обилие этих "гражданских глупостей" иногда настолько переполняло чашу его терпения, что он подумывал  не последовать ли примеру собственного отца, и не вернуться ли в армию. Здоровье... ну что здоровье, до ста лет все равно не доживать, так хоть жить в привычной и понятной среде, без необходимости запоминать кучу мелочей и следовать двум кучам неинтересных условностей... А ведь приходится. Как, к примеру, этот чертов французский, которым Евгений владел безупречно, но вот терпеть его не мог.
Он поклонился, в ответ на представление, и, склонив голову, проговорил в ответ со спокойной учтивостью.
- Весьма, Зинаида Львовна. У вас очень гостеприимный дом, и, я вижу Анатоль ни капельки не преувеличивал, когда рассказывал о приятном обществе вашего батюшки, очаровании матушки и вашей красоте.

Отредактировано Евгений Оболенский (2015-12-02 14:06:16)

Оболенский не слишком любил чаи гонять, если не сказать - ненавидел. Пустое времяпровождение, которое так любят дамы, так тщательно выверивающие каждый жест, так отмеренно приподнимающие мизинчик, когда держат чашку, так аккуратно ставят ее назад, чтобы - не приведи Господь не звякнуть фарфором о фарфор. И разговоры за чайными столами обычно ведутся под стать. Однако сейчас эта церемония была очередным тактическим ходом, который надо было провести, и он принял в нем участие так же, как принимал участие в любой другой операции в своей жизни.
Однако Амалия Карловна по большей части избавляла гостей от необходимости изобретать темы для бесед, и щебетала так, как в ее возрасте пожалуй выглядело несколько вульгарным, на его вкус. Впрочем, внимая с внешне безукоризненно учтивым видом ее рассуждениям Евгений воспринимал едва ли пару слов из десятка, впрочем легко улавливая и по ним смысл сказанного.
Наверное следовало бы поухаживать за своей соседкой по столу, раз уж хозяева любезно предугадав его намерения, так удачно совпавшие с их собственными - усадили их рядом. Но Евгений понятия не имел о том - как следует начинать разговор с юной барышней, и ограничивался лишь тем, что оказывал ей лишь те знаки внимания, к которым обязывает этикет.
-
Зизи очень жалела, что рядом нет ни ее любимого Жоржика, ни Митеньки с которыми ей так было спокойно. Рядом с алчным папенькой и громкой маменькой, да к тому же в компании чужих ей мужчин девушка чувствовала себя маленькой рыбкой в большом-большом океане, где кишмя кишат хищные рыбы. Что делать она даже не представляла, но помнила маменькины наставления и потому пыталась занимать гостя разговором. Однако получалось у нее это плохо, поскольку маменька и не думала утихать. Она все болтала и болтала, удивляя окружающих, поскольку при абсолютно незакрывающемся рте, чай в ее чашечке тоже убывал.
- Вы простите маменьку, - тихо шепнула Зизи, - она просто взволнована вашим появлением. Маменька же в это время с упоением болтала от заграницах и кажется даже спрашивала Евгения Арсеньевича бывал ли он в Париже.
-
Этот робкий шепоток, свидетельствующий о том, что девица не только красива, но и умна настолько, чтобы понимать, насколько утомительна трескотня ее мамаши, невольно тронула Евгения, и он собирался было ответить вполголоса что-нибудь в тон ей, полушутливое и понимающее, что должно было создать некую общность, подобие маленького заговора, дабы сблизиться с будущей невестой, только вот неуместный вопрос госпожи Ржевской заставил его лицо окаменеть. Причину этому понял бы разве что Ростопчин, прекрасно знавший, как, и почему ненавидит Оболенский все, что связано с Францией, но Анатоль сидел по другую сторону, и некому было пнуть его ногой под столом, чтобы напомнить о необходимости переступать иногда через собственное мнение. И поэтому ответ Евгения прозвучал сухо, и почти холодно.
- Нет, мадам. Я не считал нужным посещать этот город ранее, и не думаю, чтобы пожелал бы посетить его и впредь.
Он поставил чашку на блюдце, и вместо крутившейся уже на языке успокоительной шутки для этой смущенной девочки произнес ровно и отстраненно
- Другие гости полагаю вызывают не меньшее волнение.
-
Зизи была готова нырнуть под стол от бестактности маменьки. Не известно как было остальным, но ей, сидящей с ним совсем рядом, будто бы передалось напряжение. Она и без того чувствовала себя жутко, а теперь и вовсе была готова лишиться чувств.
- Месье Анатоль, уже привык, - слабо улыбнулась Зизи, - он даже часто шутит над маменькой.
Амалия Карловна же не унималась. Ей невдомек было как так можно было не желать посетить Париж! Это ведь колыбель мод и все-все модницы неприменимо бывали в Париже! И благо было, что матушка еще не успела рассказать ни одной истории, связанной с этим городом, кои она услышала в салоне мадам Юдицкой, где иногда можно было встретить участников минувшей войны, так упоительно рассказовавших о заграничных походах. У Зизи и без этого начало темнеть в глазах от волнения, а дыхание чуть участилось.
-
Он мельком скользнул взглядом по своей соседке, и передал ей маленький широкогорлый кувшинчик со взбитыми сливками к ее пирожному.
- Анатоль служит наглядной иллюстрацией к тому, что язык не имеет костей, и надо признаться часто меня этим выручает, за что я ему глубоко благодарен.
У Оболенского была странная манера говорить. Одни и те же фразы, будучи сказанные с улыбкой и легким наклоном головы - были бы образцом учтивости, и чуть ли не примером галантной светской беседы. Но те же самые слова, сказанные тем же самым прохладным тоном, но без улыбки, с каменным лицом и взглядом, не выражающим ничего теплого - вымораживали собеседника насквозь, превращаясь из учтивости в ледяную едкость, и словно бы запирали отставного полковника на сотню замков и засовов, наглухо отгораживая его от собеседника,
Анатоль словно бы почувствовав что заговорили о нем, тут же встрял в разговор, медовым голосом сообщив теще
- Евгений Арсеньевич бывал во многих местах, но в основном в гораздо более экзотических чем Франция. Спросите его про Кавказ, Карабах, Карпаты, Дунай и Балканы, про персов, турок или поляков, и, ручаюсь, его рассказов хватит на весьма солидный том мемуаров, а может и не один.
- Не думаю, что эти мемуары пользовались бы успехом у дам. - спокойно ответил Евгений, который уже почти молился, чтобы это невыносимое чаепитие закончилось побыстрее - В Персии и Турции, в горах и устье Дуная еще - представьте, какая недальновидность - не имеется достаточного количества модных салонов. Всего лишь древняя история, чуждые нам обычаи, природные красоты - такая банальность! То ли дело, скажем, новые шляпки и платья с Rue De La Paix. Вот это я понимаю - интереснейшая тема. -
И вновь, несмотря на безукоризненную вежливость формулировок, и слов, которые можно было счесть за обычную галантную шутку, призванную к тому, чтобы польстить дамам - любое мало-мальски чуткое ухо легко определило бы - сколько яда и холода крылось в этой вроде бы простой и галантной на первый взгляд фразе. Переплетя слова таким манером, что они сходили за шутку и легкий комплимент - Оболенский той же фразой  почти открытым текстом заявил мадам Ржевской что та недалека, пуста и ограничена,  И даже не пытаясь сопоставлять сконфуженный вид девушки с говорливой маман, и сделать вывод в пользу первой, он теперь едва заставлял себя сохранять прежнее самообладание, но теперь от его напряженной фигуры и от его вежливой любезности так и веяло холодом.
-
В его словах не было ничего такого. Обычные светские улыбки и такой же светский юмор с претензией на остроту. Однако его тон пугал Зизи и чем больше разорялась маменька, тем более пугающим он становился. Бедная девушка даже не обратила внимания на поданные сливки, но механически поблагодарила и даже добавила их к десерту. Сама же бедняжка была не намного розовее этих сливок. И без того обычно бледная Ржевская сейчас стала напоминать алебастровую статую. Единственное, что она поняла из сказанного, это то, что он бывал на Кавказе, Балканах, среди персов, а из рассказов и книжек Жоржа и Мити она помнила, что там так же красиво, как и опасно. После очередного же пассажа маменьки на резкий ответ князя Зизи вообще показалось, что она разучилась дышать.
- Простите, - еле прошептала она одними губами, и совсем не согласуясь с правилами приличия и маменькиным мнением, вылетела из-за стола. Зизи была близка к обмороку, но все же нашла в себе силы на это. Ей было все равно куда бежать, но побежала она в библиотеку и настежь раскрыв окно, прислонилась спиной к краю рамы. Сложив руки на груди так, слово пыталась унять бешено рвущееся из груди сердце, она прикрыла глаза, вдыхая свежий воздух.
-
Оболенский едва сдержался, чтобы не закатить глаза к потолку. Вся эта ситуация, и не только чаепитие с разговорами от которых начинала тупо болеть голова, а еще и перспектива - породниться с этим вот семейством, взять в жены эту девочку, и до конца жизни быть связанным со всем этим....
Стоило задуматься об этом, как его охватывало желание отбросить салфетку, встать и уйти следом за мадемуазель Ржевской. Только не в соседнюю комнату а прочь из этого дома! Да, право, опозорить себя признавшись несостоятельным настолько, чтобы дойти до продажи одного из поместий было немыслимо, но пуля в лоб, бывшая единственной альтернативой такому исходу, и единственным достойным выходом из положения, кроме подсказаной Анатолем женитьбы - отсюда, из-за этого стола казалась далеко не самым худшим решением.
Впрочем Ростопчин достаточно хорошо знал своего друга, и почувствовав в конце концов что сдержанности его не хватит надолго - мягко и привычно перевел стрелки беседы на себя, а потом и вовсе принялся закруглять вечер, с тем, чтобы иметь возможность уйти, и встретиться со Ржевским в другой раз. Все же разговор подобный тому, который он задумал - не следует вести при первой же встрече.
Оболенский же, освобожденный на какое-то время от необходимости следить за беседой - вновь обратил внимания на пустой стул рядом с собой, и его накрыла новая волна раздражения.
Девица красива, это бесспорно, и возможно умна, как показали ее первые слова. Но вот это - бегство из-за стола, вопиющее неприличие, указывающее к тому же на взбалмошность характера и неприличествующую даме из общества несдержанность... Так убегают из мало-мальски неприятной ситуации прекрасные и трепетные героини в этих тошнотворных французских романах, а галантному кавалеру по законам жанра предписывается помчаться следом, и с усердием достойным лучшего применения, и всеми доступными нежными уговорами вызнавать причину волнения, успокаивать, уговаривать... А потом, когда девица по тем же законам жанра и для пущего нагнетания ситуации изволит упасть в обморок, причем упасть непременно в красивой, театральной позе - следует с тревогой и беспокойством приводить барышню в чувство, целовать ее ручку, прижимать ее к сердцу и уверять, что готов свернуть горы, достать луну с неба и проделать целую кучу столь же грандиозных сколь и бессмысленных действий, обещание которых столь любезны дамским сердцам, что они никогда не поинтересуются - куда собственно их герой денет добытую луну, и что останется на месте свернутой горы. В дни своей блистательной юности, когда молодой, овеянный славой ратных подвигов, блистая мундиром, галантными манерами и собственной внешностью, которые дамы находили весьма привлекательной, в дни молодости, озаряемой с одной стороны огнем и грохотом сражений, а с другой - ослепительной роскошью балов во время своих редких отпусков - он немного забавлялся этой игрой, хотя и тогда уже находил ее смешной и нелепой, но правила ее тем не менее хорошо знал. Сейчас же, в достаточно зрелом возрасте, пройдя через тупые, тяжелые жернова трех войн и целой жизни посвященной лишь служению отечеству - эта игра была для него не только утомительна, но и скучна.
И если при первом знакомстве он рассудил, что если по народной премудрости яблоко от яблоньки должно упасть недалеко, и нынешняя семнадцатилетняя девица достигнув зрелого возраста не потеряет своей красоты, будет столь же утончена внешне, и столь же плодовита - и был этим умозаключением весьма доволен, то теперь, по той же народной премудрости приходил в ужас, представляя что будущая супруга будет так же трещать о всяких глупостях, и выказывать почти вульгарную навязчивость.
Может и вправду не стоит со всем этим связываться? Ржевская конечно премилое дитя, но... одно только это имя "Зизи" больше подходящее по его мнение комнатной собачонке, нежели будущей княгине было на его вкус таким тошнотворно слащавым, что у него сводило скулы каждый раз, когда мадам Ржевская упоминала дочь по имени.
И что за стремление так все опошлить? Зинаида. Вполне красивое имя, из которого - если уж так приспичило - можно понаделать кучу сокращений куда более приемлемых для слуха. Ида, Аида, Зина, Ада, Низа.... так нет же "Зизи".... Не иначе как маменька придумала. Льву Юрьевичу пожалуй и на ум бы не пришло - думал Евгений с растущей неприязнью, едва удерживая на лице невозмутимое выражение.
Наконец испытание было окончено, и оба гостя покинули особняк Ржевских.
Ростопчин поглядывал на Оболенского с лукавым, ехидным и заинтересованным выражением, и одно то, что на вопрос "куда едем" Евгений однозначно заявил "домой" а не в клуб, или куда-то еще, было для него весьма красноречивым знаком.

Чуть позже, расположившись в кабинете Оболенского, с сигарами и коньяком Ростопчин со смехом рассказывал о своем собственном первом знакомстве с будущей тещей, но глядя на мрачное выражение лица друга то и дело перебивал собственный рассказ уверениями в том, что не все так страшно, как кажется на первый взгляд.
- Амалия Карловна конечно утомительное существо, но дочки ее на нее не похожи. Вот Надин - чем тебе не пример?
Оболенский не выдержал, и стукнул по столу донышком широкогорлого бокала
- Брось! Можно подумать - ты меня уговариваешь.
- Так я и вправду уговариваю - не стал отнекиваться Ростопчин - Поверь, Евгений, для тебя этот брак - лучший выход из положения. Получишь разом и средства чтобы расплатиться с долгами, не уронив при этом собственного достоинства, и жену - согласись, девочка очень мила. В конце концов, рано или поздно тебе все равно бы пришлось жениться, а влюбляться ты, как я понимаю, больше не собираешься. Так что, хочешь чтобы твой княжеский род на тебе и оборвался?
Оболенский глубоко затянулся дымом, откидываясь на спинку кресла. Ростопчин истолковал его молчание по-своему
- Знаешь сколько браков заключаются по сходным условиям, а потом супруги проникаются друг другом и живут душа в душу?
- Это не про меня - довольно резко отозвался Евгений. - Девица уже видно - несдержана, взбалмошна и напичкана всякой чувствительной дребеденью. Если ко всему прочему она окажется такой же пустоголовой трещоткой как ее мать, то я в итоге все же пущу себе пулю в лоб, от которой ты спасаешь меня сейчас.
- Ну, право, ты утрируешь, друг мой - Ростопчин небрежно отмахнулся. Сигара в его руке описала полукруг и тонкий дымок причудливо поплыл в воздухе и без того уже насыщенном терпким ароматом табака. - Она еще совсем дитя. Даже алмаз нуждается в огранке. Ты же ей по большому счету в отцы годишься. Сколько тебе? Тридцать три? А ей всего семнадцать. Если бы ты подсуетился тогда, за два года до выпуска из Корпуса, когда потащил меня со своими приятелями в наш первый загул, с той, рыженькой - помнишь? У тебя бы сейчас была бы дочь или сын того же возраста. Ну может на полгодика-год младше.
- Ты что же, предлагаешь мне выдрессировать ее по моему вкусу? - Оболенский мрачно усмехнулся, отпил глоток коньяка, и поставил бокал на стол - Представляешь во что она превратится в таком случае лет через десять при таком-то воспитании? В женское подобие меня!
Ростопчин расхохотался, представив последствия такой метаморфозы и замотал головой, утирая глаза тылом кисти.
- А что, тогда между вами будет полная гармония.
- Не дай мне Бог дожить до такой вот "гармонии". - фыркнул Евгений, которого от неторопливой беседы с другом, тишины и спокойствия собственного кабинета, привычного вкуса сигары и тепла коньяка, растекающегося по жилам мало-помалу начало отпускать то звенящее напряжение и тяжелый негатив, накопившийся от визита к Ржевским. В конце концов может Анатоль и прав. Какая в конце концов перспектива? Никакой. А девочка эта... Ну, какая разница. Для продолжения рода сойдет любая женщина. Времени искать другую невесту у него не было, долги не ждали, да и иллюзий о некоей гипотетической любви, по которой надо искать себе спутницу жизни - он вообще не испытывал с самой юности.
Так что может быть... Он вновь затянулся дымом и качнув головой произнес
- Ладно. Твоя взяла, Анатоль. Я к ним уже не заявлюсь, пригласи лучше Льва Юрьевича в Клуб послезавтра от моего имени. Моим гостем. Там и поговорим.

Отредактировано Евгений Оболенский (2015-12-17 11:51:14)

- Евгений, долго ты еще будешь копаться? - Ростопчин уже начинал терять терпение. Впервые он видел, чтобы его друг, всегда относившийся ко всему с военной точностью, будь то карточная партия, спор или готовность вовремя, позволил себе опаздывать. Оболенский же с нарочитой неторопливостью оправлявший обшлаги рукавов словно тянул время, чем с одной стороны вызывал раздражение а с другой - безумно смешил своего друга - Право, можно подумать, что ты собираешься в суд, где тебе должны вынести приговор.
Почти так - мысленно ответил Оболенский, бросив на себя взгляд в зеркало. Хорошо все же, что отставку его приняли с почетным сохранением мундира. Несмотря на три года прошедшие после отставки он ощущал себя в гражданском словно голышом, и хотя дома, в клубе или на службе все же носил сюртук почти аскетического полувоенного покроя, но отправляться на какой-либо вечер или бал в элегантном фраке заставить себя никак не мог. Странное дело - привычка. Лишь в мундире он ощущал себя, как в собственной коже, тогда как гражданское платье до сих пор воспринималось почти как маскарадный костюм, который зачем-то приходится носить почти постоянно. Из зеркала на него смотрело его отражение. Мундир подчеркивал статность фигуры и безупречную выправку, две звезды на груди и Георгиевский крест у глухого жесткого воротника отблескивали бликам, а пронзительно-светлые глаза смотрели так, словно отставной полковник собирался вновь принять смотр у своего полка, и собирался не на званый вечер а на плац. - Ну спасибо, хоть и отказавшись от карт, а блефовать я все же не разучился.
И верно, даже по глазам никто бы не догадался о дюжине-другой кошек, что скребли сердце не покладая лапок, и уж тем более о том глупом чувстве неуверенности, которое собственно и побуждало его собираться так медленно.
- Анатоль, знал бы ты до чего мне муторно туда ехать.
- Скажешь тоже. - Ростопчин увидев наконец что Оболенский готов - поднялся с кресла - Это всего лишь званый вечер. На турок помнится ты нас поднимал с гораздо большим энтузиазмом, хоть и было нас всего-то ничего, два взвода против сотни.
- Я бы с удовольствием предпочел выйти к против сотни турок одному чем снова попасться в зубы к этому жуткому семейству - Оболенский застегнул поясной ремень и поддернул его потуже, опоясывая талию. - Будь другом, Анатоль, не отходи от меня далеко. Если на меня вновь накинется мадам Ржевская, то я чего доброго не выдержу, и все твои хитроумные планы полетят в тартарары.
- Не переживай, не отойду - пообещал Ростопчин, посмеиваясь - Только тебе не с мадам, а с мадемуазель Ржевской бы побеседовать надо. А то не сегодня-завтра под венец ее поведешь, а до сих пор едва парой фраз перемолвились.
- Знать бы еще о чем с ней беседовать - проворчал Оболенский, машинально снимая с подлокотника кресла трость, но тут же отставил ее обратно, потому как с мундиром она выглядела нелепо. В крайнем случае придется потерпеть боль в колене к вечеру, от долгого пребывания на ногах без нее, ну да не беда. Засевший в кости осколок шрапнели беспокоил его при перемене погоды, и порой причинял поистине невыносимую боль в случае переохлаждения или сырости, но в обычное время почти не напоминал о себе, и ходил он по большей частью достаточно свободно, пользуясь тростью лишь для профилактики, чтобы избегать лишних нагрузок.
- На месте разберешься - легкомысленно посулил Ростопчин - Ну пошли, пошли....
===
Вечер у баронессы был в самом разгаре когда оба друга поднялись по широкой полукруглой лестнице в гостиную, походившую своими размерами скорее на бальный зал средней руки. Если и говорилось в приглашении о "небольшом вечере" то небольшим его мог бы назвать разве что человек не умеющий считать. Одних только дам в ярких платьях навскидку обнаружилось не менее двух десятков, не говоря уже о мужчинах. Как и полагается, от самого порога оба друга направились поприветствовать хозяйку дома.
- Я слышала, мы скоро станем с вами родственниками, князь - проворковала Юлиана Вилимовна, после приветствия, подавая Оболенскому руку для поцелуя - Сердечно этому рада, и рада тому что наша милая Зизи делает столь блестящую партию, и, смею заметить, вам достается удивительнейший цветок. Надеюсь вы будете с ней нежны и заботливы, как она того заслуживает, юная мадемуазель Ржевская замечательная девочка.
- Вы оказываете мне честь подобными речами, баронесса - улыбнулся Евгений уголками губ, выпрямляясь. Это была универсальная фраза, которой можно было ответить на что угодно, в том числе и на подобную фразу, в которой непредвзятый человек не увидел бы ничего предосудительного, он же счел недопустимо фамильярной.
- А вы знаете, она сейчас здесь - шепнула баронесса, прикрывшись веером, с таким видом, словно поверяла ему какую-то необычайную тайну. Евгений едва не фыркнул. Еще бы, ей тут не быть, на вечере у близкой родственницы своей маман, о чем нетрудно было догадаться по фамилии хозяйки, даже не вникая в хитросплетения родственных отношений этого семейства. Интересно эта леди сама глупа или его считает идиотом? Или это просто очередная светская условность, обставлять самые простые вещи целым каскадом словесных прелюдий? И то, и другое, и третье - наконец решил он, ответив, как того и требовала учтивость - удивленно-восхищенной фразой
- Да что вы говорите?! Право, мне невероятно повезло. Ваш кров, милая баронесса, просто создан для счастливых совпадений - хотя ни удивления ни восхищения в его глазах не было ни на грош. Баронесса впрочем проглотила эту ахинею не поперхнувшись, и многозначительно посмотрела в уголок. Следуя за ее взглядом Оболенский обернулся, и увидел Надин Ростопчину, как и подобает даме в интересном положении сидящую поодаль, там где ее условно "не видят". Вообще даме из общества и из дому-то не выходить не полагалось, едва только они начинали подозревать у себя возможную беременность, не говоря уж о том чтобы посещать вечера, да еще будучи столь явно на сносях, что казалось того и гляди - родит прямо здесь. Но Надежда Ростопчина, переняв повидимому вольные взгляды Анатоля с легкостью игнорировала эту условность, и как ни странно у Оболенского это не вызывало никаких нареканий. Очень уж милой она была, и носила свою почти восьмимесячную беременность так непринужденно, что поневоле привлекала все взгляды, и что самое замечательное - ничуть этим не смущалась.
- Наденька очаровательна, не правда ли - все в тех же лучших традициях этикета не унималась тем временем баронесса, в восторге от того, что хоть кончиком мизинца да способствует сватовству князя. Все же в любой женщине хоть в глубине души да дремлет сводня.  - А Зизи просто розочка на рассвете.
Скорее уж розочка на торте - мысленно отозвался Оболенский, разглядывая издалека это обилие оборок, кружев и бантов, за которым опущенная головка казалось маковым зернышком уроненным в чашку взбитых сливок. Высоченное сооружение у нее на голове по сравнению со строгим узлом на затылке у Ростопчиной (хотя завитые букли у висков, которые он, будь его воля, категорически запретил бы к ношению - имелись у обоих) наводило на мысль о том, что сооружаются подобные прически не иначе как с помощью дипломированного архитектора, при участии топчакового крана и целой армии строителей.
- Да, баронесса. - он поклонился, закладывая левую руку за спину - И с вашего позволения я оставлю вас, дабы засвидетельствовать свое почтение графине Ростопчиной и мадемуазель Ржевской.
- В таком случае я вас отпускаю, и вас, граф, тоже - она подала руку Анатолю, который не преминул осчастливить ее тучей комплиментов.
Через зал Евгений шел так неторопливо, что Ростопчин успел нагнать его
- Что, страшно? - в восторге от всего происходящего шепнул он под ухом друга, с видом мальчишки, с успехом провернувшего какую-то великолепную каверзу.
- Анатоль!
- Да Бог с тобой, я же шучу. Пошли, все будет великолепно!
Оба друга подошли к диванчику, на котором поместились обе сестры. Ростопчин, искренне любивший жену, и гордившийся ею, буквально светился, и на правах родственника опустив обязательные светские расшаркивания заявил
- Милые дамы, поглядите кого я вам привел!
Оболенский поклонился с известной непринужденностью
- Госпожа графиня, Зинаида Львовна, приветствую вас, и позвольте сказать, что ваше присутствие - поистине украшение этого вечера.
Господи, сколько же раз он говорил подобные фразы. И будучи неизменно учтив и любезен с дамами легко заводил и светские беседы, и ни к чему не обязывающий милый салонный флирт, и шалости "с продолжением" особенно во времена расцвета своей молодости, лет семь-десять назад. А сейчас отчего-то он чувствовал себя косноязычным до смешного, и то, что с любыми другими дамами удавалось ему легко и играючи - с этой девочкой, которой предстояло стать его женой - казалось чем-то совершенно чуждым, как впрочем наверное со всеми, кто засиживается в холостяках дольше известного возраста.
Тут, на его счастье послышались вступительные аккорды вальса, сопровождаемые всеобщим оживлением, аханьем дам и чуть усилившимся гулом голосов мужчин. Что ж, танец не худшее начало.
Он еще раз поклонился - на этот раз одной лишь Зинаиде
- Мадемуазель, не окажете ли вы мне честь и позволите ли пригласить вас на тур вальса?

Отредактировано Евгений Оболенский (2015-12-29 20:01:37)

Танцы входили в такую же программу обучения в Корпусе, как и фехтование и стрельба, помимо общеобразовательных дисциплин. Офицер российской армии обязан был уметь достойно подать себя в обществе, а для этого умение танцевать было весьма и весьма значительным.  К тому же, во времена своей юности, наравне со многими своими товарищами, Оболенский в совершенстве усвоил галантную науку, которая придавала большинству молодых офицеров неотразимую притягательность в глазах дам. И теперь, спустя пятнадцать лет, как и в тот день, когда молодые выпускники блистали на своем первом балу - он так же легко вел свою партнершу в вальсе, настолько привычно, что не считал шагов, словно скользил над паркетом. Привычно заложив одну руку за спину, и обвив другой рукой ее талию, в странном полуобъятии, дозволенном вальсом, он кружил девушку по залу, словно бы музыка была ветром, а они - листком, увлекаемым ею.
Лишь сейчас, впервые прикоснувшись к ней, Евгений вдруг впервые, со всей остротой понял - насколько она моложе него.  Она была такой маленкой и хрупкой, что он пожалуй мог бы обхватить ее талию ладонями.  Угловатость подростка в ней еще не сменилась округлой женственностью форм, декольтированное платье открывало трогательно выступающие ключицы,  а на тонкой шейке открытой высокой прической, лихорадочно колотилась голубоватая жилка. Девочка так явно волновалась, а может быть и боялась, ее стан под его рукой был напряженным и зажатым, лицо казалось сосредоточенным, словно бы она считала шаги, боясь ошибиться, а прикосновение  тонкой ручки, лежавшей на его плече, было таким невесомым, что он не ощущал его через плотное сукно мундира и тонкий корешок эполет.
Не женщина. Не девушка даже. Сущее дитя! Она едва поднимала глаза, и тут же снова опускала их, словно боясь встретиться с ним взглядом. Оболенский вел ее по залу, с каждой минутой все острее ощущая какое-то странное чувство, вмешавшееся в  уже устоявшееся полупрезрительное отношение к этому браку, которое впрочем было продиктовано, надо отдать девочке должное - вовсе не ею, а глубоким недовольством на себя самого, что долги вынудили пойти на то, на что он не пошел бы ни в каком ином случае. И ее маменькой, разумеется. А сама она? Дитя, которое толком похоже не соображает, что делать и как себя вести. Он отчаянно пытался отрешиться от своего раздраженно-ироничного отношения, снова воскресшего при виде этого платья, делавшего ее похожей на огромное безе, и этой архитектурной клумбы на голове, пытаясь припомнить, что ведь девушка все же извинялась за столом за свою маменьку, значит она возможно хоть сколько-нибудь вменяема? Но этот ее побег из-за стола был как минимум источником не меньшего раздражения. А сегодня? Кокетство, попытка набить себе цену столь неумелым способом, или....
Или то, что дошло до него только сейчас? Банальный страх?
Анатоль прав, черт побери. Надо поговорить с ней. Не кобылу же беру в самом деле....
Они кружились все дальше и дальше - высокий, статный офицер с темными волосами, прореженными редкими нитями ранней седины, и тоненькая девушка, в  белой кипени платья, пышная юбка которого развевалась от стремительного, уверенного темпа, в котором вел ее партнер. И его безупречная выправка,  гордый, уверенный взгляд, и ее нежная красота, изящный изгиб шеи, стройный стан, и бледное лицо, достойное кисти Рафаэля со скромно опущенными глазами - они поневоле притягивали все взоры, и не раз и не два за время этого вальса слышалось по углам восхищенное "Ах, какая красивая пара"
Оболенский молчал. Многие его ровесники в период их юности рассыпались во время танцев в любезностях, сыпали комплиментами, и напрашивались на следующие. Евгений же во время вальса всегда молчал, и в молчании долгий, глубокий взгляд среди вихря танца и музыки обычно производил бОльшеее впечатление чем многоречивые излияния, и весьма способствовали и флирту, и "охоте за бабочками", в чем в юности он немало отличался.
Теперь же он молчал вовсе не из желания очаровать эту девочку, а просто потому, что не привык разговаривать во время танца, полагая сам вальс событием настолько самодостаточным, что разрушать его разговорами полагал дурным тоном. К его удивлению,  Ржевская тоже молчала. Из робости ли? Из страха? Или тоже считала, что всему свое время? Во всяком случае ее маман бы трещала без умолку даже во время вальса. А она - нет. Значит ли это, что яблочко упало все же хоть немного поодаль от яблоньки.
Да... Надо с ней поговорить. Надо.
Музыка стала замедляться, затихать, и наконец замерла, оставив последний, глубокий и звучный аккорд еще плыть в воздухе. Оболенский медленно и церемонно отвесил девушке глубокий поклон, предложил ей руку, но, вопреки общепринятым правилам - не спросил "Куда прикажете проводить вас, мадемуазель", а произнес негромко
- Мадемуазель, позвольте мне занять немного вашего времени, для небольшой приватной беседы?
Вопрос конечно был риторическим. Их помолвка была уже оглашена, они могли сколько угодно беседовать наедине, да и отказать официальному жениху в подобной просьбе - она не имела оснований. Однако же он терпеливо дождался смущенного книксена с опущенной головой, который долженствовал означать согласие, и повел ее ко второму выходу из зала, надеясь попасть в какое-либо помещение, где можно будет спокойно поговорить, без любопытной толпы и звуков музыки вокруг.
Они оказались в небольшой крытой галерее, соединяющей дом с большой стеклянной пристройкой, и пройдя по этой галерее шагов двадцать, оказались среди удивительной магии летнего зада. За высокими стеклянными стенами в темноте крупными хлопьями валил снег, казалось - протяни руку, и можно будет набрать его в горсть. А здесь - было тепло, сад был освещен как и бальная зала, потому как являлся гордостью хозяйки и частым местом визитов гостей, и широкие зеленые листья, деревья и цветы словно стирали грань времен года.

Оставшиеся недели до свадьбы, прошли в хлопотах, в коих Оболенский погряз настолько, что лишь изредка имел время вспомнить - ради чего, собственно все это затевается. Ощущение, что неперь он будет жить в доме не один, что в доме будут раздаваться звонки, подзывающие слуг откуда-то и помимо его кабинета, и что за столом напротив него отныне, и до конца его дней будет сидеть эта темноволосая девушка, которая сейчас не едва смеет поднять глаза в его присутствии. Он иногда задумывался, представляя себе - а как, собственно они будут жить? В тридцать три года Евгений был закоренелым холостяком, ранее никогда не обращавшим внимание на супружеский быт своих знакомых и приятелей. Даже супругу Ростопчина он воспринимал лишь как необязательное декоративное приложение к его другу, которое сопровождало его на приемы, и оказывало ему самому обусловленный правилами хорошего тона прием, когда ему доводилось посещать их дом. Забавно, ему никогда не приходило в голову расспрашивать Анатоля - как собственно они живут, как проводят время в тех случаях когда он оказывается вечером дома, о чем вообще можно беседовать с женщиной, которая постоянно, ежеминутно, ежечасно живет в твоем доме? О, он легко мог найти тему для беседы с любой дамой на любом вечере или приеме, и пользовался вполне определенным успехом, почитаясь ими за человека умного, учтивого и корректного. И флиртовать он умел, особенно в пору расцвета своей молодости, с большим успехом. Но так то короткие беседы, эпизодический флирт, короткие интрижки, затеваемые почти исключительно ради развлечения и удовлетворения тщеславия. А вот так? Постоянно? День за днем? Совершенно непонятно!
Эти мысли вызывали в нем скорее не негатив, а некое недоумение, составленное из букета самых привычных деталей быта, которые должны были измениться после свадьбы. В главном же, полагал Оболенский - жизнь его существенно перемениться не должна. Служба, Английский клуб, Анатоль, лошади и охота, приемы и балы. Единственным различием было то, что отныне на эти приемы он будет являться не один, и метрдотель будет оповещать "Князь и княгиня Оболенские". Да и охоты, большие конно-псовые охоты на английский манер, вошедшие в моду - тоже являлись скорее светским развлечением, столь же обязательным к парному посещению, как и любой из великосветских раутов.
К статьям его расходов разумеется отныне прибавятся счета за наряды и украшения для супруги, которая, в качестве княгини Оболенской, разумеется должна будет выглядеть самым достойным образом в любом, даже самом блестящем обществе. Но поскольку отныне в его расходах не будет более карт, а на бильярде он проигрывался так редко, что это и в расчет не принималось, то по суммам которые он ранее расходовал за ломберным столом он еще оказывался в большом выигрыше.
Приданое невесты, право распоряжения которым он получил сразу после заключения брачного договора, еще до венчания, позволило ему поправить свои дела. Привычный к трезвому расчету Оболенский предусмотрительно рассчитался поначалу лишь с наиболее нетерпеливыми кредиторами. Остальные, убедившись в его кредитоспособности, благоразумно не напоминали о долгах, и он отложил расчет с ними на несколько недель, чтобы такое совпадение по времени не провоцировало сплетен о том, что князь Оболенский расплачивается с долгами из приданого своей жены. Так-то оно так и было, но вот афишировать этого он совершенно не собирался, тем более в свете. Никто кроме Ростопчина не догадывался на какой крайности он оказался, и это его вполне устраивало. Возможно что и Лев Юрьевич, ушлый и проницательный делец тоже догадался, но на его счет Евгений был вполне спокоен. Ржевский был прирожденный коммерсант, и отдал приданое дочери, словно вложение в коммерческое предприятие, наперед зная, что его акции неминуемо взлетят до небес. Ведь продержавшись с помощью его денег, расплатившись с наиболее крупными долгами, и устроив все полагающиеся при венчании и после него церемонии с большим размахом - Оболенский поддержал свое реноме, и, благополучно дотянул до конца декабря, времени, когда начислялось не только жалованье в Министерстве, но и ежегодная пенсия за выслугу лет, военные заслуги, командный стаж, ранения и ордена, составлявшая более чем внушительную сумму.
Деньги, которые он благоразумно не поторопился отдать за остальные долги - Евгений пустил на обустройство венчания, свадебного приема, который планировался небольшим но изысканным, и, наконец, большого бала в честь княгини Оболенской, который, неписанными правилами света предписывалось дать в честь новобрачной вскоре после свадьбы.
Все это, (включая "брачный обыск" порядком его измотавший, потому что пришлось поехать в Храброво и отыскивать там в закрытой и затянутой чехлами материнской спальне документы, о необходимости которых он ранее и не подозревал) отняло у него немало времени. Елизавета, явившаяся из имения покойного Тарновского, где жила с детьми почти безвылазно - поначалу взялась было давать брату советы, в ставшей для нее привычной наставительно-повелительной манере, но очень скоро убедилась в бессмысленности своих попыток. Если Оболенский хотел что-то узнать, то спрашивал сам. Попытки же что-либо диктовать ему, упирая на то что "так надо", и уж тем более навязывать собственный авторитет, были бесполезны как попытки дождевой капли проточить гладкий мрамор. С раннего детства предоставленный лишь самому себе, воспитанный вначале Корпусом а потом армией, привыкший к строжайшей иерархии и беспрекословному повиновению, Оболенский не терпел никаких нотаций или нравоучений, и авторитет сестры, которую он признавал лишь по тому факту что они оба рождены от одних родителей - ровным счетом ничего не значил.
Он не доверил ей даже обставить спальню и будуар для будущей княгини. Сколько он себя помнил - Елизавета жила в поместье с детьми, и вкусы у нее, по его мнению, были соответствующими, и по на его взгляд - почти мещанскими. Поэтому весьма корректно, но совершенно непререкаемо посоветовав сестре не вмешиваться, он пригласил Илью Ветрова, который, будучи одним из учеников Стасова помогал своему патрону в делах, и вместе с ним участвовал в восстановлении интерьеров Екатерининского дворца, после знаменитого пожара тринадцать лет назад. Строгий и выдержанный стиль, в котором работал этот мастер пришелся Оболенскому по душе, он не поскупился на расходы, и в короткий срок в большой комнате рядом с его спальней была оборудована и обставлена спальня для будущей княгини, проделана дверь в стене, превратившая обе комнаты в смежные, а также обустроены для нее отдельная ванная комната, что могло быть сочтено почти мотовством, и будуар.
Со стороны это могло бы показаться проявлением высшей внимательности по отношению к будущей супруге. Однако, Оболенский и не задумывался об ее благе. Все это он делал лишь потому что так было принято, и дом должен был соответствовать отныне его статусу женатого человека. Ему и в голову не пришло, что выбранный им интерьер с тяжелыми багровыми бархатными шторами, массивной и удобной мебелью из красного дерева с лаконичной и строгой резьбой, и такой же багровой обивкой - может прийтись совершенно не по вкусу его будущей жене, и что юной девушке подошли бы светлые пастельные тона, воздушная белая мебель и бело-кремовая обивка стен. Идея поинтересоваться ее собственными вкусами и желаниями ему даже на ум не пришла.
Точно так же он организовывал и свадебный прием, и все остальное, сообразуясь с собствеными вкусами, и ни минуты не заботясь о том - понравится ли все это его будущей супруге.
Утром, в день свадьбы, одеваясь в своей спальне, по армейской привычке обходясь без помощи камердинера, он придирчиво осмотрел себя в зеркале, и найдя, что выглядит вполне достойным образом и отправился в церковь в сопровождении Ростопчина, и маленького поезда из знакомых и приятелей, поджидавших его в гостиной. БОльшая часть гостей должна была прибыть с поездом невесты.
И позже, стоя перед алтарем, рука об руку с девочкой, которой отныне предстоит называться княгиней Оболенской, он не чувствовал.... ничего. Даже досады. Слишком много было хлопот, чтобы у него оставалось время на какие-то колебания и размышления. Долгая гонка была закончена, и гулкий голос батюшки, тянувшего бесконечные молитвы, прерываемый тонкими возгласами дьяка и торжественными подпевками хора, отмечал очередную веху его жизни лишь под его усталые мысли о том, что все сделано как надо, и рождение новой четы в свете будет обставлено самым достойным образом.

Свадебный прием длился до самой ночи. По традиции, невеста должна была ускользнуть с торжества незаметно, причем все знали куда и для чего, но традиционно было принято этого "не знать" и "не замечать" ее отсутствия. Обыкновенно в это время удваивалось внимание гостей к жениху, хихиканье и взгляды дам из-за вееров, понимающие усмешки мужчин, не слишком умело замаскированные какими-либо иными причинами. Потому что жениху предполагалось эти полтора часа маяться страстным ожиданием. Оболенский, впрочем, не подал своим гостям никакой пищи для пересудов, и точно так же спокойно беседовал с мужчинами, переходя от группки к группке, и раскланивался с дамами, привычно и легко отвешивая им любезности и комплименты.
Ростопчин, фланировавший от него к жене и обратно, подшучивал и теребил друга, который, впрочем не выказывал ни радости ни огорчения. Мысли впрочем у него были самые разные. В частности о предстоящей ночи. Ведь как знать. Все же эта часть брака может стать решающей, может сделать его приятным, а может и превратить в ад кромешный. Девочка его, разумеется, не любит, впрочем как и он ее. Иллюзий по этому поводу он не испытывал никаких, но что имеет общего эта пресловутая любовь с обусловленными самой природой взаимоотношениями мужчины и женщины? Как знать.... как знать...
Наконец гости разошлись, он поднялся к себе, скинул мундир и черную шелковую манишку, распустил ворот рубашки и тугие манжеты, несколько минут постоял у распахнутого окна, с наслаждением впивая ледяное дыхание надвигавшейся зимы, и направился к двери, разделявшей их спальни. Коротко стукнув в дверь он повернул ручку, и вошел в спальню.... своей жены. Странность и непривычность этого словосочетания поневоле вновь вызвала у него улыбку

В какой-то момент Евгений почувствовал что-то вроде жалости к этой ошалевшей от страха девочке, которая смотрела на него круглыми глазами. Ну вот зачем, какого черта? Воспитывают девиц нарочито нежными и воздушными созданиями, так, что даже поцелуй им кажется верхом чего-то сладострастно-запретного. Интересно, это только он ощущает себя удавом перед застывшей пичугой? Или это крест всех мужчин? Надо бы спросить хоть у Анатоля, да предмет больно щекотливый.
Оболенский, покусывая губы, стоял перед новоиспеченной княгине, а потом протянул руку, взял ее за руку, и почти мягким движением поднял ее на ноги. Она была намного ниже него, и он провел пальцем по ее подбородку, вынуждая поднять голову и смотреть себе в глаза. Он не умел быть преувеличенно-нежным, для того, чтобы незаметно растворить ее страх, не был и похож на романтического героя романа, который мог бы в одночасье превратить отчуждение в страсть. Но во всяком случае с женщинами он умел обращаться, и когда нужно, умел быть терпеливым.
- Вам не стоит бояться меня, дитя. - вполголоса выговорил он, спокойно глядя в ее прозрачные глаза, - Я не причиню вам ничего дурного. Брак подразумевает отношения между мужчиной и женщиной, которые могут, и не имея отношения к любви приносить супругам взаимное удовольствие. Готовы ли вы вполне мне довериться, и позволить обучить вас этой науке?

Молчание - знак согласия? Увы, не всегда. Во всяком случае Оболенский видел в своей жизни достаточно страха, чтобы не распознать сейчас выражение ее расширенных глаз. Захотелось выругаться. А еще больше - просто уйти. И не в спальню, а в кабинет. И провести ночь с коньяком и сигарами. И с Гретой. Да только курам на смех. Полковник Оболенский, не трусивший никогда в жизни сбежал от собственной жены в первую брачную ночь. Рассказать бы это тем туркам что выжили при Ахцалихе и Баязете - животы бы надорвали.
он молча наклонился, легко коснулся ее губ сомкнутыми губами, чтобы не пугать еще больше, и опустил ладони ей на плечи.
- Не надо бояться - вполголоса произнес он, стараясь придать своему голосу мягкость, но прекрасно понимая, что одного этого недостаточно. Что ж... понадеемся на терпение, на спокойствие, и ... на природу хотя бы, чего уж там.
Его ладони мягко сдвинули пеньюар с ее плеч, и он упал к ее ногам невесомой пеной шелка и кружев.

Этот жест внушил некоторую надежду, хотя закрытые глаза и прикушенная губа свидетельствовали о том, что страх ее никуда не делся. Вполне, впрочем, понятный страх невинной девушки. "И какого черта их выращивают как оранжерейные цветы, в полном неведении об отношении мужчины и женщины, заходящем дальше поцелуя?" - мелькнуло в уме, и тут же обрушилось волной ненависти к теще. Вообще-то матери полагалось просветить дочь, хотя бы перед свадьбой, но тут... похоже об этом и речи не шло. Приходилось полагаться лишь на собственное терпение, и хотя Евгений не испытывал особых иллюзий, но все же.... Это ведь был единственный шанс превратить этот вынужденный брак во что-нибудь хотя бы удовлетворительно терпимое для обоих. Какой мужчина не испытывает подобных иллюзий, что его ласки и терпение смогут пробудить в партнерше женщину? Хотя бы из обыкновенного тщеславия и самолюбия - двух вечных обманов, затмевающих взор даже самым трезвомыслящим людям в том, что касается постели?
Он медленно, нарочито неторопливо гладил ее плечи, скользя ладонями по рукам, и вновь поднимаясь до плеч, к шее, спускался по спине до поясницы, терпеливо гладя кожу под тонкой тканью, словно тепло его ладоней могло бы отогреть эту застывшую статую. Медленно и осторожно скользнул ладонью с плеча к груди, и мягко обвел пальцами контуры восхитительного полукружия.
Она была красива. Еще не до конца оформившийся, не распустившийся бутон, который поневоле будил естество, отчего несмотря ни на какую выдержку чаще застучало сердце. Ему захотелось сорвать с нее эту невесомую преграду, но тогда.... Тогда она еще больше перепугается, сожмется как устрица, и тогда и вовсе единственный шанс будет потерян. Да и какое удовольствие можно получить от сжавшегося в комок перепуганного котенка.
снова и снова, никуда не торопясь, мягкими движениями, словно пытаясь согреть и расслабить застывшее в напряжении тело он вновь и вновь проходился по нему ладонями, и наклонившись коснулся губами того места где шея мягко переходит в плечо. А потом, поднял девушку на руки, и опустил на постель, в белую кипень взбитых подушек

Это прикосновение заставило его вскинуть на нее глаза. Обычно холодные, льдисто-голубые, сейчас, в едва-едва рассеиваемом единственной свечой полумраке казались прозрачными как вода. Кто бы мог подумать, но он почти молился сейчас, чтобы природа хоть немного взяла верх над разумом, над страхом, над вколоченной воспитанием стыдливостью. Иначе... Иначе этот брак будет и вовсе невыносим, потому что второй раз заставить себя лечь в постель к восковой статуе не заставит ни один мужчина, и дело даже не в пожизненной аскезе к которой приведет этот брак, а к тому что и наследников в нем не появится.
Он осторожно поймал ее руку, поднес ее к губам, и наклонился над ней, осторожно продолжая свои ласки, становясь чуть более настойчивым, стараясь отогреть ее тело теплом ладоней и закрепить то минутное расслабление, которое - кто знает - не померещилось ли ему. Да нет... вроде не померещилось. Воспользовавшись случаем он подался назад, двумя движениями стянул с себя рубашку, и снова склонился над девушкой, осторожно касаясь ее тела ладонью, а потом так же неторопливо и спокойно коснулся ее губами, сквозь тонкую ткань сорочки
сейчас стоило поблагодарить и скудный, едва рассеивающий темноту свет. Оболенский был хорошо сложен, однако крепкое жилистое тело во многих местах отмечали шрамы, которыми прошлись по нему три войны, и множество дуэлей, и к примеру длинный рубец от сабельного удара пересекавший грудь и верх живота нискось, словно орденская лента - мог бы напугать девушку еще больше. Сейчас ей было не до разглядывания - спасибо и на том. В какой -то момент, он поднял взгляд к ее глазам, словно бы пытаясь понять - можно ли. А потом сдвинул ладонью сорочку с левого плеча, обнажая по-подростковому еще остренькое плечико с трогательно выступающим краем ключицы, и провел кончиками пальцев уже не по ткани а по коже.

Светлые глаза Оболенского блеснули. Этот жест, такой робкий, такой несмелый - словно снял камень с плеч. Пусть они оба далеко не пылали страстью, но теперь он знал, по крайней мере, что близость, если он будет в достаточной мере терпелив и дальше - не внушит ей отвращения. А это было важно. Эта ночь, в случае его грубости или нетерпения - превратила бы эту робкую, напуганную, по-детски еще угловатую девочку - в зажатое, забитое, унылое, скучное существо, и даже красота ее быстро угасла бы, словно так и не распустившийся бутон. Он хотел другого. Чтобы узнав вкус и наслаждение медленных ласк опытного мужчины, она со временем расцвела бы в женщину. Женщину роскошную, соблазнительную, которая знает себе цену, и умеет подать себя, достойно принимает заинтересованные взгляды мужчин и завистливые вздохи женщин, которой предстояло вращаться в самом высшем обществе, носить статус замужней дамы, статус княгини Оболенской. Да. Евгений был тщеславен. И не испытывая к своей жене ни тени сердечной привязанности - он собирался превратить ее в ту, на которую будут оглядываться, ту, за которую ему станут завидовать, и первый урок новоиспеченной княгине - преподавался сейчас без слов, обращенный не к ее уму или сознанию, а к ее природе, чтобы пробудить в ней женщину, которая будет когда-нибудь блистать и очаровывать. Он накрыл ее кисть своею, передвинул пониже и осторожным жестом прижал к груди, прикрывая сверху ладонью, так, чтобы она ощутила под своей рукой быстрые, глухие удары сердца.
- Вы очень красивы, Ида. - медленно, очень спокойно выговорил он, впервые назвав ее тем именем, которое мелькнуло в голове еще в день знаменательного чаепития, в противовес мерзкому "Зизи" ее мамаши. И все еще прижимая ее ладонь к своему сердцу - снова склонился к ее губам. Однако на этот раз поцелуй его был не таким как предыдущим. Он был осторожен и терпелив, словно впереди была вечность. Он медлил на ее губах, неторопливо, понемногу разжимая их своими, обучая самому простому - поцелую, а свободная рука осторожно сдвигала тонкую ткань сорочки, неторопливо касаясь обнажившейся груди вначале кончиками пальцев, а потом и всей ладонью. Миллиметр за миллиметром, словно боясь спугнуть хрупкую бабочку он скользнул ниже, к шее, к груди, спуская сорочку еще ниже, обнажая ее окончательно, всеми силами заставляя себя не торопиться, чтобы не вернуть уснувший было страх.
Странными были эти ласки. Он ведь не любил ее. Знал, что и она его не любит. Ну и что же из того? Мало ли было в его жизни женщин, которым он умел доставить наслаждение и без любви? Близость физическая, которую женщины часто неотъемлют от сердечной любви - была для него лишь предметом наслаждения. Утонченным, изысканным, как вино, которое можно пить совершенно без ничего постороннего, наслаждаясь лишь его собственным вкусом. И призвав на помощь всю свою опытность, всю сдержанность и терпение на которые был способен, не нуждаясь уже, после ее первого жеста, словно бы "раскрывшего" ее для дальнейшего - ни в ее ответных движениях, ни в чем либо другом, он медленно ласкал ее тело, с невольным трепетом замечая, как оно начинает отзываться на его ласки, как под его губами непроизвольно отвердевают темные вишенки сосков, какой восхитительно нежной упругостью ощущается под ладонями слегка набухшая от совершенно бессознательного возбуждения грудь, как чуть напрягается и подрагивает от его дыхания белоснежная кожа на животе. Казалось прошла бесконечность прежде чем он почувствовал, что если не чувствами своими - то по крайней мере физически она готова его принять. И был так же терпелив и осторожен, овладевая ею, чтобы не причинить ей боли. Он был достаточно опытен, чтобы наткнувшись на незримую преграду выждать несколько секунд, чтобы она легче поддалась, и едва заметное содрогание, передавшееся всему ему существу, знаменовало, что маленькая девочка Зизи стала наконец женщиной. Княгиней Идой Оболенской.

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-01-24 21:48:59)