Весна 1826 года явилась для Евгения сказочным временем. Во-первых повышение - совершенно неожиданное, полученное стечением обстоятельств, лишь потому что командир третьей роты Конно-гренадерского умудрился свалиться с лестницы и сломать себе шею в аккурат накануне императорского смотра, и понадобилась спешная замена на его место, причем замена постоянная, а у него, в отличие от его ближайшего "конкурента" - второго штабс-ротмистра Прохорова оказалось на полгода больше выслуги и, что оказалось самым значимым - Сенатская площадь, память о которой оказалась еще свежа. Во-вторых Ростопчин, в конце февраля ввязавшийся в пренеприятнейшую историю с супругой коллежского советника Поцелуева, умудрился выбраться наконец из тенет сих без малейших потерь, что не могло не радовать, и в третьих.....
В третьих ли? Или во-первых? Он еще сам не знал точно, но когда Алексей на балу познакомил его со своей сестрой - необычная для Петербурга, яркая красота девушки произвела на него ошеломляющее впечатление. За первым знакомством последовали и другие, тем более что и Константин Федорович, и Мария Петровна, повидимому весьма благоволили к приятелю сына, но Оболенский наверное не сознался бы и сам себе, что в их дом его тянет вовсе не приятнейшее общество мадам Нелидовой и не любопытные беседы Константина Федоровича, а лукавый взгляд, роскошные черные волосы и удивительный, искрящийся нрав их дочери.

Она не была похожа на обычных пустоголовых девиц, с которыми он танцевал на балах, флиртовал на приемах, и чьи имена забывал раньше чем заканчивалась музыка. В ней было что-то иное, что встречается наверное только у итальянок - темперамент и задор, просвечивавшие через наложенный светскими условностями грим этикета, и говорила она не заученными, пустопорожними фразами, точно, один в один повторяемыми хорошенькими девицами, а умела выражать свое мнение, и это ощущалось даже несмотря на то, что в компании гостя в присутствии родителей доля девушек в общей беседе бывает невелика.
И даже это не главное. В ней был какой-то магнетизм, какой-то затаенный огонь который тянул к себе, точно слепого, который по разлитому в комнате теплу безошибочно найдет камин
Нелидовы принимали его хорошо, но услышав, что их нет дома - Оболенский уже счел было что день потерян, как посланный объявил, что его примет барышня. Вот уж не ожидал такого везения. Присмотреться, изучить, понять этот странный, непостижимый секрет.
Ему пришлось довольно долго дожидаться в гостиной, рассматривая пейзажи, но когда дверь открылась и девушка вошла в комнату - показалось что солнце за окнами засветило ярче.
Он ответил поклоном на ее приветствие, и выпрямвшись, едва заметно улыбнулся.
- Vous êtes désormais un charmant, mademoiselle? Con il vostro permesso, posso parlare con voi in italiano

По-французски Оболенский говорил свободно, пожалуй, лишь излишне жестко акцентируя согласные, там, где их полагалось смягчать, но всеми способами старался избегать разговоров на этом языке. Хотя в общении с Еленой -  это было скорее необходимостью. Алексей говорил, что его сестра чуть ли не с рождения и до последнего времени жила в Италии, и, соответственно почти не говорит по русски. Но раз Италия - ее вторая родина, то навряд ли она предпочтет французский тому языку на котором привыкла говорить с детства.

Он проводил ее к креслу, сел и сам, повинуясь ее приглашающему жесту и бросив быстрый взгляд на дуэнью снова посмотрел на нее. Она была так хороша сейчас, что Евгений невольно залюбовался ею, и не сразу вспомнил об обязательной вежливости
- Боюсь я явился невовремя? Ваших родителей нет дома.... благодарю за то, что соблаговолили принять меня, Елена Константиновна... **

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-02-25 15:45:09)

В глазах Оболенского мелькнула неприкрытая радость. Вот это повезло так повезло! Ему еще не выпадало удачи беседовать с барышней Нелидовой наедине. До сих пор беседу вели ее родители и брат, и две-три уместные вежливые фразы, были всей лептой, которую Элен вносила в разговор. А ему было мучительно интересно поговорить именно с ней. В свете было много красивых барышень, воспитанных и деликатных, но нестерпимо скучных, словно бы отлитых по единой форме. В этом сонме томных белокожих золотоволосых созданий, которые с заученной манерностью говорили о погоде и театральных новинках в присутствии посторонних, и с той же заученной манерностью закатывали глаза, и рассуждали о звездах и стихах, цитируя при этом одни и те же французские строчки - эта темноволосая, гибкая красавица, с пронзительным взглядом, в котором прятался не наигранный холодок, а лукавая ирония, которая является первейшим проявлением живого и остроумного ума, - была похожа на ласточку залетевшую в стаю канареек. Ему было интересно узнать - какова же она на самом деле.
Обязательные, пустые разговоры ни о чем, и безупречная вежливость формулировок, бывшие, увы, неотъемлемой частью светского ритуала были ему интересной игрой первые несколько лет после выпуска, и успели наскучить. Они не приносили решительно ничего, и поговорив подобным образом с двумя-тремя барышнями, можно было считать, что поговорил с сотней, и практически дословно уметь предсказывать что скажет или сделает любая из них в следующую минуту. С тех пор, как короткий всплеск моды на все русское - прошел, и Российское общество снова повернуло нос в сторону Франции, что его невероятно раздражало, в обществе появилось два сорта девиц. Один из них держался прежнего выверенного курса - изображать воздушных созданий, поминутно падать в обморок, иметь наготове целую коллекцию томных вздохов, и слез, которые долженствовали - как пишут в романах превращать их глаза в "огромные бездонные озера, полные прозрачной влаги".  Этот сорт барышень был смешон, хотя бы своим нелепым представлением о собственной привлекательности, но представлял собой благодатную почву для охоты первое время его юности. Таким было достаточно нескольких пылких признаний, душещипательных стихов в альбом, изображения мужественно сдерживаемого страдания, и картинного прощания в духе все тех же романов, как барышни таяли точно снег по весне, и готовы были пасть в объятия... если бы пришла охота ловить. Второй сорт вначале казался поинтереснее, потому что был нов. Эти не падали в обмороки, они бравировали своим умом и остроумием (и неважно, что в большинстве случаях пресловутый ум и остроумие имели место лишь в непомерном самомнении барышень), злословили, полагая собственную речь потоком искрящейся иронии и великолепного безразличия, тогда как на деле в большинстве случаев ирония была топорной а за безразличием отчетливо просматривалось жадное требование - "ну, смотрите на меня, восхищайтесь мной, видите какая я непохожая на других." Причем в последнее время этих последних, нарочито-ироничных девиц стало так много, что первый, романтический класс стал постепенно редкостью. При этом девицы словно бы не замечали, что сей образ "ироничной и недоступной красавицы"уже столь распространен, что ничего кроме смеха эта нелепая пародия на оригинальность уже не вызывает. И более того - если добиваться по сути кроме смазливого личика - нечего, то кроме злой иронии такие нарциссы в юбках не вызывали, что бы они сами не мнили на свой счет
Редко, крайне редко попадались в свете те, кого можно было счесть достойными и интересными собеседницами, не сконцентрированные в непрерывном восхищении собственным "Я". Оболенский, миновав первую пору юности и вступивший в самый расцвет молодости, являлся предметом пристального внимания мамаш в доброй половине петербургских гостиниц, поскольку был молод, богат, недурен собой, титулован, и имел весьма завидный для своего возраста чин, и неплохие перспективы на будущее, И теперь, распробовав на вкус самое разное дамское общество - он мог судить уже куда более здраво о достоинствах и недостатках.
Только вот... странное дело. Эта девушка, которую он почти не знал - интересовала его куда больше, чем он мог бы объяснить сам себе. Странное, непонятное влечение, которого он не испытывал никогда ранее. И теперь он невольно трепетал от радости, что сможет поближе подступиться к этой девушке, и разобраться - что кроется за зеленоватыми искорками в ее глазах.
- Благодарю, донна Элена, с большим удовольствием. - вот когда впору поблагодарить судьбу за то, что они говорили на другом языке. Принятое русской вежливостью "Елена Константиновна" вставленное в итальянскую речь, своим обилием согласных звучало бы невероятно топорно и совершенно неуместно. Зато учтивость на итальянский лад сразу сокращала дистанцию, и придавала беседе оттенок доверительности и близкого знакомства, оставаясь при этом в совершенно дозволенных рамках.
Он отвесил короткий полупоклон представленной ему дуэнье, и вновь повернулся к девушке.
- Сожалею, что ваших родителей нет дома, я был бы рад засвидетельствовать им свое почтение. - да, вот только сожаления в его голосе не было ни на грош. - И постараюсь подождать сколько смогу - в тех рамках, которые, увы, выделяются мне службой. - он едва заметно улыбнулся, отчего в светлых, до прозрачности глазах блеснули искорки -  Но позвольте сказать, что ваше общество гораздо бОльшая награда чем все на что я был бы вправе рассчитывать. Мне еще не выпадало чести беседовать с вами, а, должен сознаться, это удовольствие стоит гораздо боле чем любое ожидание.

Оболенский, поднявшийся на ноги, когда она встала - не таясь любовался ее плавными движениями, не особенно рассуждая - примешивается ли к чисто эстетическому наслаждению еще и какое-либо иное ощущение. В конце концов грациозность прививают девицам чуть ли не с колыбели, именно для того, чтобы пленять взгляды и приковывать внимания, что же дурного в том, что он воздает должное тем, кто наставлял барышню Нелидову? Нелепость собственной мысли едва не заставила его фыркнуть. Вот же придет в голову. Наставлял.... Охх... непохоже, что ее вообще надо было наставлять. Девушка словно плыла над паркетом. Эту мягкую грацию он отметил еще тогда, на балу, и сейчас, скользнув взглядом по ее фигуре, молодого человека неожиданно бросило в жар, при мысли что ведь совсем недавно он обвивал рукой эту гибкую талию. Конечно на балу, во время вальса, еще не успев толком разглядеть сестру Алексея - никаких особых эмоций это у него не вызвало, но сейчас... И зачем только женщины носят корсеты... под этой броней и не почувствуешь ничего. Мысль увела его еще дальше, и он наверное покраснел бы, будь ему по-прежнему восемнадцать лет. А так - лишь блеснули ярче глаза и он поспешно приопустил веки, словно желая погасить и спрятать этот неуместный и наверное оскорбительный для девушки интерес.
- Увы, не могу в данный момент ответить вам - так ли это - с улыбкой ответил он вслух, садясь, после того как она опустилась на прежнее место - События на Сенатской нельзя назвать войной. Но.. учитывая какие слухи ходят о поползновениях Персии с начала года - вполне возможно я в скором времени смогу удовлетворить ваше любопытство. Обещаю в таком случае честно написать вам о своих впечатлениях, если, конечно вы позволите
Между делом девушка наливала чай, и Евгений машинально подняв ладонь над чашкой, и произнося
- Нет, благодарю, я предпочитаю без сахара - случайно дотронулся кончиками пальцев до ее кисти.
Простое вроде бы касание, случайное, и совершенно невинное, да и синьора Бьянки, погруженная в рукоделие явно не заметила ничего, но Оболенский почувствовал себя одновременно и удовлетворенным, как мальчишка, которому удалась вполне невинная, хоть и непредвиденная шалость, и раздосадованным, изза того, что благодаря растреклятому этикету даже невинное прикосновение могло было быть лишь случайным.
- Скажите, донна Элена, и где же вы были во время наводнения? Дома? Право, не берусь представить что вы подумали о Петербурге, который "поприветствовал" вас столь нелюбезным образом.
О том,что сделало страшное ноябрьское наводнение с его собственным домом, стоявшим не у каналов или рукавов, а у самого берега Большой Невы - лучше было не вспоминать. Напором воды тогда выбило стекла в обоих этажах, залило весь первый этаж и накатывающими валами начало заливать и второй, хотя уровень воды все же сливалась, и  удержалась наконец на высоте шести аршин по фасаду. Весь дом пришлось тогда отделать заново, но вот как раз это скорее радовало князя, чем огорчало. Все же неизвестно, когда бы еще дошли руки до ремонта, тогда как вечно поглощен иными делами.

Оболенский едва удержал на своем лице выражение вежливого равнодушия, когда синьора Бьянки встряла в разговор с совершенно неуместными воспоминаниями о Наполеоне. Любое упоминание о нем, даже самый звук французской речи, которую он теперь ненавидел - будила в нем воспоминания о душном классе в Корпусе, узколицем офицере с пышными, лихо закрученными усами, и сонме страшных известий, которые отравив тогда еще детскую душу, остались в ней навечно. Разговоры о той войне неизменно вызывали в нем воспоминание о картине, которую с такой безжалостной ясностью нарисовало тогда его воображение - о трупе его отца раздавленного колесами пушек и копытами коней наступающей армии, а звук французской речи неизменно напоминал о том, что крики на этом самом языке были последним, что его отец слышал перед смертью. И о них он тогда думал, генерал-майор Оболенский. О французах, о наступающей армии, и совершенно позабыл оставленного им в двухлетнем возрасте сына. И эта картавость, жеманная даже в устах мужчин подкатывала к горлу тошнотой и давилась сверху ясными и жесткими словами графа Остермана, повторенными в том самом классе тем самым офицером. "Стоять и умирать"....
Он не вставил ни единого слова в воспоминания итальянки, и был вознагражден тем, что без подпитки собеседника ее монолог довольно быстро сошел на нет, после чего он вновь мог слушать лишь свою юную собеседницу, говорившую с такой очаровательной простотой и откровенностью, что поневоле будила в его застывшей душе несвойственные ему раньше ощущения.
- Ну до третьего, это пожалуй преувеличение, но вот второй этаж в моем доме залило основательно - отозвался он, ставя на стол полупустую чашку. - Мой дом находится у самой Невы, и впору радоваться что прислуги у меня - самый минимум, иначе не миновать кому-бы то ни бы то ни было из них утонуть, перепутав в панике чердак с подвалом.
Ее отзыв об Императоре заставил его улыбнуться. Вот уж такая характеристика никогда не приходила в голову и вместе с тем - это было ново и... интересно. Ведь ему, офицеру, привыкшему смотреть на Императора как скорее на символ Государства чем на человека -никогда в жизни не приходила в голову подобная постановка вопроса.
Она была очаровательна, мила своим удивительным обращением, и так разительно отличалась от большинства петербургских девиц, что ему впервые было интересно не только смотреть на девушку, но и беседовать с ней. Она не рядилась в пышные одежды заемных манер, вычитанных из книг, не закатывала томно глаза и не разыгрывала недотрогу, не сыпала избитыми сентенциями которые с точностью до запятой воспитанницы всех институтов благородных девиц повторяли с добросовестностью попугаев, не изображала таинственности заимствованной из французских романов. Просто была такой - какая есть, и это странным образом покоряло. Только как же хотелось вырваться из тесных рамок этикета! До чего нудно и неинтересно сидеть с этой вот девушкой, в которой угадывался подспудный огонь - чинно беседуя за чаем, тогда как он бы отдал все на свете, чтобы хоть раз прокатиться с ней верхом по полю, галопом, и видеть как ее волосы растреплются на ветру а зеленоватые глаза зажгутся азартом.
Впрочем.... Ничего нет на свете невозможного, для трезвомыслящего человека, а Оболенский, отнюдь не за красивые глаза взбиравшийся по служебной лестнице тогда как многие из его сверстников еще сидели в корнетах - обладал весьма здравым умом. И поэтому задавшись целью выбраться из гостиных рамок, он стал размышлять, и услышав ее последний вопрос - радостно вздрогнул, от моментального озарения. Ведь шла весна. И как раз начиналась масленица. А весна это - масленица, потом Пасха, а потом и открытый Летний сад, прогулки по Неве, цветущие вишни в садах... 
- На Пасху... вероятно буду, но до нее еще больше месяца, а... скажите, донна Элена, а вы принимали участие в масленичных гуляниях в прошлом году? - Оболенский заинтересованно оперся предплечьем о подлокотник кресла, чуть перегибаясь в сторону своей собеседницы - Будут заезды на тройках, а на Адмиралтейской площади будет как водится большая ярмарка с каруселями и балаганами всякого рода, там уже на прошлой неделе стали строить такие высокие горы для катания, каких я еще не видел. Не будете ли вы так любезны передать Константину Федоровичу и Марии Петровне приглашение от... - он неожиданно блеснул озорными, совершенно несвойственными ему искорками в светлых глазах. - от ротмистра третьей роты лейб-гвардии Конно-гренадерского полка, со всем его почтением, на этот четверг?

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-02-17 10:30:53)

Три дня до четверга, Оболенский провел в каком-то лихорадочно веселом возбуждении, настолько непохожим на его обычное состояние, что Ростопчин не раз любопытствовал - не заболел ли его друг, или не влюблен ли. И получая в ответ лишь смех, и дружеский хлопок по плечу улыбался с понимающим видом или сыпал полуязвительными полудобродушными шуточками, которые пожалуй не сошли бы никому другому, но от Анатоля воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Воистину весна 26 года была для Евгения сказочным временем, когда тени прошлого устоялись, улеглись и открыли ему наконец путь к душевному равновесию, успехи по службе, которым дала толчок все та же Сенатская площадь, позволившая проявить себя - будили немало зависти среди сослуживцев, и главное -  среди сонма барышень, которые до тех пор были все на одно лицо, и занимали в его жизни весьма незавидное место "развлечений второго плана" - появилась одна, мысль о которой вызывала на его лице непривычную окружающим улыбку, и порождала совсем уж не свойственные ему ранее мысли.

В конце концов ему было неполных двадцать шесть лет, и он имел полное основание задуматься уже не только о своем настоящем, но и о будущем. Сестра уже не раз намекала ему, что ему стоит жениться, но до сих пор глухой к ее увещеваниям стал находить в них теперь не только рациональное зерно, но и удовольствие, немало удивлявшее его самого. Барышня Нелидова подходила ему по тому главному, единственному критерию который для него имел значение - она была ему интересна. Прочими критериями вроде происхождения, приданого и семейных связей он мог не интересоваться, поскольку и состоянием и титулом и неплохим положением в свете он обладал и сам. А Элена, которую он даже про себя привык именовать так, как называл вслух была не просто красива - от ее близости становилось тепло, словно где-то рядом загорался камин, и даже напускной лоск светских манер не мог скрыть озорных искорок нет-нет да вспыхивавших в ее глазах и свидетельствующих о том, что девушке свойственно и остроумие и задор и темперамент, чарующие даже в воображении.

В ночь со среды на четверг ударил такой мороз, что забеспокоившиеся было по поводу гуляний петербуржцы, расстроенные преждевременной оттепелью - совершенно успокоились. Слегка подтаявший от невовремя выглянувшего в среду утром снег - схватился вновь, по подтаявшей было поверхности таким крепким льдом, что по улицам было безопаснее передвигаться на коньках, нежели пешком. А горы, возведенные по всему Петербургу  блистали ослепительной белизной льда, уже с самого утра привлекая к себе гуляющих. Катались везде. Чуть ли не на каждой площади были места, где и чернь и рабочий люд, и торговые и заседатели, и солдаты и студенты, женщины, мужчины, дети, от карапузов едва волокущих санки больше них самих, и до седых как лунь веселых старичков, с утра приложившихся к чарочке беленькой, и отбивавших несмотря на морозец на ложках в одних рубахах да картузах - словно какой-то  ангел пролетев по Петербургу, перемешав на этот день все привычные устои и правила. Даже привычная не только для аристократии, но и для среднего сословия стыдливость отбрасывалась в четверг масленицы, и нареченные катались в обнимку при всем честном народе, выставляя напоказ свое счастье, и собирая сыпавшиеся со всех сторон благопожелания и благословения, тогда как в любой другой день года большинство на это бы даже не рискнуло, из-за осуждающих взглядов.

Всеобщая вольница коснулась и аристократии - чинные дамы и кавалеры Императорского двора катались с горы, устроенной прямо в Зимнем дворце - с балкона второго этажа, и жена английского посланника в ужасе писала своей родне в Лондон об этом времяпровождении, как о вопиющем нарушении всех возможных приличий, но двор, столь строгий к этикету во время масленицы допускал все, и никому не приходило в голову ужасаться тому, что при скольжении с горы раздуваемые ветром юбки дам предъявляют окружающим не только нижние юбки, но иногда и ножки и даже краешек панталон или тому, что девушки, катаемые молодыми людьми  стоя позади правящего салазками на коленях и обнимая его за шею или плечи зачастую пользуясь благоприятным случаем могли прижаться и чуть крепче положенного. *

Масленица! Колядки с самого утра, зачастую не самого приличного содержания! Смешение христианского и языческого, религии и вольностей!  Веселятся славяне вгоняя в краску чопорных англичан и немцев, рассылающих по всей Европе полу-восторженные полу-ханжеские свидетельства об этих празднествах. Ярись, Ярила! Неси весну России-Матушке, детскими свистульками птиц домой зови, разгуляй-четверток катаньем и блинами неси хороший урожай, долгий лен, да злату пшеницу.

Во все лучшее наряжались для выезда "на люди" по традиции. И Оболенский впервые после получения нового чина вырядился в парадный белый мундир, сидевший на нем ладно, как перчатка. О запряжке позаботился особо, долго и придирчиво выбирал коней, не столько ради приза сколько ради того, чтобы доставить удовольствие Элене, которую предстояло впервые прокатить на русской тройке. Коренником оказался рослый гнедой жеребец, в боковые же к нему, отвергнув кобыл и жеребцов опытный кавалерист выбрал двух меринов, дабы не вносили разлада. Расписные сани украшенные по традиции лентами подкатили к дому Нелидовых незадолго до полудня, и Евгений, сам правивший запряжкой - торопливо взбежал по ступенькам, и раскланялся с родителями Элены, почтительнейшим образом поцеловав ручку Марии Петровны и поприветствовав Константина Федоровича. На его счастье они были уже почти готовы к выходу, и у него захватило дух от восторга, когда в большой холл дома вышла и Элена, сопровождаемая неизменной синьорой Бьянки.

Все еще держась в рамках этикета Оболенский предложил руку мадам Нелидовой, повел ее к саням, и помог сесть на подушках сиденья, тогда как Константин Федорович вел под руку дочь. Сани были не слишком просторны, и господину Нелидову и синьоре Бьянки пришлось поместиться на скамеечке напротив обеих дам, но этот факт как раз радовал Евгения. Для обычного проезда не так уж важно сколько человек в санях, но когда начнутся гонки - необходимым количеством седоков будет не более двух, а значит... Значит - навряд ли супруги Нелидовы захотят тряхнуть стариной, и оставят дочь среди толпы гуляющих, даже под присмотром одной лишь компаньонки. Скорее уж наоборот, тем более что катания традиционно принадлежали молодости.

Щелкнул бич, над спинами лошадей, не коснувшись их однако, и заскользили сани по сверкающей накатаной дороге, среди великого множества экипажей и саней, сквозь звон бубенцов и разноцветье лент.

Адмиралтейская площадь встретила их свистом свистулек, гомоном толпы, музыкой несущейся со всех концов, разноголосыми песнями и смехом, плясунами на ходулях, запахами меда и корицы, сбитня и блинов, которые разносили среди многоцветной толпы бесчисленные лоточники. Весь высший свет, не размениваясь на гулянья меньшего пошиба собрался здесь, блистая нарядами и драгоценностями, кто пешком, кто в санях, кто в экипажах, прогуливались и проезжали по огромной площади, перебрасываясь приветствиями и шутками, повсюду царил смех, а на огромных, самых высоких в Петербурге горках - больше тридцати пяти аршин, целых сооружениях высотой  с пятиэтажный дом, с многогорбыми скатами - шумело веселье, развевались флаги, и летели салазки с детьми и взрослыми, мужчинами и дамами, поодиночке или попарно, раскрасневшимися лицами и развевающимися шарфами расцвечивая непринужденное веселье разгуляя-четверга Масленицы.**

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-02-18 21:27:11)

Глаза Оболенского блеснули радостью и азартом. Восклицание девушки было ему не просто приятно - оно давало ему такую блестящую возможность доставить ей ни с чем не сравнимое, запоминающееся удовольствие, что грех было ее упускать.
- Вы желаете чтобы мы приняли участие в гонках, донна Элена? Желание дамы - закон!
И он, поддерживая просьбу девушки с несвойственной ему живостью, подхлестнутой и этим веселым, ярким празднеством, и зажигательной музыкой, несшейся из всех углов, и разноцветьем толпы, и перспективой упоения скачкой, и главное - ярким блеском зеленых глаз Элены принялся уговаривать Нелидовых.
- Прошу вас, окажите мне честь, Константин Федорович! 
- Но.. друг мой, не кажется ли вам, что это несколько.. опасно? - нерешительно осведомилась Мария Петровна у супруга, а Нелидов, которому повидимому это открытое гулянье напоминало лихие дни молодости, и навевало воспоминания которые зачастую делают родителей снисходительнее к увлечениям детей, с улыбкой вскинул бровь.
- Князь, на масленицу безусловно допускается многое, а что вы скажете о замечании Марии Петровны?
- Ручаюсь, Константин Федорович, я буду бережен как архангел! К тому же, не сомневаюсь, Елена Константиновна будет для нас великолепным талисманом.
-Н-ну.. - госпожа Нелидова похоже еще колебалась, причем ее сдерживал не только этикет, который как раз-таки на масленицу допускал еще и не такие развлечения, сколько сам факт того, что гонки могут быть небезопасны, но вдруг, молчавшая до сих пор синьора Розмерта, словно бы совершенно не относясь к разговору - тронула за локоть свою подопечную.
- Guarda, come oggi affascinante giovane contessa Saltykova ! Ci sta, alla nostra sinistra, si trova tra i primi tre con la sorella più giovane. E chi è questo ufficiale che li accompagna?*
Мария Петровна, услышавшая эти слова непроизвольно тоже обернулась чтобы посмотреть, а Оболенский с непередаваемым изумлением поглядел на итальянку, которая имела казалось бы весьма флегматичный вид, но ему показалось, что он углядел в уголках ее губ, и в поспешно опущенных черных глазах след быстро ускользающей, почти заговорщической улыбки. И тут же его осенило. Она ведь итальянка! Не чопорная англичанка, не сдержанная немка, а итальянка! А кто как не итальянцы вечно опьянены любовью, если не своей, так чужой, так снисходительны и заинтересованы ко всему, что имеет отношение к любви или ухаживаниям, кто как не итальянцы считают все условности на свете излишними и легко обходимыми, если они препятствуют роману -существующему или только зарождающемуся. И осознав это молодой офицер был восхищен. Ведь именно эта итальянская бонна, которая только что, с совершенно невинным видом, вроде бы просто обратив внимание своей подопечной на наряд графини - тем самым указала Нелидовым на то, что и графиню будет катать на своей тройке молодой офицер без сопровождения родителей, и, тем самым способствовала его, Евгения желанию.  А, между тем, она не могла понять разговора, который шел по-русски, и лишь по французскому восклицанию своей подопечной могла судить о том, насколько той хочется прокатиться. Это открытие заставило Оболенского бросить на нее выразительный и благодарный взгляд. И все та же тень улыбки на вроде бы безразличном лице дала ему понять, что эта женщина возможно станет его верной союзницей в ухаживании за Эленой. А в том, что ему хочется ухаживать за ней всерьез, и добиваться ее с самыми серьезными намерениями - теперь для него было совершенно очевидно.
- Это поручик Ветров, я с ним немного знаком - произнес он вслух, а Константин Федорович заинтересовался.
- Уж не сын ли Сергея Дмитриевича Ветрова? - и получив утвердительный кивок - усмехнулся. - Помнится я как-то в молодости весьма рьяно соперничал с его отцом, за сердце одной очаровательной особы. Вы помните, душа моя?
Мария Петровна улыбнулась, опуская глаза, и явно польщенная этим воспоминанием. Нелидов же, на которого вольное веселье масленицы привело в еще более благодушное настроение чем обычно - сощурился.
- Надеюсь, вы не позволите ему обойти вас, князь?
Это было все равно что официальное дозволение. Оболенский просиял и поклонился, не сдержав улыбки.
И пока Константин Федорович усаживал дочь, и синьору Розмерту в сани, ротмистр успел сходить к распорядителю гонок, записаться на заезд для впервые собранных троек, и вернуться к ним.
Старшие Нелидовы отправились занимать места на сооруженной против места финиша трибуне, а Оболенский, подвел свои сани в импровизированный паддок, где проверяли сбрую и перепрягали лошадей из плотной "декоративной" запряжки, в более свободную беговую, и пока шел первый забег - отвечал на вопросы синьоры Бьянки, которыми та, впервые видевшая нечто подобное, его засыпала.
Тройки, расценивались не только по скорости, но и по слаженности бега, и по эстетическим данным. Тройка Оболенского была собрана впервые. Эти лошади еще никогда не бежали вместе, если исключить ту короткую проездку которую он сделал после того как выбрал и приобрел всех троих, а также путь, который лошади проделали сегодня. Но то был обыкновенный, свободный аллюр, тогда как теперь их предстояло проверить по-настоящему. И хотя взгляд кавалериста навряд ли мог ошибиться - поводов переживать за своих скакунов у Евгения было предостаточно. Насколько силен коренник, насколько резвы и послушны пристяжные, насколько хватит ему самому умения и чутья, чтобы не только не опозориться, но и попытаться действительно выигрть заезд? Управлять тройкой он научился в Храброво, у старого берейтора, который когда-то, еще до Корпуса учил его, совсем еще мальчишку, ездить верхом, и нещадно лупил шамбарьером по рукам и спине за малейшее нарушение осанки или лишнее движение рук. От таких уроков в свое время оставались рубцы толщиной в большой палец, зато и наука пошла впрок. После Корпуса же, в первый свой служебный отпуск, занявшись приведением в порядок дел в поместьях, он был свидетелем таких же вот масленичных гуляний в деревне, и будучи совершенно очарован красотой и стремительностью троек - пожелал научиться управлять ими. И все тот же берейтор, хоть и не посмел на этот раз прибегать к своему прежнему способу обучения - тем не менее, в каждый наезд князя в имение, не жалел ни времени ни сил, на обучение хозяина, тогда как Евгений, с детства страстно любивший все что связано с лошадьми и собаками, будь то скачка или охота - впитывал его науку словно губка.
Теперь же его умениям предстояло пройти немалый экзамен - на глазах у Элен. И когда после окончания первого забега - такие же впервые собранные тройки как и его собственная принялись выстраиваться на линии старта - холодок азарта и собранности прокатился по всему телу, обостряя чувства и восприятие.
Потому что стимул к победе у него к этому был более чем серьезный.  Только вот перед заездом, когда проводил лошадей в отведенное для них по стартовой жеребьевке место - он едва ли перекинулся со своими пассажирками парой слов, словно бы из суеверия, не желая бахвалиться прежде времени, потому что в случае поражения - любые слова сказанные заранее были бы позором.
Гулко вздохнул гонг, и тройки помчались, набирая скорость. Евгений подался вперед, и пронзительно засвистел, поднимая пристяжных с рыси, на которой они тронулись - в галоп. Они не заставили себя долго ждать, коренник же налег на постромки с такой неудержимой силой, что пассажирок поневоле отбросило на спинку сиденья. Синьора Бьянки вскрикнула, хватаясь одной рукой за боковину сиденья, а второй - за руку своей подопечной, Оболенский снова засвистел, и тройка понеслась, точно у лошадей выросли крылья. В лицо захлестал ветер, невероятным, неописуемым ощущением, даже по сравнению с обычным лошадиным галопом, потому что сейчас легкие сани влекла сила не одной, а трех лошадей. Брызги снега из-под копыт заставляли жмуриться, и закрывать лицо ладошками, и вместе с тем упоительный вкус ветра, гонки, азарта, звон бубенцов, и главное - ощущение невероятной мощи и скорости заставляли глотать воздух, нагибаясь поневоле вперед, словно чтобы побуждать лошадей мчаться еще быстрее.
Только вот в этом не было нужды. Рослый коренник, несущийся размашистой рысью, так, что галопирующим пристяжным приходилось прилагать все силы, чтобы держаться с ним вровень - неожиданно даже для самого Оболенского вдруг сбился с ноги, перешел на иноходь.
И... полетел....
Никто, ни разу не видевший иноходца, мчащегося во весь опор - не сможет оценить - насколько это редкий и удивительный дар, как стремителен и вместе с тем гладок этот аллюр, а тройке, где кореннику положено идти рысью - иноходь избавляла от двухтактных толчков, и сани, получившие такое преимущество - помчались, словно влекомые ветром, с такой неудержимой силой, что Оболенский едва удерживал вожжи, казалось что стремительный порыв трех лошадей, казалось бы заразившихся одним и тем же энтузиазмом вот-вот вырвет ему руки из плеч.  Заняв со старта третье место в растянувшейся череде мчавшихся троек - они обошли на прямой одну из них, войдя в поворот бок-о бок с другой вышли из нее на пол-корпуса впереди, и снег из-под копыт гнедых изрядно помешал обойденным, которые чуть заметно сбавили ход. Этого оказалось достаточно. Подбадриваемые свистом - кони словно с каждой минутой ускоряя бег, понеслись с бешеной быстротой, и даже Оболенский едва не зажмурился от хлеставшего в лицо ветра. Малейший камешек на дороге, малейшая выбоина или ухаб, выскочившая откуда-то собака, любое лишнее событие способное испугать лошадей, неверное движение, и они все трое разобьются насмерть - при такой скорости в этом не было ни малейших сомнений. Впрочем Евгений об этом не задумывался. Соскользнув с облучка на колени перед ним, чтобы сместить пониже центр тяжести, и рискуя оставшись без опоры для спины в любой момент полететь кувырком под колеса, он впивался глазами в единственную впереди идущую тройку. Ту самую, которую вел Ветров, и от которой позади развевались малиновые ленты.
Надеюсь, вы не позволите ему обойти вас, князь?
Не-ет, не позволю! Хищная улыбка перекосила тонкие сжатые губы, Оболенский снова засвистел, перебрал пальцами, перетягивая вожжи на сторону коренника и тряхнул ими так, что натянутые как струна - они щелкнули в воздухе точно кнут.
Рывок... и они летели. Летели, сокращая расстояние. За двести аршин до финиша они оказались вровень, и несколько секунд показавшихся вечностью неслись бок-о -бок так, что казалось из одних саней можно было дотронуться до соперников.  Оболенский не видел сейчас ничего на свете кроме лошадей, и конца дорожки, обозначенной по краям вязанками дров, и не думал ни о чем, кроме того, чтобы прийти первым. Первым - для девушки сидевшей в его санях. Первым! К дьяволу и Италию и Францию. Она должна увидеть - на что способна летящая во весь опор русская тройка.
И она увидела, когда за каку-нибудь сотню аршин, гнедые лошади, мчавшиеся так, словно не касались копытами земли - стали выигрывать, шаг за шагом, обходя соперников, вначале на голову, на полкорпуса, на корпус, на длину саней, и через несколько мгновений - во весь опор пронеслись мимо обозначенной черты финиша, все еще держась впереди.
Оболенский выдохнул так, словно не верил сам себе. Расслабил руки, не в силах разжать сведенные от напряжения пальцы, давая лошадям волю, когда они по инерции пробегали дальше, переходя с карьера на рысь, с рыси на шаг, и только теперь на них вместо свиста ветра и брызг снега обрушилось вновь разноголосье толпы - свист и приветственные крики с трибун, музыка с площади, крики зазывал, праздник - отошедший на время гонки куда-то в сторону - возник словно из -под земли и ярким разноцветьем обступил вокруг.
Тройка остановилась, и Евгений повернулся к своим пассажиркам, с улыбкой, выцветавшей на губах так медленно, словно он и сам не верил в то, что они выиграли, и произнес по-русски, однако переводя ее имя так же как он называл ее по-итальянски.
- Посвящаю нашу победу целиком вам, донна Элена

---------------
*- Взгляните, как очаровательна сегодня юная графиня Салтыкова! Вон она, слева от нас, садится в тройку со своей младшей сестрой. А кто этот офицер, который их сопровождает? (итал)

Отредактировано Евгений Оболенский (2016-02-21 13:38:12)

Спустились Нелидовы с трибуны, поздравлять с победой, подошел распорядитель скачек, чтобы вручить приз, которым оказалась довольно незначительная с точки зрения Оболенского, но совершенно колоссальная для любого человека из простонародья сумма в сто рублей. Если учесть что стоимость каждой из участвовавших запряжек превышала эту сумму как минимум вдесятеро - приз был совершенно символический, для тех кто мог позволить себе такие бега, ведь организовывались они лишь силами организаторов праздника, из коих в Петербурге на каждой площади насчитывалось несколько комитетов. Впрочем те довольно неплохо компенсировали свои затраты из тотализатора, который негласно разумеется, но все же стихийно организовывался при каждом забеге.
Оболенский пустил этот выигрыш на гуляние, настояв на этом, и праздник для семейства Нелидовых вышел на славу. Было все.  И горячий сбитень, согревавший до костей, и блины, и пироги, которых тут было столько видов, что даже перепробовать все по маленькому кусочку было решительно невозможно, и чай, и карусели, на которых мужчины усадили дам, и хороводы, которые то и дело сами собой возникали то тут то там, и развеселые цыгане с парой медведей и песнями от которых хорошело на душе.
Мелькнул в толпе Ростопчин, и Евгений, воспользовавшись случаем, познакомил Нелидовых со своим другом. Лихой, разноцветный, разудалый праздник, веселье которое самовозгораясь, питало самое себя, уже не разбирая ни этикета ни сословий.
Они смеялись, глядя на пляски вокруг "госпожи-Масленицы",  дивились проделкам скоморохов-фокусников,  заключали пари на то, сколько пропляшет на нетуго натянутом над закутком площади канате молодец, ноги которого были обуты в широченные лапти. Плясуны и акробаты, веселые зазывалы, разноцветные палатки,  приз, который Константин Федорович выиграл за набрасывание колец на крючья - смешной пузатый самовар, оставленный тут же продавцу баранок,  стрельбище, в котором за попадание первым же выстрелом за десять шагов в режущую грань поставленного торчком  ножа Оболенскому достался потешный меховой медведь, который тут же с разрешения Константина Федоровича и Марии Петровны, был подарен Элен, причем синьора Розмерта, все расспрашивала "Che belva* "(итал. "Что это за зверь?"
Дошел черед и до громадных ледяных гор, для которых сооружались настоящие деревянные башни с лесенками до самого верха, и деревянными настилами, по которым сбегали вниз ледяные скаты - на одной горе - крутой и короткий, на другой - долгий и пологий, на третьей "двугорбый" на котором сани по инерции взлетали на подъем и снова обрушивались вниз. Визг и смех стоял вокруг на добрую версту, и Оболенский, опьяненный не столько разгулом праздника, сколько тем как сияли и искрились глаза Элены, впервые освобожденной от строгих рамок этикета и наслаждающейся каждым моментом праздника - предложил прокатиться, причем предложение касалось и старших Нелидовых, ибо даже люди пожилые не гнушались этого развлечения, а уж молодежь каталась, заливаясь смехами и воплями, словно смеясь над тем постулатом, что люди не умеют летать.

Словно пьян был Оболенский от всего этого. И не от веселья, балаганов и скоморохов, не от горячего меда и разноцветья флажков, а от  лучистых глаз девушки, искрившихся таким неприкрытым весельем, огнем, жизнью, какого никогда не видел раньше ни на балу, ни в гостиных. Вольное празднество словно сняло оковы которыми волей-неволей стягивало всех людей из общества,  отпала необходимость в вымученных любезностях и разговорах ни о чем, вокруг была жизнь, жизнь бурлившая как в котле, бившая ключом, опьянявшая звуками, цветами, запахами, и увлекавшая даже самые неподатливые и наименее склонные к экзальтации натуры - забыться и просто отдаться удовольствию, которым тут было пропитано все.
Захватывающая дух высота горы, головокружительный спуск, свищущий в ушах ветер - все это было прекрасно, но..... ощущение ее руки в своей, ощущение ее головки прижавшейся к его плечу - захватили душу, накрыли ее целиком, и понесли куда-то с такой стремительностью, с которой не неслись даже сани.
Не говоря ни слова молодой человек повлек девушку к следующей горе, которая была даже выше первой, с длинным спуском в глубоких бортах, расцвеченую лентами и флагами. Каждая секунда, каждая минута наедине с ней, ибо синьора Розмерта, неотступно следовавшая за ними была как бы не в счет настолько, что он перестал ее замечать - затапливали сердце волнами тепла, и взгляд ее, каждая улыбка - словно ласковые лучи летнего солнца согревали душу.  Он не сдерживал ни улыбки, не пытался пригасить сиявших от счастья глаз, и не мог оторвать от нее взгляда, полного неприкрытого восхищения.
На вторую гору они поднимались дольше чем на первую. Поставленная ярусами деревянная лестница с перилами обледенела, и Евгений, пропустив девушку вперед поддерживал ее сзади под локоть, держась второй рукой за перила, чтобы не дать ей упасть. Где тут Нелидовы, куда пропал Ростопчин, чем занята оставшись внизу синьора Бьянки - все это не имело никакого значения. Здесь, на самой верхотуре они остались словно бы наедине - и суетившиеся вокруг люди, катающиеся и обслуга - не имели никакого значения, поскольку были незнакомы. И не глядя сунув мальчишке плату за спуск, пока им готовили санки, и спускали еще две пары бывшие до них  Оболенский забывшись взял девушку за руку, и воспользовавшись этими минутами взглянул ей в глаза
- Донна Элена… Вы… я с трудом могу найти слова, да и навряд ли они нужны. Но вот сейчас, пока нас не слышат - простите, я не в силах молчать. Я никогда не видел и не знал девушки, прекраснее вас….
Сказанные Оболенским слова смутили Елену Константиновну, хотя нечто подобное она уже слышала на балах, но тогда, среди музыки и дорогих нарядов, все было иначе. Тогда Элен могла легонько коснувшись сложенным веером плеча кавалера обратить все его слова в шутку, но сейчас, на этих деревянных мостках катальной горы, слова звучали иначе.
- Евгений Арсеньевич, не надо так… - начала Элен, но замолчала. Если не надо так, то как?  - Вам только так кажется, князь, виной всему гулянья. Разве можно говорить, что я прекрасна? У меня, наверняка растрепались локоны и обветрилось лицо.
Молодой офицер молча опустил голову и попытался улыбнуться, и девушка, мягко уйдя от щекотливой темы - указала на как раз поданные им санки
- Давайте же кататься.
Эти санки были не такими как на первой горе. Они были длинными и узкими, и сидеть на них полагалось друг за другом. Евгений, вздрогнул, и затрепетал, при мысли о том, что сейчас эта девушка окажется в его объятиях. Мальчишка помог ей сесть, и пока она расправляла, и подтыкала юбки, Оболенский сел позади, и взял поданные ему вожжи - веревки привязанные с обеих сторон к салазкам, которыми и полагалось их направлять.
Она находилась так близко, ее спина касалась его груди, отделяя два тела друг от друга лишь сукном его шинели и мехом ее шубки, и не будь на ней капора ему стоило бы лишь наклонить голову, чтобы коснуться лицом ее волос, тогда как вытянутые руки словно облекали ее странным полуобъятием - так близко, что от этого захватывало дух.
Мальчишка и длинный колченогий парень, обслуживающие катающихся уперлись в задний край санок, подтолкнули, на секунду санки замерли на краю ската, наклонились вниз, открывая их взгляду длинную белую полосу, сверкающую под солнцем, секунда - и они понеслись. Вниз, круче и быстрее чем в первый раз, захлебываясь от бившего в лицо ветра, жмурясь от нестерпимого блеска льда, едва сдерживаясь чтобы не завопить восторженно, по-мальчишески, легко удерживая санки ровно посредине дорожки, когда….
Темное пятно на сверкающей поверхности Оболенский заметил лишь когда оно оказалось лишь в каких-нибудь нескольких саженях от них. Сердце подскочило к самому горлу, инстинктивно, еще до того как  он успел разобрать что это такое. Но что бы оно ни было - на таком спуске, при такой головокружительной скорости, малейшее препятствие, кочка, выбоина, что угодно попавшееся на пути угрожало смертельной опасностью. А в узком желобе - некуда было отвернуть и обойти это пятно.
У него оборвалось дыхание от ощущения неминуемой катастрофы, он еще успел обхватить девушку руками, перекрестив их в запястьях, и крепко прижать к себе, когда санки на всем ходу налетели на этот предмет, оказавшийся варежкой, оброненной кем-то из спустившейся прямо до них пары, и моментально прилипшей ко льду. Раздался скрежет, санки занесло, ударило о край, Евгений почувствовал вкус крови во рту от прикушенной губы, а в следующую же секунду обоих выбросило из саней на лед, и они полетели вниз, ничего не разбирая в кувыркающемся вокруг мире, позабыв даже о том, чтобы дышать. Секунда, другая, сколько понадобится их, чтобы их вышвырнуло из желоба и разбило обоих?
Оболенский, все еще прижимавший девушку к груди, почти инстинктивно опрокинулся на спину, вытянулся во весь рост, чтобы остановить это бешеное вращение, и напрягся всем телом, чтобы перебороть инерцию, которая так и норовила перевернуть их. Мгновение, другое, синь неба над головой, вкус крови во рту - все это исчезло по сравнению с ощущением ее тела в своих объятиях, со страхом за нее, так, что он даже не ощущал, как скользит по спиной льду, каким холодом сыплется за ворот ледяное крошево, как занося то вправо то влево его ударяет то одним то другим плечом о высокие борта желоба - не ощущал ничего и не думал ни о чем другом кроме того, чтобы прикрыть ее и предохранить от малейшего удара.
И когда их вынесло вниз, на расширяющуюся ледяную площадку, и толпа внизу, ахнув от неожиданности кинулась на помощь, молодой офицер не мог в первую минуту ни подняться, ни разжать стиснутых до судороги рук, ни повернуть девушку и заглянуть ей в лицо, ощущая лишь нестерпимо тяжелый стук собственного сердца, и сокрушительный ужас при мысли о том - чтО сейчас с ней, ужас настолько всепоглощающий, что он целую секунду не решался взглянуть, и боясь, чтО может сейчас увидеть.Ведь хотя он избавил ее и от опасности свернуть шею, и от ударов о борта - самый страх падения мог лишить чувств, вызвать нервное потрясение, а то и убить на месте.