Елена с удовольствием слушала сказку, что не могла не в который раз радовать Керолайн. Она всегда считала, что ребенок, любящий сказки, учится благодаря им многим вещам. Умению не врать, заступаться за слабых, быть умным и иметь смекалку, а так же хранить в сердце доброту и искренность, что для маркизы было самым важным, хоть, может быть, и не самым нужным в сегодняшнем обществе, хранящем в себе лишь ложь, тщеславие и самодурство. Нет, я не хочу, чтобы Хелен становилась такой. Она будет добрым, понимающим человеком, не лишенным чувств и правильного восприятия действительности. Мысли, рождающиеся параллельно тихому рассказу маркизы, видимо, всё же прервали сказку на однои из интересных моментов. Иначе как можно было понять, из-за чего только что тихо посапывающая и уже почти заснувшая дочь вдруг неожиданно чуть ли не подскакивает и со слезами, застывшими, словно воск на гладкой поверхности свечи, просит то, что очень ошарашило маркизу.
- Я хочу увидеть папу...
Керолайн, в этой вдруг напавшей тишине, под пристальным внимательным взглядом девятилетнего ребенка, не сразу нашлась что сказать в ответ. А вед спустя уже четыре года, она могла бы уже научиться с ходу отвечать разумные вещи. Хотя что тут может быть разумного кроме как честность и соласие. осторожно оснувшись пальми до нежной щечки дочери, испанка грустно улыбнулась. Она вновь ощутила, с этим вопросом, свое воспоминание об умершем муже, о своей любви к нему, уже, похоже постепенно становящейсякаким-то темплым моментом. Но нет, даже сейчас нежное сердце Керри встрепыхнулось от боли, которую вноь почувствовала в себе, вспомнив ту ночь, когда к ним пришел с известием Алехандро...
- Хелен,- на испанский манер обратилась Керолайн с девочке, почуяв вместе с тем, как та напряглась, видимо, поняв, что сказала матери что-то не то, начав тут же извиняться. Проследив, как Елена потупила взрор, Керолайн не могла ничего сказать, а лишь улыбнулась, вновь, только уже чуть нежнее и теплее, а горечь, которую она вновь запрятала вглубь сердца, больше не проскальзывала в уголках губ и светлом взгляде. Четыре года, Керри, черыте года. Все говорят что это достаточный срок, чтобы вдоволь наплакаться и погореват над утратой, но, видимо это не для всех так быстро всё забывается... Не для всех... А Елена - она не должна вновь горевать со мной, она ребенок, она должна радоваться жизни и получаться тоько светлое. Но ведь воспоминания никто не заберет от ебя, даже если ты не будешь говорить о ком-то всё это время. А память ребенка всегда хранит в своей глубине всё самое важное и ему даже не нужно ничего, чтобы подтолкнуть воспоинание и вспомнить, что был такой человек, которого ты любила, называла "папой", с которым ты каталась верхом на лошади и смеялась, лежа по траве. Эти воспомнинания четырехлетнего ребенка были, похоже, самой верной и яркой памятью об ушедшем семейном счастье четы Монтес.
- Если ты хочешь, я покажу тебе его портрет, он стоит у меня в миниатюре на столике в спальне,- почти правда, если не учитывать того, что Керри хранила портрет мужа в прикроватной тумбочке, в самом верхнем ящичке, каждый раз смотря на него перед снов. Словно пытаясь себя успокоить. Дать себе привыкнуть к тому, что жизнь еще не закончена и надо, возможно (хотя бы постараться), жить дальше. Но сердце, как всегда хотело лишь сказать слово против. Ведь ты же его любила!- словно, кричало оно.- любила и обещала любить вечно!
Вечно, до самой смерти, которая и наступила, забрав Себасьяна с собой... Ты помнишь, сердце, помнишь эту любов. Так почему же вздрагивало ты тогда, во время танца? И заставляло себя вести так, словно ты вновь на балу и приглашена вновь на тот самый вальс?..
- И это не эгоистичное желание, а вполне нормальное... Ты... скучаешь по нему?- светловолосая испанка тихо спросила в конце, следя за глазками, такими же светлыми, как и у самой, дочери с должным вниманием.