С елкой как с «ритуальным атрибутом рождественской обрядности»мы встречаемся в России в начале XIX столетия. На этот раз встреча с ней состоится уже не в Москве, а в северной столице. Приток немцев в Петербург, где их было много с самого его основания, продолжался и в начале XIX века. Вполне естественно, что выходцы из Германии привозили с собой усвоенные на родине привычки, обычаи, обряды и ритуалы, которые тщательно сохранялись и всячески поддерживались ими на новом местожительства. Поэтому неудивительно, что на территории России первые рождественские елки появились именно в домах петербургских немцев. В русской печати первых десятилетий XIX столетия об этом обычае сообщалось с подробностями, характерными для описания особенностей чужой культуры. А. Бестужев-Марлинский в повести «Испытание» (1831), изображая святки в Петербурге 1820-х годов, пишет: «У немцев, составляющих едва ли не треть петербургского населения, канун Рождества есть детский праздник. На столе, в углу залы, возвышается деревцо ...Дети с любопытством заглядывают туда». И далее: «Наконец наступает вожделенный час вечера — все семейство собирается вместе. Глава оного торжества срывает покрывало, и глазам восхи(ценных детей предстает Weihnachtsbaum в полном величии...»Судя по многочисленным описаниям святочных празднеств в журналах 1820-1830-х годов, в эту пору рождественское дерево в русских домах еще не ставилось. Вряд ли Пушкину когда-либо пришлось видеть елку на Рождество или же присутствовать на посвященном ей празднике. Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни их современники никогда о ней не упоминают, тогда как святки, святочные маскарады и балы в литературе и в журнальных статьях описываются в это время постоянно: святочные гаданья даны в балладе Жуковского «Светлана» (1812), святки в помещичьем доме изображены Пушкиным в V главе «Евгения Онегина» (1825), в Сочельник происходит действие поэмы Пушкина «Домик в Коломне» (1828), к святкам (зимним праздникам) приурочена драма Лермонтова «Маскарад» (1835): «Ведь нынче праздники и, верно, маскарад...» [226, 257]. Подобные примеры могут бытьумножены. Однако ни в одном из этих произведений о елке не говорится ни слова. Журналы, регулярно помещавшие в рождественских и новогодних выпусках отчеты о разного рода праздничных мероприятиях, проводившихся в Петербурге и в Москве («Молва», «Вестник Европы», «Московский телеграф» и др.), детально описывавшие святочные балы и маскарады в дворянских собраниях, театрах и дворцах — с изображением присутствовавших там людей, костюмов, убранства залы, еды, праздничного сценария, танцев, а порою и случавшихся там разного рода скандальных и пикантных происшествиях, — ни в 1820-х, ни в 1830-х годах никогда не упоминают о наличии в помещениях рождественского дерева [см., например: 499, 20].Отсутствует оно и в так называемых «этнографических» повестях (Н. Полевого, М. Погодина, 0. Сомова и др.), авторы которых, зачастую с неприязнью отзываясь о городских нововведениях в ритуал зимних праздников и противопоставляя городские святки «естественному» веселью старинных народных святок, не преминули бы упомянуть и елку, если бы она уже была известна [345,3-24}.
Издававшаяся Ф. В. Булгариным газета «Северная пчела», которая всегда чутко реагировала на новые явления российской бытовой жизни, только-только начинавшие входить в моду, регулярно печатала отчеты о прошедших праздниках, о выпущенных к Рождеству книжках для детей, о подарках на Рождество и т.д. Елка не упоминается в ней вплоть до рубежа 1830-1840-х годов. Однако начиная с этого времени «елочная» тема буквально не сходит со страниц предпраздничных выпусков газеты: в поле зрения оказываются
подробности, касающиеся устройства как самого праздника в честь рождественского дерева, так и коммерческой стороны дела. Первое упоминание о елке появилось в «Северной пчеле» накануне 1840 года: газета сообщала о продающихся «прелестно убранных и изукрашенных фонариками, гирляндами, венками» елках [379,1]. Год спустя в том же издании появляется объяснение входящего в моду обычая:
Мы переняли у добрых немцев детский праздник в канун праздника Рождества Христова: Weihnachtsbaum.Деревцо, освещенное фонариками или свечками, увешанное конфектами, плодами, игрушками, книгами составляет отраду детей, которым прежде уже говорено было, что за хорошее поведение и прилежание в праздник появится внезапное награждение...
[380, 1]
По характеру сообщения заметно, что к началу 1840-х годов обычай устанавливать на Рождество елку знаком еще далеко не всем: «У нас входит в обыкновение праздновать канун Рождества Христова раздачею наград добрым детям, украшением заветной елки сластями и игрушками» [381,1]. Понимая, что становящееся модным новшество нуждается в объяснении, Булгарин сообщает своим читателям его происхождение:
После уничтожения постов и католических обрядов в Германии обычай собираться вместе в доме старшего из родных также изменился, но каждая семья сохранила обычай дарить детей в вечер перед Рождеством: Weihnachtsabend — сделан детским праздником в Германии. Как на всем земном шаре нет города, нет страны, нет, так сказать, уголка, где бы не было водворенных немцев, и они везде обращают на себя внимание туземцев и покровительство правительства за свое трудолюбие и благонравие, то повсюду перенимают у них обычаи ..., и таким образом детский праздник введен повсюду.
На протяжении первых десяти лет петербургские жители все еще воспринимали елку как специфическое немецкое обыкновение. А. В. Терещенко, автор семитомной монографии «Быт русского народа» (1848), пишет: «В местах, где живут иностранцы, особенно в столице, вошла в обыкновение елка». Отстраненность, с которой дается им описание праздника, свидетельствует о новизне для русских этого обычая:
Для праздника елки выбирают преимущественно дерево елку, от коей детское празднество получило наименование; ее обвешивают детскими игрушками, которые раздают им после забав. Богатые празднуют с изысканной прихотью.
Установить точное время, когда елка впервые была установлена в русском доме, пока не представляется возможным. В рассказе С. Ауслендера «Святки в старом Петербурге» (1912) рассказывается о том, что первая рождественская елка в России была устроена государем Николаем I в самом в конце 1830-х годов, после чего, по примеру царской семьи, ее стали устанавливать в знатных столичных домах:
— Что же, вы после государя первые обычай этот немецкий приняли, — сказал один старый генерал батюшке.
—Да, было трогательно видеть в прошлом году во дворце, какую радость не только у детей, но и у людей старых вызывало это нововведение, — отвечал отец.
Пришедшая из Германии елка с начала 1840-х годов начинаетусваиваться русскими семьями столицы. В 1842году журнал для детей «Звездочка», который издавался детской писательницей и переводчицей А. O. Ишимовой, сообщал своим читателям:
Теперь во многих домах русских принят обычай немецкий: накануне праздника, тихонько от детей, приготовляют елку;это значит: украшают это вечнозеленое деревцо как только возможно лучше, цветами и лентами, навешивают на ветки грецкие вызолоченные орехи, красненькие, самые красивые яблоки, кисти вкусного винограда и разного рода искусно сделанные конфеты. Все это освещается множеством разноцветных восковых свеч, прилепленных к веткам дерева,а иногда и разноцветными фонариками.
[337, 4-5]
В 1846 году в Петербурге вышло подготовленное детской писательницей и педагогом А. М. Дараган методическое руководство по домашнему обучению детей грамоте «Елка. Подарок на Рождество» ( о котором одобрительно отозвался В. Г. Белинский, назвав его «решительно первой хорошей книгой в этом роде»). Чтобы привлечь внимание родителей к этому руководству, А. М. Дараган посвятила его «Августейшим детям ее Императорского Высочества». Для середины 1840-х годов весьма показательным представляется тот факт, что первая часть этого издания завершается данным детям обещанием, что, в случае хорошей учебы, они непременно получат на Рождество елку, после чего следует объяснение еще далеко не всем известного обычая:
Слушай со вниманием, что здесь сказано про елку. Зимою вседеревья без листьев. Одна елка остается зелена. В праздникРождества Христова умным, добрым, послушным детям дарят елку. На елку вешают конфеты, груши, яблоки, золоченые орехи, пряники и дарят все это добрым детям. Кругом елки будутгореть свечки голубые, красные, зеленые и белые. Под елкой на большом столе, накрытом белой скатертью, будут лежать разные игрушки: солдаты, барабан, лошадки для мальчиков; а для девочек коробка с кухонной посудой, рабочий ящик и кукла с настоящими волосами, в белом платьеи с соломенной шляпой на голове. Прилежным детям, которыелюбят читать, подарят книгу с разными картинами. Смотрите, дети! Старайтесь заслужить такую прекрасную елку, вот как эта [дан рисунок наряженной, с горящими свечами елки].
В начале января 1842 года жена А. И. Герцена в письме к своей подруге описывает, как в их доме устраивалась елка для ее двухлетнего сына Саши. Это один из первых рассказов об устройстве елки в русском доме: «Весь декабрь я занималась приготовлением елки для Саши. Для него и для меня это было в первый раз: я более его радовалась ожиданиям. Удивляюсь, как детски я заботилась...» В память об этой первой елке Саши Герцена неизвестным художником была сделана акварель «Саша Герцен у рождественской елки», которая хранится в музее Герцена в Москве. На ней мальчик, сидящий у няни на руках, смотрит на установленную на столе елку. На обороте рукою Герцена написано: «1841. Декабря 29. Новгород» [92, 605-606}.
Первое время в русской среде елка по преимуществу устраивалась в домах петербургской знати. Остальное население столицы до поры до времени относилось к ней либо равнодушно, либо вообще не знало о существовании такого обычая. Однако мало-помалу рождественское дерево завоевывало и другие социальные слои Петербурга. И вдруг в середине 1840-х годов произошел взрыв — «немецкое обыкновение» начинает стремительно
распространяться. Петербург был буквально охвачен «елочным ажиотажем»: о елке заговорили в печати, началась продажа елок перед Рождеством, ее стали устраивать во многих домах северной столицы. Обычай вошел в моду, и уже к концу 1840-х годов рождественское дерево становится в столице хорошо знакомым и привычным предметом рождественского интерьера. «В Петербурге все помешаны на елках, — иронизировал по этому поводу И. И. Панаев. — Начиная от бедной комнаты чиновника до великолепного салона, везде в Петербурге горят, блестят, светятся и мерцают елки в рождественские вечера. Без елки теперь существовать нельзя. Что и за праздник, коли не было елки?» [302,91}.
Этот внезапный взрыв интереса к елке и страстного увлечения ею вызывает удивление. Что же произошло на протяжении 1840-х годов? Думается, что столь стремительный рост популярности немецкого обычая объясняется несколькими причинами.
Прежде всего в основе лежало стремление подражать Западу. Начиная с 1820-х годов и далее — на протяжении двух десятилетий, русские увлекались модой на немецкие литературу и философию. Отсюда и увлечение «немецким нововведением» — рождественским деревом, что подкреплялось модой на произведения немецких писателей и прежде всего— на Гофмана, «елочные» тексты которого «Щелкунчик» и «Повелитель блох» были хорошо известны русскому читателю 1840-х годов. Эти произведения печатались к Рождеству отдельными изданиями, предлагая детям специальное праздничное чтение и
74
тем самым способствуяраспространению обычая рождественской елки [см., например: 324]. Иллюстрации к ним помогали закреплению ее зрительного образа. Герой повести Гофмана «Повелитель блох» Перегринус Тис каждый Сочельник устраиваету себя в доме елку, готовит сам себе подарки, с нетерпением ожидает встречи с ней; он, как ребенок, радуется и елке и подаркам, а затем относит их детям из бедных семей [102,356-358]. Еще более привлекательным «елочным» текстом оказалась повесть Гофмана «Щелкунчик», впервые вышедшая в русском переводе в 1839 году под названием «Щелкун орехов». Она была напечатана небольшой книжечкой с единственной иллюстрацией на первой странице, на которой изображена небольшая зала в немецком доме: на столе, покрытом белой скатертью, стоит еловое деревце с зажженными на нем свечками и разложенными под ним подарками, среди которых — и знаменитый Щелкунчик. Только что впущенные в комнату Мария и Ганс с восхищением смотрят на елку, в то время как их родители внимательно наблюдают за реакцией детей на светящееся дерево и подарки [324]. Эта иллюстрация была одним из первых изображений рождественской елки, появившихся в русской печати. Она, а вслед за нею и многие другие, служили образцом для устройства елки в русских домах.
75
В начале 1840-х годов, помимо Гофмана, русскому читателю стали известны произведения и ряда других западноевропейских писателей, в основе которых лежал сюжет, связанный с рождественской елкой. В это время уже были переведены на русский язык сказки Андерсена «Елка», описывающая судьбу дерева, срубленного для детского праздника, и «Девочка с серными спичками», в которой замерзающей рождественским вечером на городской улице бедной девочке-сироте чудится прекрасная елка. Читая «елочные» произведения западноевропейской литературы, русские знакомились с немецким обычаем, и это ускоряло его практическое усвоение.
Существенную роль в распространении и популяризации елки в России сыграла коммерция. С конца 1830-х годов известные кондитерские Петербурга, воспользовавшись новым увлечением своих покупателей, организовали продажу елок уже, так сказать, готовых к употреблению — с висящими на них фонариками, игрушками и (что для кондитеров было самым главным) с произведениями так называемой кондитерской архитектуры: разного рода пряниками, пирожными, конфетами и пр. Ответ на вопрос, почему именно кондитерское производство оказалось ведущим в пропаганде елки, связан с историей этого производства в России. С начала XIX века самыми известными в Петербурге специалистами в кондитерском деле стали выходцы из Швейцарии, относящиеся к маленькой альпийской народности — ретороманцам, знаменитым во всей Европе мастерам кондитерского дела. «Их колония в Петербурге была многочисленной и по профессии однородной» [233,35]. Постепенно они завладели кондитерским делом столицы и, видя возрастающую моду на елку, воспользовались ею для улучшения торговли своим товаром. Быстро сориентировавшись, они освоили приготовление готовых к использованию елок. «Северная пчела», регулярно оповещая о местах продажи елок, в конце 1839 года с сожалением отмечает их отсутствие в популярной кондитерской «гг. Беранже и Вольфа»:
76
Их можно получить только в кондитерской Доминика (на Невском проспекте, в доме Петровской церкви) и в кондитерской Пфейфера... У каждого из двух поименованныхкондитеров елки отличаются новым изобретением.
[379, 1]
Через год появляется новое сообщение:
Место не позволяет гг. Вольфу и Беранже иметь готовые елки, ноу гг. Доминика, Излера и Пфейфера они удивительнохороши и богаты... Но зато, чего тут нет!... Картонные игрушки, называемые сюрпризами, отличаются ныне удивительным изяществом. Это уже не игрушки, а просто модели вещей, уменьшенные по масштабу. Елки у г. Пфейфера с транспарантами и китайскими фонарями, а у гг. Доминика и Палера также с фонарями на грунте, усеянном цветами. Прелесть да и только!
[380,1]
И далее — несколько лет спустя:
Если желаете иметь елку великолепную, так сказать, изящную, закажите сутра г. Излеру, в его кондитерской, в доме Армянской церкви, на Невском проспекте. Тогда будетеиметь елку на славу, которою и сами можете любоваться. Обыкновенные, но прекрасно убранные елки продаются в кондитерской г. Лерха...
(384,1]
Из содержания этих рекламных статеек видно, что, наряду с деревьями, в кондитерских продавались и подарки: игрушки, книжки, сласти:
В кондитерской-кофейне г. Доминика продаются прекрасные елки, со всем убранством и множеством сахарных игрушек. В кондитерской г. Излера продаются также превосходные елки, парижские картонажи и игрушки.
[382,1]
77
Стоили такие елки очень дорого («от 20 рублей ассигнациями до 200 рублей»), и поэтому покупать их для своих деток могли только очень богатые «добрые маменьки», на которых в первую очередь и рассчитывала реклама:
Но без елки нет в семействе праздника. Если вы, почтенныемаменьки, не обзавелись еще елкою, заезжайте в кафе-ресторан г. Доминика, на Невском проспекте, в доме Петровской церкви. Мы еще никогда не видели в Петербурге так красиво убранных елок, как в нынешнем году у Доминика... Елки выносят одну за другою, и их ряды беспрестанно пополняются.
[385,1]
На первых порах «немецкое нововведение» было доступным лишь состоятельным семьям, в которых организация рождественского праздника с елкой с каждым годом становится все более и более привычным делом. О продаже елок на петербургских рынках в это время еще ничего не слышно. Торговля ими началась несколько позже — с конца 1840-х годов. Продавались елки у Гостиного двора, куда крестьяне привозили их из окрестных лесов. Это, конечно же, значительно удешевило цену на деревья, хотя городские бедняки все равно далеко не всегда могли позволить себе удовольствие устроить елку. Ведь помимо самого деревца требовались еще и елочные украшения, и свечи, и подарки для детей. В повести Д. В. Григоровича «Зимний вечер» (1855) бедный петербургский уличный артист переживает по поводу того, что не в состоянии купить своим детям елку: «На совести отца лежала елка, которую обещал к Рождеству и которой не было» [103,324}.
78
Если бедняки не могли позволив» себе приобрести даже самую маленькую елочку, то богатая столичная знать уже с конца 1840-х годов начала устраивать настоящие соревнования: у кого елка больше, гуще, наряднее, богаче изукрашена. «Дети одного моего приятеля,— писал И. И.Ланаев,—... разревелись оттого, что их елка была беднее, нежели у их двоюродных сестриц и братьев...» [302,91]. В качестве елочных украшений в состоятельных домах нередко использовали не специальные елочные игрушки и мишуру, а настоящие драгоценности и дорогие ткани. Концом 1840-х годов датируется и первое упоминание об искусственной елке, что считалось особым шиком:
Один из петербургских богачей заказал искусственную елку вышиною в три с половиной аршина, которая была обвита дорогой материею и лентами; верхние ветки ее были увешаны дорогими игрушками и украшениями: серьгами, перстнями и кольцами, нижние ветви цветами, конфетами и разнообразными плодами.
[419,87]
К середине XIX века немецкий обычай прочно вошел в жизнь российской столицы. Елка становится для жителя Петербурга вполне привычным явлением. В 1847 году Н. А. Некрасов упоминает о ней как о чем-то всем знакомом и понятном: «Все же случайное походит на конфеты на рождественской елке, которую так же нельзя назвать произведением природы, как какой-нибудь калейдоскопический роман фабрики Дюма -— произведением искусства» [269, XI, кн. 2,30], Слово «елка» начинает использоваться в метафорическом, переносном, смысле, когда возникает необходимость охарактеризовать что-либо или же кого-либо, обвешанного блестящими
79
вещицами. А. Ф. Кони вспоминает, как в 1850-х годах маленький мальчик, на вопрос матери «Кто этот дядя?» о пришедшем к ним в дом с праздничным визи-
том господине с большим количеством орденов и значков на груди, отвечает: «Знаю, это елка» [191, 61}.
Само дерево, использовавшееся в качестве непременной и главной принадлежности детского семейного праздника Рождества, первоначально известное лишь под немецким названием Weihnachtsbaum, первое время называлось «рождественским деревом» (что является калькой с немецкого). Вскоре оно получает имя «елки», которое закрепляется за ним навсегда. «Елкой» стал называться и праздник, устраиваемый по поводу Рождества (первоначально — новогодний праздник для детей): «пойти на елку», «устроить елку», «пригласить на елку». Немецкое название, выйдя из употребления, отныне встречается только в переводах произведений западноевропейских писателей и в стилизациях, как, например, в повести Анны Зонтаг «Сочельник перед Рождеством Христовым» (1864), где усыновленный немцем-лесничим и выросший в его доме мальчик уже взрослым приходит на Сочельника отчий дом и приносит детям «рождественское дерево» и подарки [155,153].
Говоря об обычае елки, необходимо различать два понятия: елку как помещаемое в жилье вечнозеленое дерево, изображающее собою «неувядающую благостыню Божию» и являющееся символом неумирающей природы (то есть само украшенное рождественское дерево — Weihnachtsbaum), и елку как детский праздник в честь этого дерева (детский новогодний или рождественский праздник с танцами, играми вокруг украшенной елки -Weihnachtsabend). В. И. Даль заметил по этому поводу: «Переняв, через Питер, от немцев обычай готовить детям к Рождеству разукрашенную, освещенную елку, мы зовем так иногда и самый день елки, Сочельник» [110,1, 519}.
