Хоровые цыганки: как это было
В цыганской истории есть немало периодов, которые можно реконструировать только с определённой мерой приближённости, опираясь на скудные данные сторонних наблюдателей – включая мифы – общее знание особенностей эпохи и здравый смысл.

Однако к таким периодам не относится жизнь хоровых цыган в XIX и отчасти XX веке. Более пристрастно и пристально наблюдаемого, более описываемого и фиксируемого периода в цыганской истории трудно найти. Дневники, письма, рассказы, повести, стихи – от литераторов, путешественников, чиновников и вообще дворян разного рода занятий – касаются этой темы в обилии. Тот, кто всерьёз уверен – а такие есть – что я рассматриваю отношение окружающих к хоровым цыганкам по поэме Пушкина «Цыганы», серьёзно заблуждается. Хотя бы потому, что в поэме вообще никак не упоминаются хоры русских цыган и потому она меня как источник в данном случае не интересует.

Что такое есть эти цыганские хоры? Последнее время вокруг них ходит много мифов. Так, одни утверждают, что они состояли из крепостных – однако на деле русские цыгане не были крепостными, даже когда принадлежали к крестьянскому сословию, а румынские цыгане не составляли знаменитых хоров Москвы и Санкт-Петербурга ни-ког-да. Другие всерьёз путают хоровых цыганок и хористок и рассказывают, что цыганские хоры массово занимались проституцией и их никогда не слушали женщины и дети. Более того, к этому привязывают поверья о похищениях детей – мол, боялись, что похитят цыгане малышей для этакого разврата. Ходят легенды и вокруг костюма, и вокруг песен, и игры на гитаре, и кастовости; всех заблуждений не пересказать при моём коротком терпении.

Что же такое были цыганские хоры?

Де-факто каждый цыганский хор «канонического» образца представлял собой табор русских цыган, проживающий всем кагалом в одном или нескольких просторных домах. Причём как постоянную работу выступления рассматривали только женщины табора. Мужчины всерьёз полагали, что их основное дело – мена коней, и при всяком случае пропадали на конных рынках. Это не значит, что они не соотносили себя с хором – хор есть табор, табор есть хор – и не значит, что они спустя рукава относились к выступлениям. Музыку цыган любит, так что обходилось без небрежения. Просто такое восприятие себя было отголоском кочевой культуры, в которой выступления рассматривались как непостоянный, случайный, зачастую подростковый заработок, а подлинно мужским делом было разведение, лечение, мена и купля-продажа коней.

Конечно, выступал не весь табор, хор был только трудовой его частью. Однако, начав выступать с хором, ты без чернил подписывал пожизненный контракт. Отныне ты принадлежал ему целиком и полностью, со всеми потрохами. Даже вопрос твоей женитьбы был отныне делом хора. Зато и взамен ты получал немало: сначала выучку, потом пенсию; при особенно хорошей работе – долю в несколько паёв от заработка коллектива (по умолчанию полагался один пай «на рыло»); в случае смерти хор заботился о твоих детях, в случае увечья – о тебе. Другими словами, хор давал твёрдые социальные гарантии весомым пакетом, требуя взамен немногое – всегда принадлежать хору. Душой и телом.

Тут надобно сказать о репертуаре хоров. Долгое время, до конца XIX века, он состоял из аранжированных на цыганский манер русских народных песен, городских и «жестоких» романсов, романсов лирических и, наконец, написанных специально под цыган – «цыганских». О виртуозной игре на семиструнке в те года никто не слыхивал слыхом: гитара была в некотором роде ударным инструментом – били по струнам в три аккорда для задания ритма. Основной упор был на пении, на переливах голоса хористок, на необычайной, драматической манере, наконец даже на резковатом «восточном» акценте, казавшимся столь милым русскому уху за малым количеством доступной экзотики.

Одевались при этом хоровые цыгане тоже, считай, на русский манер. Мужчины носили казакины, женщины – сообразные моде платья; однако – вы же помните, что я писала о социальном значении одежды для цыган? – с помощью деталей одежда отделялась от русской. Казакины расшивались золотым или других ярких цветов галуном. Платья делались из ткани чуть более яркой, чем принято было в дворянском кругу, разного рода детали его вроде нашитых бантиков-цветочков тоже делались «немного слишком». И – никаких прозрачных муслинов. Особой деталью костюма хоровой цыганки была огромная шаль, то полосатая, то с восточным узором, то с бахромой, то с гладким краем. Эта шаль накидывалась на плечи плащом, так, что острые углы спадали у сидящей цыганки до полу, или перекидывалась серединой через плечо, или, напротив, на плече связывалась острыми углами. Вообще по наличию накидки, плаща или шали можно опознать цыганский костюм почти любой эпохи, неважно, носит при этом женщина на голове тюрбан или жёлтый капор. Кстати, хоровыми цыганками из национальных головных уборов практиковались именно тюрбаны из ярких платков. Тюрбаны продержались в костюме русских цыганок как кокетливый, нарядный головной убор вплоть до 1980-ых годов. Кто видел фильм «Карнавал», без труда вспомнит цыганку Карму в ломбарде – там её голова украшена именно национальным цыганским тюрбаном.
Однако требования публики со временем становились всё суровее. «Умеренная» экзотика стала для них недостаточной. Она хотела от цыган больше цыганства. Хорам пришлось идти навстречу. В конце XIX – начала XX века стали меняться песни: сначала в них цыганства ради переводили на цыганский отдельные слова, подходящие по длине, потом стали заменять строчки. Наконец, дело дошло и до сочинения песен сразу на цыганском. Претерпел изменение и костюм. Артистки стали имитировать наряды кочевых товарок, особенно котлярок, успевших к тому времени обзавестись собственным национальным костюмом: яркие юбки с широкой оборкой, мониста… Дело дошло до радования глаза зрителя цыганскими опереттами на цыганском же языке, в расцыганческих костюмах на всякие дорожные темы – это был новаторский эксперимент Николая Шишкина, корень и прообраз всех цыганских театров XX века.

Менялась у цыган и аудитория. Если в первую половину XIX века мы говорим исключительно о дворянах, то во вторую туда уже входят купцы и разночинцы. Прежде всего это связано с увеличением количества хоров и общим обеднением дворянских родов при обогащении купеческих семей. Хоры покрепче, постаринней продолжали «окучивать» верхушку. Хорам «пожиже» приходилось осваивать новые рынки сбыта данных услуг, Господи, прости меня за образование на кафедре рекламы.

Однако что мы всё о работе да о работе! Была же у хоровых цыган и личная жизнь. Вся – в подчинении коллективу.

Собственно, из-за этого не было у хоровых цыган никакой к чертям личной жизни.

Прежде всего, ожидалось, что женишься / выйдешь замуж ты внутри хора, дабы коллектив не терял ценные рабочие единицы. Да-да, это было ещё время практикования браков между троюродными братьями и сёстрами (собственно, эта практика, как я понимаю, до сих пор местами жива). Но это не значит, что всё девятнадцатое столетие хоры варились в собственном генетическом соку. Постоянно шёл обмен людьми с родственными и дружественными хору кочевыми таборами. То из табора в хор переходила талантливая певица или потрясающий молодой танцор; то хоровая девушка выходила замуж за кочевого парня (тот самый «цветочек садовый», которому «трудно в поле цвесть»). Таким образом обеспечивалась не только профилактика преображения хоровых цыган в пресловутых мышей, но и культурный обмен между цыганами оседлыми и цыганами кочевыми, позволяющий более или менее поддерживать общее культурное пространство и не перерождаться в два разных племени. Но вы, наверное, ждёте речи о другом: о легендарных связях хоровых цыганок и русских дворян. Да будет так.

источник

Отредактировано Ягори* (2013-02-23 22:29:09)

Путешествие в Россию. П.Ж.Т.Готье.

Пьер Жюль Теофиль Готье (Pierre Jules Theophile Gautier; 1811–1872) — французский писатель, поэт и критик. В молодые годы был горячим приверженцем романтизма. Обогатил французскую поэзию сборником стихов «Эмали и камеи». На жизнь зарабатывал журналистикой. В России Готье известен по историческому авантюрному роману «Капитан Фракасс», который неоднократно экранизировался.
Французский писатель посетил нашу страну дважды: в 1859 и 1861 году. Первое его путешествие ограничилось Москвой и Петербургом, во время второго он побывал на Волге и нижегородской ярмарке. Оба раза французскому писателю довелось слышать хоровых цыган, и его впечатление представляет для нас особый интерес.
Во-первых, очерк Готье опровергает «романтичный» миф, будто граф Орлов придумал экзотичный цыганский сценический костюм. Не было этого. Выступали цыганки в обычных городских платьях (см. раздел костюмов).
Во-вторых, зарубежный гость умом осознавал, что исполняли русские цыгане банальные популярные мелодии. Но уж очень ему хотелось усмотреть во всём этом цыганскую «вольность». Таким образом, книга путевых впечатлений Готье отразила главное противоречие цыганской эстрады XIX века.
Первая картинка с натуры. Москва. Бал-маскарад.
«Несмотря на некоторые скромные попытки запустить парижский канкан, праздник несколько скучен, и медные взрывы музыки не очень то согревали атмосферу. Ожидалось прибытие цыган, бал сопровождался их концертом. Когда цыганские певицы показались на помосте, глубокий вздох удовлетворения вырвался у всех из груди: „Наконец-то повеселимся!“ Начинается настоящее развлечение. Русские страстно любят слушать цыган. Их песни, полные ностальгии и экзотики, заставляют вас мечтать о свободной жизни на лоне природы, вне всякого стеснения, вне всякого закона, божьего или человеческого. Я разделяю эту страсть и довожу её до бреда. Итак, я поработал локтями, чтобы пробраться к помосту, где стоят музыканты.
Их было пять-шесть молодых особ, суровых и диких, с тенью испуганной растерянности на лицах — так яркий свет действует на таящиеся и бездомные ночные существа. Можно было подумать, что с лесной поляны неожиданно прямо в гостиную ввели ланей. В их одежде не было ничего примечательного, они, вероятно, чтобы прийти на этот концерт, сняли свои национальные одежды и приоделись «по моде». Так они походили на дурно одетых горничных, но достаточно было движения бровей, взгляда чёрных диких глаз, туманно окинувших публику, чтобы цыганки мгновенно обрели всю свою колоритность.
Началась музыка… Хоры прерывались чечёткой и выкриками… Иногда мотив песни был заимствован от вульгарной мелодии, которую бренчат на пианино от нечего делать. Но в звуках, расцвеченных трелями, игрой голоса, подвластной капризам темперамента, впечатление вульгарности исчезало: оригинальность вариаций заставляла забыть о банальности мотива. Нет слов описать энтузиазм столпившейся вокруг помоста публики. Разразилась буря аплодисментов, выкриков, люди покачивали головами, перебрасывались словами восхищения, повторяли припевы. Эти таинственно-странные песни действительно обладали колдовской силой, от них у вас кружится голова и вы начинаете бредить, они ввергают вас в самое непонятное состояние духа, слыша их, вы чувствуете смертельное желание исчезнуть навсегда из окружающего вас цивилизованного мира и отправиться бродить по лесам в сопровождении одной из этих колдуний с кожей сигарного цвета, с глазами как горящие угли. Магически соблазняющие цыганские песни — это сам голос природы, подхваченный на лету одинокой душою. Вот почему они глубоко смущают тех, на ком тяготеет особенно большой груз сложного механизма человеческого общества».

Разумеется, Готье не владел ни русским, ни цыганским. Без знания этих языков он не мог распознать, какие именно песни при нём исполнялись. Но — обратите внимание — даже узнавая мотивы вульгарных шансонеток, иностранец приписывал текстам колдовское обаяние первобытности.
Вот второе описание. И снова мы заметим у Готье романтические иллюзии:

«Рыбинск — важный город. Это торговый центр со множеством увеселительных мест… Одно из любимейших развлечений — слушать цыганок и цыганские хоры. Вы не представляете себе, с какой страстью русские слушают цыган. С подобным самозабвением может сравниться только пыл самого виртуоза. Дилетантский энтузиазм зрителей в Итальянской опере лишь слабо напоминает его…
Постоялый двор, принадлежавший богатому торговцу зерном, с которым я познакомился на пароходе, находился на самом краю города… Мы пришли. Дверь нам помогло быстро найти глухое позвякивание гитары, с некоторого времени доносившееся до наших ушей, словно назойливое стрекотание кузнечика, и его отдельные ноты, по мере того, как мы приближались, доходили до нас всё более вибрирующими.
Мужик провёл нас по длинным коридорам в комнату, где были цыгане. Граф Х, торговец зерном и молодой офицер составляли публику. На столе среди бутылок шампанского и бокалов стояли два подсвечника с длинными восковыми свечами. Вокруг фитилей круглились золотые нимбы, с трудом рассеивая уже очень густой сигарный и папиросный дым… Цыганки в восточных безмятежных позах, нисколько не заботясь о взглядах, устремлённых на них, стояли, прислонившись к стене. Их внешнее поведение крайне любопытно, и нет ничего более угрюмого, чем их лица. Они казались усталыми и сонными. Эти дикие натуры, когда страсть не разжигает их, обладают каким-то животным непередаваемым спокойствием. Они не думают, они мечтают, как животные в лесу: ни одно лицо цивилизованного человека не может достигнуть выражения такого таинственного отсутствия, гораздо более возбуждающего, чем гримасничание любого кокетства… Были ли эти цыганки, по крайней мере, красивы? В вульгарном понимании слова — нет. Наши парижанки, безусловно, нашли бы их уродливыми, за исключением единственной из них, более походившей на европейский тип женщин, чем её подруги. Оливковый цвет кожи, масса чёрных волос — вот основные черты, бросающиеся в первую очередь в глаза. В костюмах не было ничего характерного. Ни янтарных или стеклянных бус, ни юбок, усеянных звёздами и украшенных оборками, ни ярких полосатых накидок — всего лишь плохонькое подражание парижским модам в сочетании с варварским вкусом, объясняющимся глухой провинцией. На них были платья с воланом, короткие накидки из тафты, кринолины, сетки для волос. Они походили на дурно одетых горничных.
На настойчивые зовы гитары, струны которой перебирал долговязый шалопай с лицом разбойника, одна из цыганок, как бы стряхивая усталость и оцепенение, наконец, решилась и вышла на середину круга… Звук её голоса понемногу усиливался, она запела сначала медленную мелодию, затем быстрее какую-то странную, возбуждающую. Песнь её походила на пение пойманной птицы, которой открыли клетку… Другая цыганка присоединилась к первой, и вскоре целый рой голосов устремился за крылатой мелодией, запуская ракеты из гамм, заливаясь трелями, как бы вышивая органными стежками, развивая модуляции, внезапно останавливаясь и неожиданно снова начиная, — цыганки щебетали, свистали, стрекотали с увлечённым сладострастием, как если бы дикое племя праздновало возвращение своего беглеца-горожанина. Затем хор смолкал, голос продолжал воспевать счастье и свободу, петь об одиночестве, и последнюю фразу с дьявольской энергией усиливал припев.
Цыганские песни имеют странную силу вызывать образы в головах слушателей, они будят первобытные инстинкты, стёртые общественной жизнью воспоминания предыдущего существования, которое считается исчезнувшим, тайно хранимую в глубине сердца любовь к независимости и бродячей жизни, они вдыхают в вас странную тоску по неведомым странам, которые кажутся настоящей родиной. Некоторые мелодии звенят в ушах, как болезненно непреодолимая «Песнь пастуха», и у вас рождается желание отбросить ружьё, уйти с поста и переплыть на другой берег, где вы не подвластны никакой дисциплине, никакому приказу, никакой другой морали, кроме собственного желания.
Поверьте, это вовсе не поэтические вымыслы. Цыганская музыка сильно действует даже на самые прозаические по своей сущности натуры и заставляет подпевать даже самого закоренелого обывателя, погрязшего в тучности и рутине…
У цыган в действительности нет ни родины, ни религии, ни семьи, ни морали, ни политической принадлежности. Они не терпят ига со стороны других людей и живут рядом с обществом, никогда в него не входя. Преступая и нарушая законы общества, они не подчиняются также и педантичным предписаниям гармонии контрапункта — свободный каприз на вольной природе. Личность отдаётся чувственности без угрызений за вчерашнее, без заботы о завтрашнем дне. Опьянение простором, любовь к перемене и как бы безумие в стремлении к независимости — таково общее впечатление от цыганских песен. Их мелодии похожи на песни птиц, шелест листьев, вздохи эоловой арфы, в их ритме — отдалённый галоп лошадей в степях. Они отбивают такт, но убегая.
Я уже говорил, что цыганки воздержанны; если я добавлю, что они ещё и целомудренны, никто мне не поверит, а между тем это сущая правда. Их добродетель славится в России. Никакой соблазн не приводит к желанному исходу, и молодые и старые господа растрачивали на цыганок баснословные деньги, нисколько не приближаясь к цели. Однако в их поведении нет ничего дикого и непримиримого. Цыганку можно взять за руку, за талию, иногда она возвращает похищенный у неё поцелуй. Если для всех недостаёт стульев, она фамильярно садится вам на колени и, когда начинается пение, кладёт вам свою сигарету в зубы, а затем забирает её обратно….
Более двух часов кряду с головокружительным сладострастием сменяли друг друга песни. Какие причуды, какая увлечённость, блеск исполнения, какая виртуозность в игре голосов! Саша исполняла в тысячу раз более трудные фиоритуры, нежели вариации Роде, участвуя при этом в разговоре и выпрашивая у одного из моих попутчиков платье из «муар антик» — единственные французские слова, знакомые ей. Наконец, ритм стал настолько захватывающим, что с пением слился танец, как происходило в античных хорах».

Итак, Готье, домыслил в исполнении хора то, что хотел услышать. Он уезжал на родину полный впечатлений. Русским слушателям было сложнее. У них была та же жгучая потребность слышать истинную кочевую песнь — гимн воле — но они понимали слова, и это вносило в душу элемент разочарования. Песни про берёзы, или про «сени новые-кленовые» никак не походили на цыганский фольклор. Весь XIX век прошёл под знаком этой двусмысленности: цыгане предлагали на музыкальный рынок не совсем то, что от них ждали. Но вот настал момент, когда не откликнуться на желание русской аудитории было просто нельзя — тогда то хореводы и создали тот репертуар, без которого немыслим ныне ни один концерт. Перечитайте ещё раз Готье: за полвека до творческого всплеска хоровых цыган он с исчерпывающей точностью выразил подсознательную потребность в песне, «рождённой у кочевого костра».
На рубеже XIX и ХХ веков свершилось то, что должно было случиться: цыганские авторы стали намеренно играть на образе своего народа, существующем в общественном сознании. Костёр, кони, подковы, гитара, горячая любовь, карты, воля.

Моя родина — поляна.
Мой отец — зелёный бор…

Этот стиль требовал концертных костюмов, носящих в себе дух кочевья. Прощай — платья из «муар антик»! Блёстки, мониста, пёстрые юбки, всё прочнее проникали в дореволюционный эстрадный обиход. Костюм «богатой барыни», господствовавший со времён Ильи Соколова, стремительно сдавал позиции.

http://svenko.net/history/gautier.htm

ШУВАНИ ( ЦЫГАНСКАЯ ВЕДЬМА)

Цыганское слово для обозначения ведьмы — «шувихани» («колдун» — «шувихано»), бывает, оно сокращается до «шувани», а в некоторых регионах — до «шувни». (Иногда его произносят как «чувихани».) Буквальное его значение — «ведающая сокровенным знанием». Шувани выполняют важную функцию в цыганском обществе, так как способны благословлять и проклинать, исцелять и насылать болезни... чувихани уважают как за мудрость, так и за знание колдовских верований и ритуалов. Она же хранит сведения обо всех общественных правилах, о магических ритуалах, таких, например, как наречение младенца именем и бракосочетание. Нигде цыгане не считают ведьм злыми, достойными порицания. Они всего лишь представительницы странствующего народа, обладающие особым знанием и способностями, которые могут использовать на благо или во зло — как им захочется.
Эрик Мэпл (Maple E. The Dark World of Witches. London: Robert Hale, 1972) утверждает: «Историки заметили, что в XV веке наблюдалось неожиданное возрождение колдовства и черной магии; среди его причин, несомненно, стоит назвать появление цыган. Приблизительно к концу XIV века этот кочевой народ распространился по Европе, прибыв, вероятно, из Азии, принеся с собой колдовские обряды, которые в Англии давно были сокрыты под слоем христианства».
То, что Мэпл пишет об Англии, верно и для большей части остальной Европы. Вполне вероятно, что появление цыган послужило искрой, воспламенившей возрождение язычества и колдовства.
Не приходится сомневаться в том, что цыгане более других способствовали распространению веры в магию среди населения.
Вот старинное цыганское стихотворение:
Ки шан и Романы,
Адой сан и човхани,
что значит:
«Куда идут цыгане,
там есть и ведьмы».
Цыгане действительно нередко были шарлатанами, но надо признать и то, что определенные магические способности у них все-таки есть. Одним обманом, жульничеством и надувательством невозможно было бы заниматься на протяжении стольких столетий. «Нет дыма без огня», — гласит пословица. Цыгане на протяжении многих веков оставались хранителями древних тайн и распространителями этого знания по всему миру.
Клебер заявляет, что шувани происходят от союза молодой девушки с духами воды или огня. (The Gypsies, 1967). Хотя в настоящее время цыгане не слишком верят в подобные легенды. Верно то, что многие шувани проходят через своеобразное испытание, подобное испытанию-видению индейцев, обретающих ранее неизвестное знание. Однако большинство воспитываются под началом старой шувани и перенимают ее опыт.
Среди цыган распространено много предрассудков. Приметы, запреты, предсказания — все это часть повседневной жизни кочевников. В основе всего лежит вера в духов — духов земли, воды, воздуха, лесов и полей. Шувани могут общаться с ними. Они наиболее выделяют духов трех стихий. Духи воздуха весьма независимы; они легко могут и навредить человеку, и, наоборот, помочь ему. Им также нравится сбивать людей с пути. Духи земли, напротив, часто называются благородными; они дружелюбны и дают добрые советы. Духи воды могут быть любыми. Иногда, в хорошем настроении, они помогают людям, а иногда могут быть мстительными, вредными или, по крайней мере, недружелюбными.
Интересно, что одна шувани обитает близ маленького городка Бетус-и-Коэд в Северном Уэльсе. Бетус-и-Коэд, что интересно, — одно из множества мест, Гвиннеде, где самые разные люди почти регулярно встречают фей и эльфов.
В 1990 году, ей уже было за восемьдесят лет. Она рассказала, что колдовским искусствам ее обучала мать начиная с семи лет. Первые два-три года она запоминала названия растений и их лечебные свойства. Затем мать научила ее готовить мази и снадобья, смеси, припарки и порошки. Похоже, Брегус была прирожденной целительницей, так как уже в тринадцать лет прославилась на все графство, и цыгане специально приезжали встретиться с ней. Поэтому, как она сказала, было естественно продолжить свое обучение и заняться исцелением с помощью рук ), а затем перейти к заклятиям и заговорам. Когда Брегус было тринадцать лет, ее мать умерла, и девочка, несмотря на свой юный возраст, стала шувани племени.
Леланд пишет: «Женщины превосходят мужчин в проявлении некоторых способностей, связанных с тайными и оккультными влияниями или силами». И в самом деле, шувани бывает гораздо больше, чем шувано, хотя последние также пользуются известностью, как и их «коллеги»-женщины. Леланд также утверждает: «Магия цыган — не обязательно обман, хотя они пользуются ею и чтобы обманывать. Они сами верят в свои колдовские чары и пользуются ими для себя. Они также верят в то, что существуют женщины — и иногда мужчины, — которые обладают сверхъестественными способностями, частично унаследованными и частично приобретенными».
Иногда на то, что ребенок станет колдуном или ведьмой, указывает знак на его теле при рождении. Некоторые называют такие знаки «стигматами», объясняя их происхождение травмами, полученными отцом или матерью непосредственно перед рождением ребенка. Например, если отца лягнула лошадь и ребенок родился с отметиной в виде подковы, то это считается знаком того, что он может стать шувани. Ребенка будут воспитывать соответствующим образом под руководством знающего человека. К матери такого ребенка также относятся с величайшим почтением; как выразился один писатель: «Смотрят на нее как на богиню-мать и почитают».
Не существует единой церемонии инициации шувани или шувано. Становление происходит постепенно, под руководством наставника или в процессе самообучения. Овладение колдовским искусством может длиться всю жизнь! Поэтому я советую вам не торопиться. Не спешите. Внимательно читайте. Узнавайте тайны шувани. Вы можете прочитать кое-что на одной странице, кое-что на другой — по мере необходимости. Это ваш верный и безотказный учитель цыганского колдовства и магии.

http://www.liveinternet.ru/users/arin_l … t72539715/

о цыганских этногруппах

Интересно, что магические знания для шувани — это не некая данность, полученная раз и навсегда. Цыгане утверждают, что учиться искусству шувани можно всю жизнь, сокровенные знания открываются людям постепенно. Женщина шувани имеет право использовать свою тайную силу по своему усмотрению. Она может помочь, может навредить, но осуждать ее за это нельзя.
Одна старая шувани рассказывала, что ее обучением занималась мать, и приступили они к нему, как только девочке исполнилось 7 лет. Сначала мать рассказала дочери обо всех лекарственных растениях и их полезных свойствах. Затем она научила ее готовить из них целебные мази и настойки. Через несколько лет девочка приступила к изучению таинств излечения руками, заклятием и заговорам. Когда девочке было 13 лет, ее мать умерла, и она стала шува- ни всего племени. Ее юный возраст не стал помехой для занятия столь почтенной должности.
Для того чтобы отличить обычного ребенка от ребенка-шувани нужно при рождении осмотреть его тело. Например, если на теле есть родимые пятна или ицые отметины, то ребенок имеет все шансы стать шувани. Кроме того, если одного из родителей ребенка лягнула лошадь, а затем ребенок рождается с родимым пятном в виде подковы, это знак того, что малыш обладает магическими способностями.
У каждой шувани есть набор инструментов, которыми она пользуется при проведении ритуалов. Однако наличие таких инструментов не является обязательным условием проведения ритуала. Многие используют все, что есть под руками.
Итак, что же входит в набор шувани? Путей есть у каждой шувани, так как они используются очень часто. Путей представляет собой небольшой тканевый или кожаный мешочек. Его украшают вышивкой, бусинами и носят на шее или прикрепив к поясу.
У некоторых шувани есть посохи (хотя это довольно редкое явление). Шувани делает посохи самостоятельно — вырезает из дерева, затем украшает, полирует, а иногда и освещает. Особую ценность представляет посох, сделанный из дерева, в которое ударила молния. Он обладает гораздо большей силой, чем обычный. Называются такие посохи кош. Кош используется при произнесении заклинаний.
Следующий атрибут шувани — фартук под названием джодда-каи. Если фартук принадлежит шу- вани, то он очень яркого цвета — зеленый, красный, синий, с большими карманами.
Каждый цыган имеет при себе нож, а для шу- вани носить с собой нож — это обязанность. Цыгане называют нож чури. Для того чтобы сделать чури, используют старый кухонный нож, сточив его лезвие.

Из книги М.И.Пыляева "Старый Петербург"
Выдержка из главы XVII книги Пыляева Михаила Ивановича "Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы" , посвященная российским цыганам 19-ого века, их нравам, быту, творческим традициям и песенному  хоровому искусству.

Кочевая жизнь, палаточный дым необходимы цыгану, как вода необходима рыбе,воздух птице. Даже петербургские и московские цыгане, давно отвыкшие от жизни номадов, и те не живут в домах каменных, а выбирают себе деревянные: там им легче дышится.
В Петербурге цыган селится на Песках, на Черной речке, в Москве живет он в Грузинах; в комнатах у него, когда вы войдете, вас поразит какая-то пустота, вы не увидите многих необходимых вещей в домашнем быту: цыган не привык заводиться хозяйством, два-три стула, стол-калека, деревянная большая кровать с множеством подушек, пуховиков, несколько грязных ребятишек в запачканных рубашках – вот и весь его домашний скарб; разные диваны, кресла цыган называет вздором, от которого делается только тесно в комнатах. Цыган всякое занятие для себя считает унизительным и потому все свое время проводит в бездействии, за исключением двух-трех дней в неделе, когда он выезжает на конную для продажи лошадей. Тут он в своей сфере, бегает, кричит, божится, бранится и неотвязчиво пристает к покупателю. В сумерки он идет домой, оттуда идет с семьей в трактир, здесь начинаются жаркие споры, крики и т.д. Через час, два семья расходится, женщины едут в загородный ресторан, где проводят время до утра, поджидая посетителей. Сам же глава семьи заваливается спать или бренчит на гитаре, лежа на кровати.
Гостей слушать цыган в их трактиры в старину ездило множество. Самые постоянные из них носили кличку "гуляк"; такой гость являлся каждый день в трактир, пил здесь донское, бросал деньги цыганкам за песни, давал и половому на водку по синенькой; кланялись ему там чуть ли неь в землю, величали "сиятельством"; по обыкновению, это был гусарский корнет в отставке или просто помещик, проживающий без дела в столице, по вольности дворянства. Одет был такой гость в гусарскую венгерку, кисет с табаком висел у него за пуговицей, носил он предлинные усы и военную фуражку. Этот гость не всегда благополучно сходил с лестницы из трактира.
Самый же желанный гость у цыган появлялся, как метеор, вдруг; появление последнего производило в трактире целую революцию. Гость этот был веселого звания, купеческий сын или приказчик богатого приезжего купца; иногда заезжал загулявший купец древнего благочестия, одетый в длинную сибирку и в сапоги бутылками; последний посетитель денег в пьяном виде не жалел и кидал их пригоршнями, бил посуду, зеркала, делал и другие безобразия.
Существовал еще разряд гостей, который являлся к ним периодически; приезжал такой гость с приятелем, смирно садился к столу, требовал графин сотерну и полчетверки табаку. Гость этот был студент сороковых годов, тоже цыган, только литературный. Заезжал он сюда, чтобы, вдали от театрального хлама и всяких эстетических тонкостей, послушать простым, отзывчивым сердцем, под хриплое гитарное арпеджио, поразительные по певучести и по сердечности общего тона цыганские песни, в которых то звучит тоскливый разгул погибшего счастья, то слышится в ноющих звуках беспредельная женская ласка. Цыганская мелодия прямо идет в душу, и неудивительно, что цыганка Таня доводила Пушкина своими песнями до истерических припадков, а другой поэт, Языков, лежал у ее ног.
Про цыганку Таню существует рассказ, что сама знаменитая Каталани, слушая ее, плакала, и раз, сняв с себя дорогую кашемировую шаль, подарила своей сопернице, сказав: "Эту шаль прислали мне, как несравненной певице, но я вижу, что она следует вам более, нежели мне".
В прошлом столетии как хороший оркестр, так и цыганский хор составляли необходимую принадлежность каждого знатного вельможи. Граф А. Г. Орлов первый приказал собрать цыган для хора. Цыгане эти были приписаны к находящемуся в 20 верстах от Москвы селу Пушкину. Хор этот забавлял вельмож Екатерины и услаждал досуги светлейшего князя Потемкина, Зубова и Зорина. Первым начальником этого хора был Иван Трофимов. Впоследствии хор получил вольную, и когда настал достопамятный 1812 год, то весь наличный мужской персонал поступил в ряды гусар и улан. Старики и женщины жертвовали деньгами. Самая небольшая из пожертвованных сумм была 500 рублей ассигнациями, тогда большие деньги.
Иван Трофимов известен как ревностный собиратель русских песен. В его хоре образовалась знаменитая цыганская Каталани – Стеша, которую в 1817 году нарочно ездили слушать в Москву из всех концов России. Жихарев рассказывает, что в этом хоре был цыган-плясун; немолодой, необычайной толщины, плясал он в белом кафтане с золотыми позументами. Это был мастер своего дела, чрезвычайно искусный и даже красноречивый в своих телодвижениях. Он как будто и не плясал, а так просто, стоя на месте, пошевеливал плечами, повертывая в руках шляпу, изредка причикивая и притопывая по временам одной ногою, а между тем выходило прекрасно: ловко, живо, благородно. В другом месте своих записок Жихарев говорит, что один поручик, встретив какую-то барышню, хотел тотчас же увезти ее, но не удалось. Начальство узнало об этой проделке, и молодец был посажен под арест. На этот случай тотчас же сложили песню на голос: "Пряди, моя пряха", которую записной цыганофил Андрей Новиков ввел в моду под названием: "Верные приметы". Все ездили слушать ее. Цыганка Степанида, что твой соловей, так и разливалась; песня начиналась:

Ах, зачем, поручик,
Сидишь под арестом,
В горьком заключении,
Колодник бесшпажный? – и т. д.

После двенадцатого года в Москве вошли в большую моду парадные обеды в трактирах с цыганами; на таких обедах за столом все блюда (а их было не менее ста) подавались в русском вкусе и все носили особый национальный отпечаток. Для полноты картины хозяйка трактира, украшенная золотыми парчовыми тканями,
жемчугами и бриллиантами, помещалась во главе стола, с намалеванными, как у куклы, лицом, шеею и руками; этот способ раскрашивания тела тогда существовал еще в неприкосновенном виде с незапамятных времен. Прислуги было до сорока человек, все мужчины с бородами, в желтых, красных и пестрых рубашках, с приподнятыми рукавами; так что половина рук оставалась обнаженными. Тут же находился мальчик, который играл на органе; последний за это платил хозяину трактира несколько сот рублей, так велик был доход, получаемый им с посетителей трактира за музыку. За такими обедами, после кофе, призывался по обыкновению хор цыган, одетых очень красиво; цыганки были в своих расшитых золотом шалях, пристегнутых к одному плечу, в серьгах из разных мелких золотых монет. По словам иностранцев, они плясали свои танцы с таким огнем, что напоминали пляшущие фигуры Геркуланума! Живость пляски у них доходила до исступления, телодвижения их, сопровождаемые прерывающимися возгласами, производили такое дикое и сверхъестественное действие, что мудрено было бы вообразить их обитателями нашей сонной планеты!
После смерти Ивана Трофимова начальником цыганского хора был его племянник, Илья Осипович Соколов. По словам фельетониста сороковых годов, это был блистательный остаток цыганской веселой старины; он, семидесятилетний старик в 1847 году, еще плясал как 18-летний юноша и одушевлял своим голосом хор и публику, у него в хоре были отличные образцы и типы цыганской красоты. Примадонна его табора, Танюша, как мы уже упоминали, сводила всех с ума. Другая племянница Ильи Соколова, Аннушка, славилась как плясунья в венгерке. Илья Соколов управлял своим хором более сорока лет; он первый дал цыганским
песням известные законы музыки; его песни "Хожу я по улице", "Гей вы, улане", или переделанная им русская песня "Слышишь ли, мой сердечный друг" – до сих пор живут и поются цыганами. В его хоре славились также солистки; сестра его Марья Осипова пела хорошо русскую песню "Не одна ли в поле дороженька". Не менее известна была и дочь его Лиза, по прозванью Косая; она пела превосходно "Коровушку" и "Чоловик сие жито".
О хоре Ильи Соколова находим в воспоминаниях А. Мартынова следующее. Когда в 1843 году в Москву приехал Лист, чтобы дать несколько концертов, в честь его был устроен обед в летнем помещении немецкого клуба; пели цыганы, хор Соколова; Лист приходил в восторг от их песен, после обеда снял с себя ордена, уложил их в карман и весь отдался цыганам. Через несколько дней после данного Листу обеда назначается его концерт в Большом театре, начало объявлено в 8 часов, зала театра полным-полнехонька, ждут великого пианиста, назначенный час наступил, но Лист не показывается; вот четверть, вот половина девятого, а Листа нет и нет, публика в смущении. Еще несколько минут, и Лист быстрыми шагами входит на сцену, садится за рояль и, проиграв мотив из цыганской песни "Ты не поверишь, как ты мила", которой и в программе не значилось, начинает импровизировать вариации. Публика, разумеется, была в восторге от этой неожиданности, затем концерт продолжался. В первом же антракте выяснилось, что Лист перед концертом заехал к цыганам и до того увлекся их пением, что позабыл о своем концерте. На последнем его концерте в числе слушателей находился в полном составе цыганский хор Ильи Соколова, которому Лист прислал билеты.

Все ученики Ильи Соколова выходили хорошими подражателями своего наставника; из
последних особенно известны были Иван Васильев и брат первого дирижера Петр Соколов,
хороший исполнитель цыганских национальных песен и пляски со шляпой. У него в хоре была
красавица Катя, вместе с красотой обладавшая чудным контральто; она неподражаемо пела русскую песню: "Сарафанчик-расстегайчик"; в честь Кати в Москве в трактирах пошли в моду
пироги "расстегаи". Не менее известны были и племянники его, Матвей и Григорий Соколовы; последний любим был особенно в Москве. Пользовалась большим успехом и жена его, Марья
Николаевна, певшая впоследствии у Дорота.
Двоюродные братья его, Сергей и Матвей Соколовы, известны были больше в провинции, на ярмарках: в Лебедяни, Коренной, в Полтаве и Харькове; у них превосходная была певица Паша, неподражаемо исполнявшая русскую песню "Мне моркотно, молоденьке"; затем пользовались успехом еще две певицы:Анюта, по прозванью Пучек, и Елизавета Турчиха. Не менее был известен в провинции и хор В. В. Шишкина; в этом хоре славились солистки Настя, Паша, Стеша и Варя.

Из них вторая превосходно исполняла романс Гурилева "Тройка мчится, тройка скачет". Позднее в этом хоре были еще две певицы: Анна Терентьевна и Наташа; первая была замечательная красавица, пела превосходно малороссийскую песню "Ой, чумаче, чумаче"; вторая славилась как неподражаемая исполнительница теперь забытого романса "Полюби ты меня, не скажу я про то". У него же в хоре была превосходная плясунья Груша и еще другая,
Марфуша Татарка.
Из мужского персонала там был превосходный октавист Николай Шишкин.
В пятидесятых годах явился Иван Васильев, ученик Ильи Соколова; это был большой знаток
своего дела, хороший музыкант и прекрасный человек, пользовавшийся дружбой многих
московских литераторов, как, например, А. Н. Островского, Ап. Г. Григорьева и др. У него
за беседой последний написал свое стихотворение, положенное впоследствии на музыку Ив. Васильевым. Вот слова этого ненапечатанного романса:

Две гитары за стеной зазвенели, заныли, –
О мотив любимый мой, старый друг мой, ты ли?
Это ты: я узнаю ход твой в re миноре
И мелодию твою в частом переборе.
Чимбиряк, чимбиряк, чимбиряшечки,
С голубыми вы глазами, мои душечки!..

Сам Иван Васильев был хороший баритон, его романсы в то время имели большой успех и
распевались всеми; вот некоторые его композиции:
"Дружбы нежное волненье",
"Тебя ль забыть"
и другие.
В хоре Васильева славилась сестра его, Любовь Васильева, певшая превосходно русскую
песню "Я вечер своего дружка" и романс "Густолиственных кленов аллея". У Ивана Васильева особенно процветали квартетное пение и трио; первое soprano пела жена Аграфена, второе Маша, по прозвищу Козлик; последняя исполняла особенно хорошо вместе с Грушей песенку
"Ох болит" на перекличку и русскую песню "Не будите меня, мол оду". Такой улыбки и мимики, говорят старые цыгане, как у Груши, теперь и не встретишь. Маша известна была более как "вторка". В цыганском трио был хорош тенор Михайло, брат Груши, певец, богатый уменьем фразировать каждое слово.
Весь персонал хора, как женский, так и мужской, у Ивана Васильева был вполне прекрасен; особенно выдовались у него старухи: Матрена Сергеевна, необыкновенно лихо исполнявшая с хором песню: "В темном лесе"; весьма красиво у нее выходила при паузах трель. Она же не менее типично плясала, скинув шапочку, мазурку "Улане, улане", и делала с легкостью девчонки во время пения вихрем "круг". За ней стояла еще другая плясунья, старуха Алена, хромая, по прозванию Бурбук; она обладала превосходным хоровым голосом, лицом
была очень некрасива, но типична, и особенно смешила всех широкою усмешкою своего
большого и некрасивого рта. Из мужского персонала в этом хоре был превосходный тенор,
красавец цыганского типа, Петр Алексеев, по прозванию Бирка, он пел превосходно песню
Бантышева "Молодость" и мн. др. Славился также у него октавист, по прозванию Скипидар,
горчайший пьяница, и другой тоже октавист, брат Ивана Васильева, Николай, цыган красавец,
по прозвищу Хапило. В 1860 году, во второй приезд Ивана Васильева в Петербург к Излеру, у
него появилась превосходная певица (контральто) Маня, певшая с большим успехом романс Ивана Васильева: "Я, цыганка, быть княгиней не хочу".
Это solo, с аккомпанементом хора, как говорят сами цыгане, теперь невозможно; затем очень
нравились публике петые ею романс "Его уж нет" и трио "Собирайтесь, девки красны"; в это время в хоре выступила певица Матрена, голос mezzo soprano.

В этих же годах пел в Петербурге другой хор московских цыган Петра Соколова, брата знаменитого Ильи. Этот хор славился "венгерской" и удалой цыганской пляской; особенно был
превосходен плясун Егор, исполнявший с женой своей дикую молдаванскую цыганскую пляску с саблей. Из певиц у Соколова известны были soprano Саша и Варя. Последняя особенно прекрасно пела песню "Травушка" и романс "Не хочу я, не хочу"; Саша исполняла хорошо деревенскую песню "Лен, ты, мой лен". Из мужчин у него был знаменитый крамбамбулист Иван Пугаев, его "Тужур фидель и сансуси" вызывал целую бурю рукоплесканий.

В конце шестидесятых годов и в начале семидесятых выдающихся хоров и певиц не было,
хотя и существовали хоры Григория Соколова, в Москве же славились те же старинные певицы Маня и Александра Ивановна; еще отличалась осмысленной фразировкой и
выразительной мимикой Марья Николаевна Лузина.

В конце семидесятых годов в Петербург явилась Паша, с замечательным контральто, при
типичной цыганской красоте; пение ее отличалось весьма своеобразной щеголеватостью

фразировки. Эта певица пела в хоре известного цыганского композитора Родиона Аркадьевича Калабина, в "Ташкенте". Она вскоре сошла со сцены, выйдя замуж за помещика. За последние годы хороших цыганских хоров не было, и если и появлялись какие, то, по цыганскому выражению, "без картин", т. е. без красавиц цыганок.

В наше время в Петербурге получил большую известность хор молодого, но опытного дирижера Н.И.Шишкина. В его хоре пользовался громадным успехом тенор Димитрий, прозванный цыганским Рубини. В женском персонале выделяется сестра Димитрия, Ольга Андреевна, затем Маня, по прозванию Цыпочка, и молодая певица Леночка, исполняющая необыкновенно своеобразно, с гибкими переливами молодого свежего голоса, очень грациозную по мелодии венгерку "Соцо Гриша", и затем другой еще романс: "Очи черные"; в хоре Н.И.Шишкина также пользуются большим успехом Ольга Петровна, по прозванию Лётка, и еще другая певица, Александра Васильевна Хлебникова, с весьма сильным контральто.  Сам Н. И. Шишкин известен также как виртуоз на гитаре.

В Москве поют за последнее время два хора цыган: Николая Хлебникова и Федора Соколова;

у первого известны певицы Паша Ратничиха, Саша Ветерочек и Ольга Дмитриевна Разорва; первая превосходно исполняет песню "Вьюшки", вторая песню "Попляши, Настенька, попляши,милая моя", и третья – "Доля моя"; в этом хоре превосходен плясун Алексей. В хоре Соколова хороши певицы Сергеевна и Феша, а затем Малярка, превосходная вторка.

Отредактировано Ягори* (2013-03-14 00:49:20)

ЦЫГАНЕ. ТАЙНЫ ЖИЗНИ И ТРАДИЦИИ

Цыганские пословицы и поговорки, посвящённые гадже

Гаджо? или гаджё (мн. ч. «гадже?») — в цыганской философии обозначение человека, не имеющего романипэ. Таким может быть даже этнический цыган, воспитанный вне рамок цыганской культуры, не имеющий цыганских качеств и не стремящийся принадлежать к цыганскому сообществу. Но всё-таки обычно «гаджо» практически означает «нецыган». Само слово происходит от индийского слова «гавджа» — «деревенский житель» (предки цыган, как и цыгане, были артистами и ремесленниками) и является однокоренным к цыганскому слову «гав» (деревня).

Вавир племё манушэнге кэ рома дела нанэ.
Другого племени людям до цыган дела нет.
Налачэ ромэс сарэ заметинэна, лачэс никон не заметинэна.
Плохого цыгана все заметят, хорошего цыгана никто не заметит.
Кон адасаво ром? Ёв мануш сыр сарэ мануша.
Кто такой цыган? Человек как все люди.
Тут гадже представлены словами «все люди»
Налачэ мануша пхэндлэ, со рома джювалэ; лачэ мануша пхэндлэ со амэ соловьи.
Плохие люди сказали, что цыгане вшивые; хорошие люди сказали, что мы соловьи.
На косинэс бангэс пэ ромэстэ, и ёв пэ тутэ прямо подыкхэла.
Не гляди на цыгана косо, и он на тебя прямо посмотрит.
Кон мангэ на патяла, одолэс обхухавава; кон мангэ патяла, последнёнэса угостинава.
Кто мне не верит, того обману; кто мне верит, последним угощу.
Кон ромэскэ допатяла, одолэс ром крэпкос уважинэла.
Кто цыгану доверяет, того цыган крепко уважает.
Сарэ мануша дэ таборо явэна, романо законо припхэнэла сарэ лэн тэ прилэс.
Всякие люди в табор приходят, цыганский закон велит всех их принять.
Романы яг сарэнгэ бикхэрэнгиро свэтинэла.
Цыганский костёр всем бездомным светит.
Кажнонэ народостэ пэскиро обличьё, пэскиро обычаё.
У каждого народа своё обличье, свой обычай.
Сарэ манушэндэ кокалэ парнэ, рат лолы.
У всех людей кости белые, кровь красная.

http://almeya.ru/articles/view/1

цыганка Дуняша

Цыганское пение в России

http://choirlive.narod.ru/zigane.html

Цыгане Москвы и Подмосковья

http://gypsy-life.net/history26.htm