Около четверти часа прошло с тех пор, как ушел Владимир. Каких-то жалких пятнадцать минут отделяли теперь Элен от его резких слов, прощального взгляда и того поцелуя. Пятнадцать. Надо же, а ей показалось, что прошла уже целая вечность, - до того изматывающим было это чувство унижения и собственной вины. Она больше не плакала: приподнявшись на подушках, тыльной стороной ладони яростно оттирала со щек высыхающие дорожки слез, глядя то на дверь, то на разбросанные по полу подушки.
Человек слеп, - слишком часто он заменяет истину на сотворенные собой образы. Придуманные пороки, придуманные добродетели, - удобно и просто. Не нужно вглядываться, узнавать, метаться. Можно просто довериться чужим словам и поверхностным впечатлениям, и все, - живого человека больше нет. Он надежно спрятан под той личиной, что искусственно сотворена для него. Иногда она спадает. И, Боже милосердный, как страшно ранить может эта правда!
Княжна больше не сокрушалась о содеянном, не желала мысленно обратить время вспять, - только осознание одного-единственного неминуемого исхода свершившихся сегодня событий жутким раскатистым эхом гуляло в сознании. Владимир. Он умрет. Это неизбежно, если только дуэль состоится. Присяга императору и честь не позволят Владимиру убить своего будущего государя, хотя… какая разница? Даже если рука Александра дрогнет, даже если Господь сжалиться и спасет обоих от пули, князя Неверовского ждет петля. И виной всему она, Элен.
Умолять их отказаться от дуэли? Невозможно. Тогда, что же? Позволить Владимиру умереть? О, нет. Он не может, не должен отдавать жизнь из-за беспечности своей глупой невесты. Любой ценой она должна спасти его, вот только как? Элен вдруг показалось, что она осталась одна. Весь огромный мир существует будто в отстранении, все происходящее в нем можно только наблюдать. Непреодолимая стеклянная завеса упала между нею и происходящим, и, сколько не кричи, ни стучи кулаками в нее, все бесполезно.
Она встала с неубранной постели, и, еще раз оглядев комнату со следами их с Александром ребячества, остро ощутила потребность оказаться как можно дальше от неё. Рывком распахнула дверь, и почти бегом пошла по длинному коридору, не вполне осознавая, куда именно и от кого бежит. А, может, к кому?
Мария. Это имя и образ его обладательницы пришли в голову Элен совсем неожиданно, словно и не была цесаревна единственным человеком, могущим прекратить это безумие. Княжна остановилась, до боли закусив губу, бросая взгляд на коридор, ведущий в ту часть Зимнего, где располагались комнаты Великой княгини. Пойти и все рассказать ей? Как же посмеет она взглянуть в глаза милой, доброй принцессе Марии, поведав ей все обстоятельства произошедшего? Как совесть позволит ей просить у принцессы помощи, когда Элен, не подумав о её чувствах, согласилась принять предложение Александра? А, что если ей уже доложили, что императорский сын увлекся очередной фрейлиной? Хватит ли духу тогда сказать, что это – ложь?..
Вопросы, вопросы… слишком много их, задаваемых самой себе, не имеющих ответа и смысла. Каждая секунда этих сомнений только приближает дуэль. Какая ей разница, кем сочтет её принцесса Мари, если это позволит спасти князя Неверовского? Нет, сию же секунду нужно идти к ней, рассказать ей все, а после – будь, что будет.

Просить доложить о себе, и три вечных минуты простоять у дверей, за которыми находилась её единственная надежда. От волнения забыть поблагодарить хорошенькую фрейлину, с улыбкой сообщившую, что Великая княгиня готова принять мадемуазель Вяземскую. Просто влететь в её комнату, где Мария сейчас одна.
– Ваше Высочество, прошу простить меня за то, что явилась без приглашения, – Элен еще не успела перейти к сути дела, а голос её уже предательски дрожал, когда она, произнося эти слова, присела в реверансе перед Марией Александровной. На мгновения она встретилась взглядом с голубыми глазами цесаревны, и тут же поспешила отвести взгляд. 
– Однако только Вы в силах мне помочь, а промедление может стоит жизни человеку, который… – княжна запнулась, – … который мне очень дорог. – И которого я ранила своею рукой, по собственной воле обрекая на гибель.

С дозволения принцессы княжна присела – на самый краешек кресла, будто в любую секунду была готова вскочить. На коленях руки сложила, с каким-то болезненным вниманием наблюдая за каждым движением горничной, расставлявшей на чайном столике посуду. Когда та удалилась, подняла глаза, и почувствовала, как жаром стыда обдает всё нутро от мягкой улыбки милой Марии Александровны.
Её вопрос был, разумеется, очевидным. Ожидая, пока о ней доложат цесаревне, Элен уже успела подумать о нём, но так и не сумела заранее подготовить ответа. Да и можно ли было это сделать? Существовал ли этот правильный ответ? Ведь правда, даже облаченная в самые осторожные и деликатные фразы, будет значит одно: она предала доверие Марии. Марии, которую безотчетно желала защитить с того самого момента, как впервые встретилась с напуганной немецкой принцессой, что должна была стать женой императорского сына.
Однако же медлить нельзя. Душевным терзаниям придется подождать, а совесть должна ненадолго замолкнуть. Еще будет время покаяться, сейчас бы только отвести от Владимира беду, только бы остановить готовящееся безумство, которое они с Александром непременно совершат. И пистолеты в руках не дрогнут – так веками повелось, что мужчины готовы лить кровь по велению чести, не думая о последствиях.
Но что такое это слово – честь?..
Совестно было дальше смотреть в глаза Марии. Княжна отвела взгляд, утыкаясь им в закрытую входную дверь красного дерева, совсем такую же, как в её собственных покоях. Такую же, какой так оглушительно хлопнул сначала Александр, а после – князь Неверовский.
– Потому что он вызвал на дуэль наследника престола. Негромко, и как-то чересчур спокойно произнесла Елена. А всё потому, что впервые вслух произносила эти слова, на губах ощущая их горький, омерзительный вкус. И страшно было – очень. И уже не гнева Её Высочества боялась, не того, что причинит боль, а того, что не сможет, с помощью Марии или без неё, исправить свою ужасную ошибку.
Пауза. Мертвая тишина на несколько секунд, в течение которых Элен слышала только стук сердца в груди и своё ровное дыхание. Наконец, решилась, и медленно повернула лицо к принцессе, которая, уж конечно, была потрясена.
– Мой жених… – первая нарушила тишину княжна Вяземская, – Князь Неверовский вызвал на дуэль Вашего супруга, и… Александр Николаевич, разумеется, принял вызов. Элен несколько раз моргнула, будто пытаясь прогнать несуществующие слезы. – Вы ведь понимаете, какое это безумие, Ваше Высочество… И я… я умоляю Вас помочь его остановить.
Замолчала в ожидании ответа Марии, которая, наверняка, не находит ответа, запутываясь в мыслях. Как мог офицер дерзнуть бросить вызов своему будущему государю? И что стало причиной? Нетрудно догадаться, что это – она, Элен. И что дальше? Расскажет ли Мария императору, или просто решит закрыть на все глаза? – Как бы ты сама поступила, Элен?..

– Я бы многое отдала за то, чтобы это было лишь шуткой, – негромко отозвалась Елена, обращаясь, скорее, к себе самой, нежели к Марии. Всё это действительно было задумано шуткой, маленьким спектаклем, невинным фарсом: фрейлина в объятиях наследника престола и навязанный жених, вынужденный отступить перед своим будущим государем. Банальный сюжет, что придумали они с Александром тогда в его кабинете, должен был хотя бы на время отсрочить и без того долго откладывавшуюся свадьбу. Теперь уже княжна не думала о ней. Она лишь, не переставая, проклинала себя за то, что позволила этому лицедейству зайти слишком далеко.
– Вы хотите знать, как такое могло случиться? – девушка только на мгновение взглянула в глаза цесаревне, и тут же снова принялась рассматривать противоположную стену. Что ж, Елена Григорьевна, этот момент настал – момент, когда нужно набраться смелости рассказать Марии всё, как есть. Да она сама уже, верно, догадалась, если не обо всем, то о многом. Осталось лишь открыть некоторые детали и избавить принцессу от мук неведения и смутных догадок. – Князь вызвал на дуэль Александра Николаевича потому, что… потому что решил, что Его Высочество и я… Элен осеклась, прикусив губу. Она не желала произносить вслух окончание фразы: знала ведь, как больно ранят Марию нескончаемые сплетни и домыслы об определенного рода слабости, что питал Александр к фрейлинам. – Это всё нелепость, конечно, однако я должна просить у Вас прощения, Ваше Высочество.
Наконец, Елена решилась взглянуть на собеседницу, и, хотя болезненное смятение в лице принцессы задевало княжну за живое, она не посмела отвернуться и теперь. Всё, что угодно, если Мария сможет спасти Владимира и Александра от роковой ошибки, и, пожалуй, гнев и обида цесаревны, которая всегда была так мила сердцу княжны Вяземской, - не такая уж большая цена за это.
Но ни гневных слов, ни упреков в свой адрес Элен так и не услышала. Она всегда всем сердцем верила в лучшее в людях, но все же эта доброта и забота о ближнем, что заслонили собою все прочие чувства в Марии Александровне, поразили княжну до глубины души. Она не стала ничего говорить, дав цесаревне возможность закончить фразу. Неужто требовался ответ? Он ведь очевиден.
– Я сделаю всё, что прикажет Ваше Высочество, лишь бы только удалось помирить князя и Его Высочество.
Только как? Мари ведь не видела того, что видела Элен: этот ледяной взгляд Владимира и его гордо вздернутый подбородок в момент, когда князь требовал у наследника немедленной сатисфакции, этот стремительный шаг Александра, которым он пересек фрейлинские покои, чтобы скрыться за тяжелой дверью, и те последние мгновения наедине, когда губы Елены так больно обжег грубый поцелуй князя Неверовского. Едва ли после всего этого можно было рассчитывать на то, что противники примиряться и решат отложить в сторону пистолеты. Хотя… кто знает? Бог ведь милостив.
– Только позвольте спросить, Ваше Высочество: как Вы намерены добиться отмены дуэли?

Говорят, прощение – великий дар. Он настолько редок, что, обнаружив его в ком-то, люди часто принимают его за слабость и снисходительно улыбаются: мол, что за наивная душа. Жаль. Ведь оттого так часто самая сильная воля, самая чистая душа и самое любящее сердце остаются недооцененными. Так случилось и с ней, с этой восемнадцатилетней девушкой, что сидела перед княжной Элен: тихую немецкую принцессу с кротким взглядом, которая, волею судьбы, стала женой будущего государя огромной холодной страны, при дворе Николая I считали чересчур бесхитростной для Александра. Она всегда словно была в тени весь этих роскошных женщин, что грациозно вышагивали по коридорам и залам Зимнего дворца. В ней не было придворной хитрости, не было жгучей ревности, и она даже не выказывала явного презрения или ненависти к тем красавицам, что пускали в ход все свои уловки, дабы завоевать расположение её мужа. Княжна Вяземская долго не могла понять, почему, а после пришла к выводу, что причина тому – доброта Марии. Теперь, глядя на сидящую напротив цесаревну, Элен понимала, что одной доброты никогда не было бы достаточно. Мария была полна любви. Супружеской любви к Александру и какой-то необъяснимой, но очень христианской любви к другим людям.
– Да, Ваше Высочество, – тихо промолвила Елена Григорьевна в ответ на вопрос принцессы. Она не знала, кому можно доверять настолько, чтобы отправить с запиской к Владимиру, но сейчас это её не слишком заботило, – она непременно найдет кого-нибудь. Сейчас княжна неотрывно глядела на Её Высочество, чувствуя комок в горле, а в груди – желание крепко обнять Марию, которая только что, возможно, спасла не одну жизнь, имея полное моральное право поступить иначе.
Княжна позволила себе встать и без приглашения последовать за Марией Александровной к её письменному столу. Её взгляд скользнул по бумаге, на которой под пером цесаревны уже рождались слова, но читать она не стала, да и не могла. Элен только хотела быть готовой помочь еще хоть чем-то – чем угодно, хотя и знала, что это не нужно.
Лишь только цесаревна поставила заключительную точку и вновь повернулась к Элен, княжна слабо улыбнулась Марии. – Я прослежу, чтобы письмо князю доставили как можно скорее. И, Ваше Высочество… Я понимаю, что теперь моё присутствие во дворце может быть Вам неприятно, и, если прикажете, я готова подать прошение Её Величеству и просить дозволения покинуть двор.
Елена бы сделала это нынче же, если б только прощание с придворной жизнью не влекло за собой неминуемое объяснение с отцом. Ей было тяжело говорить с Марией, но еще тяжелее было даже думать о том, что князь Вяземский может узнать всё. Какое разочарование в старшей дочери, которая и так доставляла уйму хлопот своим упрямством! Однако же, если принцессе станет легче, Элен была готова и на это. В конце концов, именно Григорий Петрович научил всех троих своих детей нести ответственность за свои поступки.
– Благодарю Вас, что не отказали. Княжна приняла из рук Марии Александровны конверт. Напоследок бросила еще один теплый, полный самой сердечной признательности взгляд на цесаревну, и, поклонившись, оставила покои Её Высочества. Теперь нужно было, чтобы письмо как можно скорее попало в руки к Владимиру, пока они с Александром не успели натворить бед.