Периоды безобразной лени постепенно сменялись скучными буднями. Алексею казалось, что он изнашивается, протирается как старый поношенный сюртук. Его мало что интересовало в настоящем, прошлое он предпочитал сразу забывать, а о будущем по привычке не задумывался, как обычно надеясь на доброе русское «авось». Уже в двадцать два года ему казалось, что все интересное в этом мире он уже посмотрел, а нового ничего и не придумают. Над этими меланхоличными настроениями любил посмеяться Лермонтов, часто – в весьма ироничной форме, но и это Алексея мало задевало. В такие минуты он становился на удивление равнодушным к происходящему, своим видом, как будто подначивая окружающих бросить ему вызов.
Такие приступы находили на молодого Столыпина редко, зато регулярно, повергая его в состояние полнейшей созерцательности. Офицерские пирушки, как и алкоголь, нагоняли на него лишь скуку, в такие моменты он мог выкинуть что-то странное или даже опасное, поэтому именно в это время за ним нужен был особый присмотр.
Однако и выходил Алексей из этого состояния так же неожиданно, в первую очередь для себя, и причиной этому были, как правило, друзья. Не обыкновенные приятели и знакомые, которых в его окружении насчитывалось огромное количество, а настоящие проверенные друзья, которые уверенно возьмутся за тебя и поведут в кабак – отмечать повышение.
Именно таким другом теперь оказался Леонид Шувалов, нынешний виновник торжества. По военному обычаю отмечать повышение следовало шумно, ведь, чем более грандиозным окажется празднество, тем быстрее наступит следующий повод для оного.
С Леонидом Монго был в отличнейших отношениях. Он сразу почувствовал в графе Шувалове человека чрезвычайно необыкновенного и очень ценил его, в чем-то стараясь быть на него похожим. Не удивительно, что Алексей с большой охотой отозвался на приглашение своего друга, к тому же и повод был великолепный.
Кабак находился на самой окраине города, и во время прогулки они смогли наговориться, если не вдоволь, то вполне достаточно. Алексей с удовольствием рассказывал о себе, о службе, о своем друге Лермонтове, он вообще охотно говорил о себе, иногда забывая о нуждах собеседника. В свою очередь молодой человек расспросил друга о новостях и, конечно, многочисленно поздравлял с повышением. Впрочем, к этой теме они вернутся за этот вечер еще не раз.
На подходе к месту назначения Леонид остановился, чтобы поприветствовать своего знакомого. Монго с вежливым любопытством во взгляде поприветствовал представленного ему молодого человека, запечатлевая в памяти черты лица. Имя Вяземского показалось ему знакомым, однако, лично он представлен не был, и вдруг представился такой удачный случай.

- Ну и шуточки у вас, - на комментарий, который то ли осуждал, то ли подзадоривал, принявший на грудь Андрей только и сделал, что широко улыбнулся. А вот последующая новость о повышении отразилась целой гаммой чувств: сначала и без того большие глаза Андрэ сделались еще больше, по детски распахнутые с оттенком удивления и недоверия, потом лейтмотивом выступила неподдельная радость, и офицер расцвел улыбкой, крепко обняв друга:
- Повысили? Правда? Как рад я за тебя, Леонид  Андреич! Наконец-то доблесть твою по достоинству оценили, а то уже судачить начали: пошто мол, подвиги ратные командиры в упор не видят! Да за это грех не выпить! – и уверенно начал подталкивать нового и старого друзей в сторону кабака, прежде чем услышал от Леонида согласие на сие предприятие.  Его приятели по сегодняшнему столу уже вовсю подналегли на медовуху, которой, судя по количеству в бутылке, успели заказать новый сосуд.  Никто не удивился пополнению, ибо пьяный Вяземский любил собирать вокруг себя много шума из ничего, для чего тащил к столу всех, кто ему приглянется. Однако, узнав, что благородные господа не менее, чем старинные приятели, окружение радостно загудело, протягивая для знакомства руки. Когда же Столыпин сообщил вослед Андрею, что один из гостей повышение празднует, шума стало еще больше. На столе добавилось посуды, в бокалах добавилось медовухи.
- Ну-с, дорогой Леонид Андреич, штрафную-с откушайтесь, не побрезгуйте – велеречиво произнес самый пожилой в компании  -майор Павел Владимирович . – И вы-с тоже-с, сударь, - второй бокал отправился в сторону Столыпина. – А потом тост-с, тост-с, господа? – и получил поддержку согласными возгласами. – За Государя Императора и Отечество!
- И за верных слуг его!
- За офицеров Его Императорского Величества!
- До дна, до дна, до дна!

У Даниила Александровича день не задался.
Бывают такие дни, что оторви и выброси: суетишься, торопишься, стараешься, что твой савраска - а кто-то сверху словно говорит "Шалишь, братец", и ни тебе поблажки, ни результата, ни мало-мальского удовлетворения собой. Все не то, все не так, и вот и пуговица оторвалась от сюртука.
С утра он планировал выходной день. Никаких тебе трупов, никаких пациентов; тишь да гладь, последние зимние спокойные дни. Особую благодать обещало отсутствие батюшки, накануне отправленного на воды, якобы для поправления здоровья; в самом же деле в поправке душевного здоровья куда более нуждался сам Даниил. И прописаны им себе были: постельный режим, книга и жженка, приготовленная заботливой Глашенькой.
Однако же, врач предполагает, а пациенты располагают. Чуть свет, посыльный от князя N: у престарелого его батюшки после вчерашнего гуляния желудочный приступ; батюшка, бес в ребро, зелененький, а поговорить весьма не дурак, да еще выпить наливал. Даниил Александрович, сделав строгое лицо, выслушал, однако же выпить отказался и коньяк спрятать велел. Затем князь благодарил, объяснялся, а заодно взял консультацию, отчего  бывают проблемы в амурных вопросах. Вот и полдень; доктор едва переоделся в домашнее и приготовился отдать должное студню да супу из налима, и едва успел поднять ложку, как явились от госпожи Утиной: малолетний ее сын всунул голову в вазу, да так, что застрял. Вышло так, что и ваза, и отпрыск были одинаково важны мадам, и поступиться ни одним из них она не могла, а между тем мальчик беспрестанно кричал, что у него чешется глаз невыносимо. Виллен наскоро схватил кусок кулебяки да по дороге съел, трясясь в дрожках.
Наследник был извлечен из вазы и бит по филеям, впрочем, к последнему Даниил Александрович причастен не был. У госпожи Утиной, однако, было еще пятеро детей: кто с кашлем, кто с соплями, кто просто "бледненький", а кого за компанию посмотреть. Вот и время к вечеру.
Твердо решив более никого не слушать, Виллен, чуть ли не крадучись, вернулся домой. В прихожей уже дожидались: здоровенный дядька в малахае, он мял шапку и гудел встревоженно: "Барыня та...рожает барыня."
Барыня рожала долго и сложно, кричала глухо и страшно; когда, наконец, все закончилось, Виллен был счастлив и измотан, казалось, не меньше самой барыни. От извозчика он отказался: жил неподалеку, хотелось морозного вечернего воздуха, проясняющего голову и выбивающего запах крови и медикаментов из носа.
Однако же и погода обманула: к вечеру потеплело, и вместо очищающей свежести в нос пахнуло влагой зарождающейся весны. Впрочем, втянув носом воздух этой ранней оттепели, Даниил понял, что, внезапно, совсем не разочарован. Ни этим днем, ни теплым ветром, разве что юный Утин мог бы и не совать свою голову в эту вазу.
Проходя мимо трактира, Виллен внезапно подумал, отчего бы не отужинать здесь: дома, все равно, его не ждут, с родов он иногда и ночью возвращался, батюшка на водах, а тут - все некое подобие общества. Виллен любил порой такие заведения: шумно, весело, а до тебя никому нет дела.
"К тому же, - малодушно решил он. - Тут меня никто не найдет и я съем хотя бы ужин."
Трактир встретил теплом, гулом голосов, звоном посуды и разнообразием запахов. Виллен подслеповато прищурился, глядя поверх моментально запотевших в помещении очков, досадливо поморщился, стащил их и наскоро протер платком. Стало ненамного лучше.
В поисках свободного стола, желательно, подальше и потише, доктор оглядел зал. Там играли в карты, тут хохотали над чем-то, здесь - пили молча, споро и мрачно, видно, имея повод или не имея времени.
Знакомое лицо состановило взгляд: все такой же усатый и крепкий, батюшки, да это же господин Шувалов. Виллен улыбнулся, узнавая, и двинулся к столику: возможно, он бы и сделал малодушно вид, что не заметил по близорукости, тем более, что Леонид Андреевич был с компанией, однако, кажется, его уже заметили.
"Поздороваюсь - и все," - решил себе доктор, однако имел нехорошие предчувствия на этот счет.
- Добрый вечер, Леонид Андреевич, господа, - он улыбнулся, снимая шляпу и чувствуя себя в некоторой степени глупо. - Мое почтение.

- Приятно познакомиться, Даниил Александрович,  - князь протянул руку для пожатия, представившись сам и снова представив всех остальных. - Окажите честь, присоединяйтесь! -  Опосля Шувалов запел, и все притихли, под звуки пения вспоминая каждый о своем.
- Право, Леонид Андреевич, изумительно! – воскликнул Андрей, горячо зааплодировав другу. К его овациям тут же присоединились и остальные.  Новоприбывший держался немного скованно, и князь, сверкнув глаза, запомнил пришедшую в голову идею, чтобы, спустя пару тостов «за милых дам» и «творческие успехи», взять в руки наполненный под завязку бокал, подняться, и, призвав всеобщее внимание легким постукиванием ложечкой о бокал, заявить:
- Уважаемые господа-с! Так приключилось сегодня, что среди нас нет милых дам, сугубо, так сказать, мужская компания, а посему предлагаю разнообразить наше осмысленное питие чем-то, слегка лишенным смысла. На Кавказе меня пристрастили к одной очень интересной игре, которую вы наверняка так же имеете честь знать – фанты! Но расскажу наш вариант: вот перо и бумага, я захватил-с. – порывшись в карманах, мужчина извлек на стол искомое. – сейчас каждый из нас напишет на листке задание, ограниченное лишь вашей фантазией, ну, и нашими физическими возможностями… Да-да, Павел Владимирович, немного здравого смысла тоже не забывайте, не хочу по вашей милости опять на гауптвахту попасть за то, что дал по мордасам поручику Ивлеву или ….
- А, между прочим, - встрял Павел Владимирович, - по чьей милости я то мочился на шатер полковника Зубова, горланя песню про «Мою милашку в полосатой сорочке»? Не можно-с забыть, вместе на гауптвахте сидели.
- Ну, и мне тоже, - не смутившись, заявил князь, под всеобщий гогот. Половина из сидевших за столом были свидетелями тому веселью, так смысл ли краснеть? – Так вот, после листочки сворачиваем, раскладываем по кругу, а поверх ставим стопку-с с водкой.  Посредине кладем бутылку и по очереди вращаем. На что выпадет, то выпиваем, опосля читаем записку, что под оной стопкой и выполняем. Ну, что. Господа, сыграем? – и посмотрел по очереди на каждого. Почти все утвердительно кивнули, теперь ответ был за Шуваловым и господином Вилленом.

Милых дам, к сожалению доктора, за столом не присутствовало; однако ж, и господа были вполне милы, отметил Виллен,  поддерживая тост.  Первая порция водки устроилась в пустом желудке легко и уютно, разве что  воздух стал внезапно шершавым, как дратва: доктор прижмурился и умиротворенно вздохнул.
Даниил Александрович не любил войны, и не любил профессии воевать, возможно, от природного миролюбия, возможно - от упрямства, вопреки назойливым попыткам батюшки придать ему именно это направление. Однако в компаниях военных, вопреки логике, неизменно чувствовал себя хорошо: в них всегда царила легкая и теплая атмосфера удальства и товарищества, порою пронимавшая даже вилленовскую скрытную натуру, как пробирает теплый весенний ветер угрюмого господина, на все пуговицы застегнутого в свой сюртук. И можно ли оставаться равнодушным, наблюдая, как почтенные, усатые офицеры веселятся, как малые дети, без малейшего, впрочем, дурного умысла подтрунивая друг над другом и припоминая давние и не слишком байки.
К третьей рюмке он и сам развеселился, возможно, виновен тому был и нерасторопный половой, который все никак не мог донести обещанную кулебяку.
"Лепит он ее там, что ли?" - рассеянно возмутился про себя доктор, без особого, впрочем, огня: и без кулебяки было прекрасно. Вот и грузди, кстати говоря, весьма недурные.
Увлечен погоней за вертким грибом, Виллен не сразу осознал опасности, а как осознал, то почти и протрезвел, не успев захмелеть толком:
"Вот так попал", - думал он, слушая красочные подробности предыдущих игр. Дружественный, но от того не менее болезненный (как, впрочем, и многие проявления дружелюбия Леонида Андреича) тычок в подреберье отчего-то не успокоил: понимания безумства у всех разные.
- Ладно, хоть гауптвахта мне не грозит, - ответил Даниил, улыбаясь краем губ.
Обычно подобных развлечений доктор избегал, даже и в более, скажем так, деликатном обществе, но сейчас решительно не представлял, как можно было бы отказаться, не обидев этих приятных людей.  Да если и представить, что господа простят - сидеть сычом среди веселья? Нет уж.
- И я не откажусь, - сам поражаясь несвойственной ему безрассудности, брякнул Виллен.
"Возможно, до меня и не дойдет", - малодушно решил он и тем успокоился, наивная душа, сочиняя каверзу ближнему своему, раз уж вышла такая оказия.
Наконец все задания были внесены, причем по хитрым лицам окружающих становилось ясно, что каждый весьма доволен собою и предвкушает знатно повеселиться над несчастным, коему достанется это выполнять. "Как дети, право слово", - весело подумал доктор, не замечая, что и его физиономию посетило ровно то же мальчишечье выражение.
Тем временем судьба в прозаическом бутылкином обличье неумолимо указала на Даниила перстом, малость лишь не дотянув до сидящего рядом Шувалова, совершенно разрушив его планы тихо отсидеться.
"А я ведь и петь не умею", - растерянно подумал он, моргнув; впрочем, мужчине и дворянину, а Виллен почитал себя и тем и другим, негоже было трусить.
- Итак, - откашлялся доктор, уговорив положенную ему, как счастливцу, рюмку. - Приговор сей: изобразить... эээ...- почерк неизвестного благодетеля оказался неровным, возможно, от принятого уже алкоголя, возможно - от сдерживаемого смеха. - Изобразить пьяненькую барышню, прости господи!
Конец фразы потонул в хохоте; Даниил Александрович философски рассудил, что хотя бы мочиться ни на что не придется.
- Позвольте, да где же вы пьяненьких-то барышень видали! - сдерживая смех, строго спросил он.
- А вот сейчас и поглядим! - прыская в кулак, ответствовал румяный офицер с русою кудрявою шевелюрой; имени его в обилии новых знакомых Виллен точно бы не назвал, кажется, Марк Анатольевич. Велика вероятность, что именно его перу принадлежала сия блистательная сентенция.
- Ладно же, - проворчал Даниил. Пьяненьким он мог считаться уже и по своему состоянию, но вот барышни приводили его в замешательство. Впрочем, навряд ли кто из присутствующих ожидал великого правдоподобия. Посему, откашлявшись, он сделал томное и кокетливое лицо и захлопал ресницами так, что стал опасаться, не отвалятся ли:
- Ах, отчего-то мне немного дурно, - сообщил он тоненьким, заплетающимся голоском, обмахиваясь листком с заданием, словно веером, и положительно не представляя, о чем стоит говорить требуемой барышне. - Нет ли нюхательной соли? Совершенная духота... Нет?
Некоторое время  Виллен продолжал еще нести подобную чепуху; усатый виновник сего чудовищного задания, сдерживая смех, тем временем медленно багровел, и наконец, захохотав, указал за спину "барышни"; Даниил Александрович, предчувствуя подвох, обернулся и обнаружил за спиной полового с совершенно круглыми глазами и с кулебякою на подносе.
- К..кулебяка, ваше благородие, - сообщил он неуверенно.
- Кулебяка! - возмутился Виллен, пугая полового тонким голоском и поджатыми губками. - Ce est de mauvais ton!
- Так эта, - переминался тот с ноги на ногу, размышляя о душевном здоровье "благородия", - унести штоль?
- С ума сошел? - спокойно, нормальным голосом поинтересовался Даниил, отнимая долгожданную кулебяку, в опасении, что тот и вправду утащит ее обратно. - Я ее полчаса ждал, видишь, до чего дошел. И водки еще неси, заканчивается.
С сим он с достоинством отвернулся к столу, невозмутимо устанавливая добычу на свободное место.
- Довольны? - иронически прищурился Виллен, и, пользуясь случаем, отделил себе большой кусок отвоеванного пирога. -  Надеюсь, да, поскольку ничего убедительней у меня не выйдет.
Доволен, что отстрелялся почти бескровно, доктор закрутил бутылку вновь: на сей раз она указала на виновника сего безобразия.
- Андрей Григорьевич, прошу, - весело поблескивая очками, провозгласил он.