- André, поторапливайся, негоже опаздывать на премьеру, - весело проворковала княжна Элен, сбегая по ступенькам вниз. В последнее время, она испытывала особенную тягу ко всевозможным светским увеселениям, ибо они отвлекали молодую княжну от невеселых мыслей о помолвке. Слава Богу, papa, кажется, немного смягчился и больше не использовал каждую удобную возможность напомнить дочери о своей отцовской воле.
По лестнице раздались шаги Андрея, который был так любезен, что согласился сопровождать любимую сестрицу в театр этим вечером. Натали решилась не ехать - младшая княжна была куда менее общительной и легкой на подъем, нежели её брат и сестра, и, кроме того, не имела почти знакомых в светском обществе Санкт-Петербурга за исключением тех немногих, кто часто бывал в поместье Вяземских.
Экипаж уже ждал господ и довольно быстро домчал их по заснеженным улицам столицы до Theatre Michel, к которому потихоньку стягивались кареты со всех концов Северной Пальмиры.
Ах, театр, театр! Мерцание тысяч свечей, запах пудры и французских духов, изысканное петербургское общество... Обычный вечер имперской столицы, обычный вечер почтенной аристократии. Вечер премьеры. Надо же, господин Бенкендорф и его ведомство разрешило постановку новой пьесы monsieur Гоголя, поговаривали, даже Его Величество может почтить своим присутствием Михайловский театр. О прочих придворных и говорить было нечего: все фрейлины, получившие позволение отлучиться на один вечер из Зимнего, уже ослепляли блеском бриллиантов и белизной вырезов, и огоньки пламени отражались в серебре и золоте офицерских эполет.
Карета, примчавшая Вяземских к театру, остановилась у парадного входа, и молодой князь Андрей вышел первым, чтобы подать руку сестре, на щеках которой горел яркий румянец, вызванный коротким путешествием по зимнему Петербургу.
- Благодарю, - княжна Элен легко соскочила на землю и, взяв под руку Андрея, направилась ко входу. Со всех сторон им кивали прекрасные дамы и сиятельные господа, и княжна обворожительно улыбалась всем встречающимся людям, высматривая в толпе кого-нибудь, чье общество могло стать для них с братом по-настоящему приятным. Именно, по-настоящему.
- Знаешь, принцесса Мари говорила, что хочет взглянуть на эту пьесу, так что, может, Их Высочества сегодня приедут тоже, - негромко произнесла Елена, думая, что Великой княгине было бы весьма полезно почаще появляться на людях, чтобы общество привыкло к ней и прекратило так яростно жалить жену будущего императора.
- Впрочем, неважно. Лучше скажи-ка мне, милый братец, кому ты намереваешься кружить голову сегодня? Вон, например, княжна Огинская глаз с тебя не сводит, - Элен тихонько засмеялась, шепнув на ухо брату эту фразу. Надо сказать, княжна обожала отпускать такие невинные шутки в адрес брата. В детстве она и дня прожить не могла, чтобы не спрятать его учебник по французскому или солдатиков, привезенных отцом, теперь же подтрунивала над его пассиями. А он всегда шутил по поводу кавалеров княжны Элен и её придворной службы вообще. По крайней мере, это позволяло быть уверенным, что рядом с тобой кто-то очень близкий. Твоя семья, которая тебя понимает.

На памяти Андрея не было ни одной русской пьесы, которую интересно было смотреть в Михайловском. Все же французская труппа прекрасна именно во французском исполнении. Именно за это ее и ценили. А теперь, когда все смешивалось и объединялось, вливалось и выливалось, стало неясно что и где будет хорошим, а где прогнозируется заведомо явный провал.  Ознаменованная шумным провалом премьерного "Ревизора" эта вторая пьеса Гоголя в исполнении гостившей в этом здании русской труппы в постановке странного и недалекого по мнению Андрея г-на Куликова не обещала ничего экстравагантного. Комедию "Женитьба" Андрей читал вполглаза. Смеялся вполулыбки, нашел для себя несколько остроумных моментов, но сопоставлять себя с Подколесиным никак не мог: он твердо знал, что жениться ему не надо еще очень долго. А о будущем заботиться - настоящему вредить. А ведь «Ревизор»-то оказался хорош. Мощен и хорош. Зря так Николай Васильевич трагедил.. Да, реакция была жесткой... Но каков смельчак оказался сам, не даром ведь Гоголь? И прошло же! Все живы, вот теперь новая его комедия. И снова может быть император... А ведь автор едок и силен, вряд ли кому удалось перешить его полностью, даже если и не терпелось... А это интрига, из тех, которая действительно разжигает сердце, а не просто щекочет пятки, как все и вся в последнее время... Но это лишь с политической стороны. Относительно же искусства как такового, русские постановки Андрею до сих пор не внушали уважения. И не сказать, что молодой Вяземский такой уж заядлый театрал, просто любопытствующий и наигранно невнимательный зритель.
Вообще Андрей вечно стремился противопоставлять себя течениям и закономерностям: если уж почти моветон молодому и холостому офицеру в отставке вникать в смысл разыгрываемой на театре пьесы, то Андрей будет делать именно это, мимоходом для проформы буровя какую-нибудь вертлявую барышню лорнетом.
Не складывается у них общение с Натали, ну как ни старайся. Она еще совсем ребенок в своем упрямстве. И уже достаточно взрослая, чтобы позволять управлять собой, ревниво высматривая еще издали каждую предполагаемую попытку к этому. Андрей и не думает воспитывать ее, но жить уже несколько месяцев такой затворницей - да просто опасно. Вот уже и разговоры о монастыре пошли - у нее-то, промозглой бунтарки! Князь перестал выдерживать и полчаса беседы с ней, он начал опасаться, что их взаимное непонимание друг друга в конце концов пропитается раздражением, а этого никак допускать было нельзя. Девочку надо вытаскивать, а как это сделать Андрей не знал: он не заканчивал курсов для гувернеров, у него другое призвание... Но терпеть фиаско князь Вяземский не привык, он знал, что когда-нибудь Наташа выйдет к столу с улыбкой и приветливо скажет мачехе «доброе утро», ведь именно этого он добивается, а отступать от намеченной цели не в его правилах. Девочки между собой всегда легко находили общий язык, шушукались о чем-то, щебетали, будто вопреки всему, будто назло окружающим. И сейчас Элен с сияющей улыбкой его поторапливала спускаться, уже готовая и еще более прекрасная, чем на том балу. Как она хорошеет день ото дня! Неужели вскоре придется расставаться с ней? - внезапно врезались в лоб поперечная складка меж бровей от шальной мысли, нечаянно прострелившей сердце. - Неспроста же она так расцветает...
Поспешив убрать с лица кислую мину, князь с удовольствием позволил себе выразить то искреннее восхищение вкусом и изысканностью туалета милой сестры, которое он испытывал:
- Ты прекрасна, душа моя! - оглядев Елену горящим любовью взглядом, подмечающим каждую деталь туалета и сочетания цветовых переходов и рождающихся возвышенных образов во всем ее облике, выдохнул старший брат, расплываясь в немного наивной и почти детской улыбке, такой обычно не свойственной его лицу.
Сам молодой Вяземский знал, что выглядит так, как всегда, то есть под стать фрейлине императрицы - не более и не менее: тяги к нарядам князь, как истинный военный, не имел, но не быть идеальным при выходе в свет не мог.
Все еще любуясь сестрой в карете, ее блеском сияющих ярче бриллиантов в уборе глаз, этой заряжающейся каким-то ощущением чуда от предстоящего мероприятия улыбкой, он спокойно и мягко отвечал на ее вопросы, старательно отгоняя из головы любую мысль, связанную с ее женихом и его возможным посещением этой сегодняшней постановки.
Когда они выходили из кареты, и он принял в ладонь ее легкую руку, Андрей физически ощутил привычный переход своего организма в «изобразительно-показательный» режим: в конце концов, люди привыкли к его маске, нельзя вводить их в ступор и тем самым лишать себя этой защиты личностного пространства, надежно защищенного выхолощенными светскими манерами, уничтожающе изысканными и язвительно ледяными, как самая сладкая улыбка изменницы. Оставаясь при сестре таким же внимательным и теплым, он отпустил себя, как голубя в небо, парить над головами этого изысканнейшего общества и виртуозно управлять своим телом до мельчайших подробностей.
- Было бы чудесно, наверное, появиться им вместе и положить конец досужим разговорам на их счет... О, княжна? Где? - пришло время вводить в игру лорнет и чуть насмешливую улыбку, тщательно приправленную добротно сыгранной заинтересованностью, которая, впрочем, никак не вводила сестру в заблуждение, что прекрасно понимали оба, создавая друг другу незримые, но прочнейшие узы надежной опоры и уверенности друг в друге, согревающей душу в этом прохладном и гулком от пустоты насыщенного людьми пространства, мире.

Отредактировано Андрей Вяземский (2012-07-27 15:55:33)

Боже. Пресвятой, милостивый Боже. Все вокруг мне с малолетства талдычили, что ты справедлив, добр и прекрасен. Так куда же делась твоя справедливость, когда я играл с Борисом на желания?! Куда она запропастилась?! Упала под шкаф? Запуталась в нитках, как котёнок? Утонула в коньяке? Хм, я и сам не отказался бы утонуть, конечно, но не в такое неподходящее, мать вашу, время! – именно такие мысли мелькали в голове мужчины по имени Глеб Рождественский, который в данный момент меланхолично разглядывал золотую лепнину на потолке. Ему было невыносимо скучно – так уж вышло, что он ненавидел театр. Почему? Потому, что в душе, как сам говорил, был фривольным французом! Разумеется, ему было не по вкусу пьесы, которые ставились в большинстве своём в петербургском театре. Никакой динамики, сплошные диалоги-монологи больше в пространство, чем к собеседнику. Сюда, по мнению Глеба Николаевича, пристало ходить престарелым джентльменам, чей ритм жизни примерно совпадал с ритмом этих представлений. Иначе говоря старикам, которые то и дело засыпают на середине рассказа, когда ты только-только начал им интересоваться. Именно с такими личностями Глеб сравнивал большую часть театральных постановок.
Что же, вы спросите, он тут вообще делает? Вольный же человек – даже слишком вольный – может пойти, куда ему захочется. Ах, какие у него чудные были планы на этот вечер! Посидеть дома возле камина с бокалом подогретого вина со специями в руке, когда за окном бушует влажный порывистый ветер, приносящий с собой горсти мокрого снега… Или же запахнуться в пальто потеплее, замотать шею шарфом и отправиться бродить по серебряно-серым улицам Петербурга. Бумажный стаканчик горячего шоколада в ладонях, обтянутых перчатками, рассеянный чуть мечтательный взгляд в пространство… Может, он даже заглянул бы туда, где провёл всю свою не в меру бурную юность, на памятный чердак, и предался воспоминаниями о тёплых вечерах в компании Виктории… Ну, или толстого одеяла и страшного ночного озноба – это уж как повезет. А можно забраться на какую-нибудь крышу и посмотреть на небо. Ну, или почитать, как настроение будет. А ещё можно взять лошадь, захапать себе на плечо сестрёнку и отправиться за город, устроить импровизированные скачки… В общем, возможностей более, чем много. Но, увы – Глеба потянуло на развлечения с Борисом Игнатьевичем, он же – талантливый довольно-таки художник, обладатель пакостнейшего нрава и зуба на неуёмного коллегу. Господи, ну, подумаешь, загнал он его лошадку до того, что неделю пришлось откачивать! Тоже мне, преступление. Так нет, затаил злобу, камень за пазухой, и вот, пожалуйста – аукнулись кошке мышкины слёзки. Каким образом? Глеб проиграл Борису в карты на желания, и художник пожелал, чтобы мужчина сходил на театральное представление, где будет весь высший свет. А это означает скучнейшие беседы, скрываемую зевоту и попытки не уснуть. Правда, скорее всего Глеб скоро плюнет на приличия и мирно засопит в две дырочки.
Именно этим он сейчас и собирался заняться. Будь его воля, Рождественский, конечно, как минимум опоздал бы, или разыграл какое-нибудь дорожное происшествие, ни в коем случае не позволяющее ему прибыть на представление, но увы – на улицах было ужасающе холодно, а потому Глеб как-то машинально ускорил шаг, мысленно чертыхаясь через слово и матерясь на загадочном румынском. Где художник узнал такие экзотические словеса останется загадкой вовеки веков, аминь. Честное слово, Глеб бы непременно уснул, и, вероятно, неплохо выспался бы, но тут…
- Глеб! Глеб, миленький, это ты?.. – послышался рядом с его ухом дребезжащий голосок, и Рождественский резко распахнул глаза. Перед ним стояла, комкая в ладони носовой платочек, очаровательная мадемуазель бальзаковского возраста с седеющими тёмно-каштановыми кудрями. Мысленно Глеб скривился, точно нежно облобызав лимон, а внешне – расплылся в приветливой улыбке.
- Ирина Вячеславовна! – запечатлев на ладони женщине страстный поцелуй, воскликнул он. – Сколько лет, сколько зим! – «Что ж ты не замёрзла-то, зимой, а? Ну какого чёрта тебя сюда принесло?!». Ирина Вячеславовна была хорошей знакомой тётушек Глеба, а значит сейчас последует…
- Да-да, яхонтовый мой, я тоже рада тебя видеть, - улыбнулась ему Ирина и села рядом. – Ты один?
«Понеслась!».
- Да, - вроде бы не понимая, к чему клонит старушка, кивнул Глеб, слегка улыбаясь. Напряженные плечи выдавали состояние мужчины, но Ирина, к счастью, этого не заметила, и…
- Неужели? Глеб, ты такой импозантный мужчина… - ласково погладив его по плечу сухощавой ладонью, проговорила она. Мысленно Рождественского передёрнуло. «Не дай бог такой ещё раз от такой старушенции услышать!». – И…
- И ни одна дама ещё не привлекла моего внимания, - слегка улыбнулся Рождественский, беря блудливую ручонку старушки в свои тёплые ладони, и, продолжая как-то нехорошо улыбаться, опустил её владелице на колени. И надавил. - Ну… По крайней мере, на этот вечер, - шаловливо добавил он.
- Да? А вот, например Оленька Голубцова? Она сымзмальства на тебя заглядывается… - мечтательно протянула Ирина.
- Она заглядывается не на меня, - фыркнул Глеб, - а на квартиру в престижном районе и хорошие костюмы. - имеет право так говорить, черт возьми! Его костюмы всегда в идеальном виде, а если и что-то помято, то это продумано - для обаятельной харизматичной небрежности. К тому же, костюмы дорогие и качественные.
- А Машенька Неронова? Она давно перед тобой румянцем заливается… - немного растеряно, но вместе с тем упорно продолжала Ирина. Глеб фыркнул:
- Ну, так. Увидела меня в мокрой рубашке – вот и краснеет от невозможности, кхм… Продолжить знакомство.
Ирина вспыхнула багровым румянцем и с размаху ударила собеседника веером по плечу.
- Да как ты смеешь! Где твои манеры, Глеб?
- А Ваши? – ухмыльнулся Рождественский, снова ловя её руки и несильно сжимая в своих ладонях.
- Мои при мне! Слушай, Рождественский, - перейдя на более жёсткий тон, воскликнула Ирина Николаевна и решительно схватила мужчину за шейный платок. Глеб хрипло выдохнул – ему показалось, что его душат – и машинально вжался в спинку кресла. Всё-таки перед такими решительными бабушками он пасовал, кается. – Тебе уже тридцать пять лет! Твои тётушки жаждут понянчить внучатых племянников!
- Да ладно? – сардонически ухмыльнулся художник. – Неужели им Анны не хватило? – установилась пауза, точно соперники пытались отдышаться для того, чтобы с новыми силами начать следующий тур постоянных препирательств. Тётушки, как и все их знакомые, давно и пламенно жаждали одного: женить Глеба на какой-нибудь благообразной барышне, чтобы их неуёмный племянник, наконец, успокоился. Однако успокаиваться Глеб не спешил, небезосновательно считая, что тридцать пять – это только начало жизни. Тяжело выдохнув, Рождественский встал и галантно поклонился. – Сударыня, боюсь, что я вынужден Вас покинуть. Мне нужно сходить за лорнетом.
С этими словами Глеб независимой лёгкой походкой направился… Как можно дальше от упрямой старушки. Что же видели проходящие мимо леди и джентльмены? А видели они довольно импозантного мужчину в костюме бордового оттенка, который дополнял чёрный шейный платок, изящно заколотый брошью. Каштановые волосы до лопаток как всегда тщательно расчёсаны и промыта, а обычно прикрывающий их цилиндр Глеб вертел в руках, а сам деловито оглядывался по сторонам в поисках свободного места, где можно было бы притулиться и спокойно переждать спектакль.
Увы, места он не обнаружил. Зато в фойе вошёл…
- Андрей! – радостно воскликнул Рождественский во всю силу своих могучих лёгких и принялся решительно пробиваться сквозь толпу, отстраняя с дороги барышень и джентльменов и активно работая локтями. – Иди сюда, дай я тебя обниму! – с этими словами мужчина нагло и сильно облапал друга, по-другому – попросту крепко обнял – и взъерошил ему волосы лёгкими тонкими пальцами. У него были красивые руки: вытянутые ладони, тонкие пальцы, немного выступающие костяшки, ладони по-мужски грубоватые, но не лишённые изящества. Сухощавые ловкие пальцы - отличная подмога художнику - и крепкие, но тонкие кисти прилагаются. – Как жизнь молодая? Я тут от очередной свахи спасаюсь, Элен, herzchen… - он повернулся к сестре друга и склонился перед ней в дурашливо-изящном поклоне – эдакая смесь между шутливым книксеном и настоящим поклоном джентльмена. – Если твой брат не убьёт нас за это – сыграй для меня сегодня какую-нибудь immortal beloved, будь добра? – Глеб выпрямился, небрежно встряхнул густыми волосами, отбрасывая шоколадную гриву назад. Последняя фраза прозвучала игриво и легкомысленно - точно они с Элен просто задумывался очередную проказу. – Ну, или просто пустите в свою милую компанию. Вот тут я отказов не приемлю. – решительно заявил художник и подхватил Андрея под руку с другой стороны. Не опираясь, просто, чисто символически, сжал в пальцах его локоть.

____
Herzchen (нем.) - голубка.
Immortal beloved (англ.) - бессмертная возлюбленная.

Отредактировано Глеб Рождественский (2012-07-14 23:49:33)

Элен негромко засмеялась, когда старший брат снова, как всегда в свете, примерил на себя роль главного дамского угодника империи, отправляя свой чуть насмешливый взгляд гулять по залу и заставлять краснеть молоденьких мадемуазелей. Княжна взяла Андрея под руку и они, наконец, вошли в просторное фойе театра, чтобы оставить теплую одежду и пройти в свою ложу, где можно будет оценить эту занимательную пьесу, которая наделала немало разговоров среди любителей литературы и тех, кто хотел себя к оным причислить.
- Андрей! - раздалось могучее мужское восклицание, относившееся, несомненно, к молодому князю, и Элен с Андреем обернулись одновременно, хотя им не нужно было делать этого, чтобы узнать, кто почтил Михайловский театр своим присутствием. Княжна Вяземская невольно улыбнулась, очень тепло и чуть задорно, ибо человеком этим был никто иной, как Глеб Николаевич Рождественский, давний друг Андрея и возмутитель спокойствия имперской столицы, заставлявший пожилых дам ворчать, вскинув брови, а молодых девушек отчаянно краснеть в его обществе.
- Глеб Николаевич, vous êtes incorrigible! - весло провозгласила Элен, чуть присев, приветствуя этого чудесного человека, которого княжна, кажется, знала с незапамятных времен и к которому относилась чрезвычайно положительно. - А наш André, наверняка, быстро поменяет нашу компанию на более приятное общество, так что мы сможем вдоволь пообщаться и вы, кстати, расскажете, где вы пропадали и как идут дела в творческом Петербурге.
Мимо проплыла фрейлина Нелидова, и княжна Элен сдержанно кивнула ей. Не очень-то жаловала она эту женщину, а всему виной её искренные любовь и уважение к императрице, которой mademoiselle Нелидова принесла немало страданий. Впрочем, не её это дело, лезть в хитросплетения семейной жизни императорской четы, не её... Но, к сожалению, нельзя жить во дворце и не соприкасаться со всем, что происходит в этих стенах. Увы, нельзя.
Андрей помог сестре снять шубку, и она расправила юбки, чуть примявшиеся от тяжести верхней одежды и сидения в карете. Улыбнулась именно так, как улыбаются молодые хорошенькие барышни, не слишком наивные, но ещё недостаточно многое повидавшие, и умеющие ещё быть просто счастливыми от чудесного светского вечера и компании старых друзей.
- Думаю, нам стоит пройти в ложу, спектакль вот-вот начнется, - Елена Григорьевна снова взяла брата под руку в то время, как под локоть другой руки его взял Глеб. Замечательно. Даже хорошо, что отец и Ольга решили не ехать: не придется сидеть все время спектакля в компании скучных почтенных господ-друзей Григория Петровича, а в антракт слушать речи княгини о том, какой она находит новую пьесу. Право же, лучше они немного подурачатся в компании Глеба Николаевича и уедут отсюда с легкой душой и теплом на сердце.

____________________________
вы неисправимы! (фр.)

- Ничего не бойтесь, mi querido,  - шепнула Эмилия.
- Grasias, senora, - также шепотом отозвалась Жаннет. Ей была приятна поддержка Эмилии. Без нее, просто с Виктуар, она, пожалуй, волновалась бы сильнее.
Вдруг от толпы, что наводняла театр, отделилась красивая женщина в роскошном платье и прямо подошла к Эмилии.
- Добрый вечер, дорогая Эмили, - с приятной улыбкой кивнула она. – Очень рада, что Вы здесь. Надеюсь, Вы оцените по достоинству русские  спектакли.
Эмилия также приветливо ответила ей.
Жаннет широко раскрытыми глазами смотрела на незнакомку – незнакомку для нее, но явно не для ее спутницы. Баронесса общалась с ней так, как будто они были давними хорошими подругами. Жаннет, в ожидании, когда же их представят друг другу, попыталась угадать, где они с Эмилией познакомились. Незнакомка  вызывала у Жаннет мысль о дворе, фрейлинах, придворных дамах – так раскованно, привычно, вела она себя в высшем обществе, такими приятными улыбками одаривала собеседницу. Елену дама тоже откровенно занимала, ибо девочка едва ли рот не открывала, разглядывая ее.
- Hablando de citas, - внезапно произнесла Эмилия, и Жаннет очнулась от своих размышлений. - Хочу вам представить очаровательных молодых сеньорит. Маркиза Альбертина де ле Шенье, воспитанница графа Шереметева, и виконтесса Дюваль, ее гувернантка. А это Елена Монтес, дочь моей лучшей подруги. А это княжна Нелидова, фрейлина ее Императорского Величества. Я знаю, она будет протестовать, но я все же скажу о ней пару слов. Это замечательный, добрый и чуткий человек.
Жаннет, слегка вздрогнув, присела в небольшой реверанс. Фрейлина самой Императрицы! Надо же, как точна она была в своих предположениях! А как отзывается о ней Эмилия!
Меж тем Эмилия кивнула еще кому-то вдали. Жаннет на минуту оглянулась туда же и снова увидела брата и сестру Вяземских, теперь в компании некоего импозантного джентльмена. Наверное, это он знакомый Эмилии, если Вяземских она не знает. Кстати, подойдет сегодня князь или сделает вид, что они незнакомы, чтобы не компрометировать ее? А между тем Жаннет очень хотелось познакомиться с Элен Вяземской. Лучше один раз пообщаться, чем сто раз услышать о человеке.
Продолжая смотреть на фрейлину, Жаннет снова погрузилась в размышления, не переставая, однако, при этом улыбаться. Театр слепил ее – блеском бриллиантов, сиянием шелков, пламенем свеч, искрометными улыбками. В первый раз она удивилась тому, что раньше принимала как данность – почему граф не любит свет? Как можно было оставаться дома, когда вокруг такое общество, столько приятных людей и так много интересного!
- Дамы, - меж тем улыбнулась Эмилия. - Как вы нашли esta comedia de Gogol?
Жаннет снова посмотрела на мадмуазель Нелидову, признавая за ней первенство высказать свои соображения.

Отредактировано Альбертина де ле Шенье (2012-07-17 10:13:06)

- Неужели? Какая жалость, столько хорошеньких дам расстроится! - Элен весело улыбнулась, отвечая шуткой на шутку брата, и вся троица отправилась ко входу в зал. Надо сказать, давненько княжна не находилась в столь приятной и непринужденной компании. Во дворце абсолютно комфортно можно было чувствовать себя лишь в обществе Полины или принцессы Мари, но в таком составе девушки встречались не часто - вокруг постоянно были царские фрейлины, девушки, в большинстве своем, избалованные, недалекие и весьма завистливые. А потому общество Андрюши и Натали было для Элен бальзамом на сердце, а уж если к ним присоединялся Глеб Николаевич, можно было танцевать от радости.
Они прошли в зал и заняли три уютных кресла, обитых бархатом. Девушка присела, расправляя юбки, с любопытством оглядывая зал и приехавшую в театр публику. Мельком взглянула на императорскую ложу, пока ещё пустую, но, если Его Величество передумал приезжать, то цесаревич с супругой вполне могли немного припоздниться, не нарушая приличий. Однако от изучения партера и балконов княжну Элен отвлек голос Глеба Николаевича.
Чуть хрипловатый, низкий, но бархатный и обвалакивающий, он в буквальном смысле заставлял себя слушать. Плюс добавлялась эта его потрясающая манера рассказывать, словно диковиную сказку, разбавляя факты замечательными подробностями, так живо рисующими картины, почти столь же выразительные как те, что творит художник своей кистью. Он жестикулировал не сильно, но как-то очень удачно дополняя жестами свои слова. И смотрел на собеседников поочередно, очень внимательно. Словом, по мнению Лены, был просто непревзойденным рассказчиком.
Тем более, рассказывал он им об Италии, о прекрасной южной стране, в которой княжне довелось бывать однажды с отцом, когда Григорий Петрович занимался коллекциями Императорского музея. Это было недолгое, но очень запомнившееся княжне время. Ей тогда было 17, и воображение маленькой девочки жадно впитало всё увиденное. И вот теперь эти картины оживали от слов Глеба Николаевича, пробуждая в Елене Григорьевной самые прекрасные воспоминания.
- Какой чудесный рассказ! - с улыбкой произнесла Элен, когда Рождественский ненадолго прервался. Она взглянула на брата и с удовольствием отметила, что Андрей так же внимательно слушает своего друга. - Вы - непревзойденный рассказчик, Глеб Николаевич.
Легкий, переливчатый смех княжны в ответ на замечание Глеба о его проигрыше в карты. Надо сказать, Андрей тоже вполне мог загадать при случае что-нибудь этакое, но, признаться, тот человек оказал им с братом большую услугу, ведь теперь они проведут вечер не за просмотром новой пьесы Гоголя (ни в коем случае не сомневаемся в том, что она хорошая), а за беседой. Самой приятной беседой в мире.
- Нет, к сожалению или к счастью, - девушка тепло улыбнулась, думая попутно, что если бы кто-то, пусть даже на уровне фантазий, попробовал бы умыкнуть её из родительского дома, Григорий Петрович и Андрей устроили бы ему Страшный Суд на земле. Хотя... положа руку на сердце, Элен бы уже не отказалась бы от хотя бы малюсенького романтического приключения, лишь бы только оттянуть свадьбу с князем Неверовским. - О! Вы разве не знаете? Я помолвлена.
Элен искренне старалсь не выдать своего неприязненного отношения к этой новости, хотя была абсолютно убеждена в том, что Глебу Николаевичу можно доверять, как самой себе.
- Какая барышня, Глеб Николаевич! Мой братец знает только множественное число этого слова, - Элен легко ласково пнула Андрея в бок локоточком, и снова негромко рассмеялась, поддаваясь всеобщему настроению.
Подробности же их обыденной жизни княжна Вяземская рассказывать не стала, ибо не любила. Скучно. Что её жизнь? Дворец, императрица, Великая княгиня, балы и редкие визиты домой. Андрей сможет поведать больше интересного старинному другу, чем его светская сестрица.

Очень легко и свободно дышалось Глебу, после того, как он выплеснул свои впечатления в рассказе. Надо сказать, что он всегда награждал фактически все предметы в своих рассказах какими-либо эпитетами цвета, света, контура, силуэта, тени… Долгие годы практики в живописи (а рисовал Рождественский чаще всего именно красками, очень любил масло) дали о себе знать. Небо, например, было у него любым: от жемчужно-серого, скользящего, до бордового – на закате. Небо, небо, разнообразнейшее в своей палитре небо. Уже от одного взгляда на небосвод можно было бы заразиться вдохновением на сотню, тысячу картин. Воплощение задумок в действительность ничуть не было проблемой, учитывая работоспособность этого человека. Такая подошла бы, наверное, человеку, который занимается бизнесом, или рекламированием чего-либо… Что ж, этим Глеб тоже занимался, и обладал потрясающей деловой хваткой. Но основным делом его жизни оставалась живопись, и если уж от кого-то или чего-то этот свободолюбивый человек уйти не сможет никогда, то это, несомненно, его картины. Наверное, любой творческий человек может сказать так… А может сказать иначе.

Комната. Не слишком просторная, продуваемая всеми ветрами сырого, такого негостеприимного и неродного на данный момент Санкт-Петербурга. Возле окна, через который в комнату пробивается тусклый холодный тёмно-голубой свет стоит самодельный мольберт. На нём холст, где лёгкими мягкими мазками изображена девушка, стоящая спиной к зрителю. Мягкий изгиб шеи и позвоночника, вьющиеся волосы, упавшие назад, чуть заметно приподнятый уголок пухлых губ… Сейчас Глеб рисует в лёгких и нежных тонах, рисует ласковыми изящными линиями, от его картин веет свежестью и теплотой. Если сравнивать их с алкоголем, то они похожи на приятное яблочное вино. Позже его полотна станут жестче, резче, насыщеннее. В линиях появится резкость, уверенность, почти властность, краски станут ярче, бросче, злее. Глеб будет говорить через свои картины, ну, а пока – он только шепчет. А конкретно в данный момент он сидит, скрестив ноги по-турецки, напротив молодого человека с глазами цвета самой яркой зелени. В его густых тёмных волосах уже мерцают тоненькие ниточки седины, а изящные пальцы музыканта задумчиво перебирают ткань рубашки Глеба, которую он в данный момент штопает.
- Знаешь, что, друг? – сказал ему Рождественский и с улыбкой положил руку ему на плечо. Иоганн Крауз, будущий известный композитор, вскинул на Глеба утомлённо щурящиеся глаза. – А ты ведь мне близок, знаешь?
- Хм, я один всю жизнь боялся услышать это от парня? – негромко рассмеялся Иоганн.
- Дурак! – с хохотом толкнув его в плечо рукой, воскликнул художник. – Я тебе тут со всей душой, а ты паясничаешь, - обиженно фыркнув, он показательно отвернулся и скрестил руки на груди. Постепенно его напряжённая спина расслабилась, голова опустилась ниже, послышалось тихое сосредоточенное сопение.  Иоганн только вздохнул, тихонечко хмыкнул, и, ласково протянув руку, погладил друга по лопатке.
- Не злись, - негромко проговорил он. – Ну, что ты там говорил?
- Ты мне ближе, чем мои картины, - пробурчал Глеб почти смущённо. Позже, много позже он научится говорить своё мнение, глядя в глаза, с насмешливой полуулыбкой, которая разрешает ему всё. Пока он смущается даже сказать о том, что привязан к другу своей бурной юности. Парадоксально, правда?
- Всегда мечтал услышать это от художника!..
…не слишком просторная, продуваемая всеми ветрами комната. Сыро, промозгло… Тускло горит лампадка, пляшут по стенам тени. Два молодых человека сидят друг напротив друга и смотрят в глаза. И молчат. Это ведь так уютно – молчать… За всю жизнь Глеб встретил только трёх людей, с которыми это действительно хорошо получалось.

Освободившись от накопившихся в сознании впечатлений, Глеб полностью сосредоточил внимание на своих слушателях. Вот восхищённо перевела дыхание Елена… Вам знакомо это чувство? Когда напротив вас сидит красивая девушка, улыбается вам, в её глазах тепло и чистая, непорочная какая-то нежность… Наверное, знакомо, но в этом чувстве нет той еле заметной примеси, что есть у Рождественского. Примеси, которая заставляет его растрогано, со всей возможной ласковостью ей улыбаться, убирать с лица непокорные пряди тёплых волос, и постоянно проверять, всё ли у Элен в порядке. Вот и сейчас она вроде бы выглядит радостной, но… Что-то неприятно коробит Глеба изнутри, колкими иголочками вроде колючек шиповника.
- Какой чудесный рассказ! Вы – непревзойдённый рассказчик, Глеб Николаевич, - со смехом резюмировала Елена. Глеб шутливо поклонился, насколько мог это сделать в кресле, и пожал плечами:
- Старался, - просто ответил он, и в этот же момент в беседу вступил Андрей – куда менее восторженный, менее доверчивый, но очень благодарный за эту долгую, пламенную речь:
- В следующий раз возьми меня с собой в эту свою Италию, - «а ведь он прав», - с улыбкой заметил Глеб про себя; глаза его потеплели и ласково, как-то благодарно взглянули на Вяземского, ресницы дрогнули. – «Это действительно моя страна. Страна несбывшихся надежд и прекрасных впечатлений». – Чтобы я убедился, что ты не навешал моей сестре лапши на уши в коварных целях.
- О, ты же знаешь! – со смехом Глеб закрыл нижнюю часть лица рукой и демоническим взглядом вмиг потемневших до насыщенного синего оттенка глаз взглянул на Андрея. – Я коварен, как сто двадцать пять Ришелье… - хриплым магнетическим голосом поведал он, активно гипнотизируя друзей взглядом, - но с тобой, Элен, наивен, как рыцарь Круглого стола. - шутливо кланяясь ей, закончил художник.
А знаете, Глеб не умел говорить иначе. Или умел?.. Слава богу, Андрей и Элен никогда не слышали другие его речи. Холодные, насмешливые, злые. Когда он держит спину идеально прямо, и зло, холодно смотрит в глаза собеседнику, а с губ стремительно, одно за другим, срываются колкие слова, режущие прямо в сердце. Чаще Глеб только легонько поддразнивает, чтобы не расслаблялись эти большие сытые пестрые гусеницы на нежных лепестках роскошного города – чтобы он разразился такой речью, нужно его как следует разозлить. Например, оскорбить его ученика, или любимую сестру, Аню. Кстати, Глеб собирался взять её с собой в театр, но… Кхм… Приревновал немного. В театре довольно много всевозможных ловеласов, и ладно ещё Андрей – он на Анну мёд своих улыбок и сладких речей не распространит, а вот за других начинающих самоубийц Глеб не был уверен. И, между прочим, уже не единожды читал этим самоубийцам лекции хриплым спросонья голосом и спускал их по лестнице, машинально считая, сколько ступенек они пролетели, не касаясь пола. Даже рекорд личный установил: двадцать семь.
- Добрый человек эта твоя гадюка, - резюмировал Андрей. Глаза Рождественского возмущённо полыхнули:
- Ты издеваешься? – мрачно поинтересовался он. – У меня же никакой саркастической вакцины не хватит против всех этих кобр высшего общества. Вдруг отравят? – с напускным беспокойством поинтересовался он, аккуратно убирая прядь вьющихся волос за ухо. Надо сказать, что эта шутка, как и большинство замечаний Глеба, была шуткой лишь наполовину – он и в самом деле боялся однажды стать таким же, как эти великосветские скучливые индюки в стоячих воротничках. – Но за встречу с вами я обязательно скажу ему спасибо. И может даже извинюсь за тот случай с лошадью, - хихикнул Глеб. Что за случай? О, Вяземские о нём прекрасно осведомлены. Дело в том, что однажды Глебу приспичило съездить на курорт. Так приспичило, что он, недолго думая, увёл из конюшни всё того же несчастного Бориса Игнатьевича его любимую лошадку и бодрым галопом направил её по направлению к одному заливу. И представляете? Он попал в отель к маньякам, которые убивали часть клиентов и пускали их на пирожки. И, видимо, Глеб вообще по жизни невезучий, потому, что попал он к ним в, так сказать, голодную годину. Как Рождественский унёс оттуда ноги Глеб тактично умолчал и просто поставил Вяземских перед фактом: пытались убить, спасся, с тех пор нежно полюбил трехногие табуретки, потому, что именно ею отбивался от этого ненормального. А, да, и ещё шрам на плече остался, от ножа, но это уже точно пустяки. Вообще, Рождественский с удовольствием бы об этом маленьком инциденте умолчал и забыл о нем напрочь, но увы, Андрей, как военный человек, заметил некую неестественность в движениях друга и устроил ему допрос с пристрастием. Пришлось сознаться.
- Мы? – с некоторой горечью переспросил Андрей. – Мы не можем похвастаться подобными приключениями, ты же знаешь.
- Не будь дураком, - дал ему в ответ дружеский совет Глеб. – Жизнь каждого человека интересна по-своему, - философски заметил он, сплетая тонкие пальцы с явственно проглядывающими суставами фаланг в шатёр. – Цари вздыхают, глядя, как резвится городская ребятня, а городская ребятня в свою очередь мечтает о балах и турнирах. Мне же, например, интересна ваша жизнь, так что рассказывай, - безапелляционно заявил мужчина. Однако рассказала вместо Андрея Элен…
- Вы разве не знаете? – удивлённо спросила она. Глеб, чуть нахмурившись, покачал головой и вопросительно взглянул сначала на Елену, потом на Андрея. – Я помолвлена, - тише добавила девушка. Реакция Глеба была предсказуемой: он мгновенно насторожился и стал похож на волка, который учуял добычу.
- Он тебе не нравится? – вопрос был скорее риторическим – погрустневший взгляд Элен говорил сам за себя, и Андрей прекрасно уловил перемену в настроении друга – и предупредил его от нежелательных действий:
- Ну все, дорогая, будь уверена, это твое сожаление не укрылось от нашего артистичного друга, и сегодня ночью мне придется бдить за твоим окном с охотничьим ружьем наперевес. Опять не высплюсь!
- Можешь идти не высыпаться в более приятной компании, у меня на эту ночь другие планы, - парировал со смешком Глеб, - а тебе, Элен, я могу сказать вот, что, - куда только делась его вечная шутливость, насмешка?.. Вот уж правда: реализация поговорки «шут, что умнее всех королей». Лицо Глеба мгновенно приняло серьёзное, но мягкое выражение, теплый и внимательный взгляд, полный отеческой заботы и тревоги, скользнул по лицу Елены. – Во-первых, между помолвкой и свадьбой может пройти пара веков, herzchen. Во-вторых, я знаю нравы высшего света: вряд ли твой муж вообще будет обращать на тебя внимание, если ты сама не будешь этого требовать. По сути говоря, замужние женщины даже свободнее незамужних, им ведь позволительно куда больше, - тоном змея-искусителя поведал Рождественский чуть ли не прописную (для себя) истину, и подмигнул Елене. – Ну, и в-третьих, если твой брат увидит, что ты несчастна, то он вскоре направит ружьё не на меня, а на твоего супруга, а я выступлю в роли живого транспорта. И мы отправимся в Италию.
Незадачливый охотник то не похитителя, то на тех, от кого похищают, тем временем обозревал зал в лорнетку. Глеб, тихонько зевнув, предвкушая театральную скуку, последовал его примеру – правда, он просто прищурился, не став подносить к глазам лорнет – этот жест казался ему слишком манерным. Машинально взгляд отыскал смуглое, красивое лицо Эмилии; Глеб тепло дрогнул уголками губ. Сильная и статная женщина, заслуживающая всяческого уважения. Только что она делает в компании семнадцатилетних пустышек?.. Увы, далеко не все барышни были так интересны, как Елена – большинство отличалось отменной пустоголовостью. Вернее их головы были забиты чем угодно (кавалерами и балами, правилами этикета и сплетнями…), но не серым веществом. Эмилии там не скучно?
- Обо всем, что касается моего сердца, она знает гораздо больше меня, - философски и чуть насмешливо поведал ему тем временем Андрей. Глеб вздрогнул и обернулся к нему, чуть удивленно глядя в глаза.
- Анна тоже, - заметил он со странной полуулыбкой, опуская ресницы. – Правда, она больше разбирается в моих настроениях, а не в пассиях, но это уже мелочи. О пассиях ей знать нежелательно. Я же для неё чист и непорочен, о чем ты! – со смехом закончил он.
- Мне время от времени самому приходится выяснять у неё, кого я люблю сегодня, - рассмеялся тем временем Андрей. Глеб подхватил радостную мелодию вместе с Вяземскими, а затем, всё ещё слегка вздрагивая, коснулся его плеча:
- Поверь, брат… Однажды ты встретишь человека, который украсит твою жизнь. Раскрасит её яркими цветами, и с его приходом ты будешь совсем иным. Поменяются взгляды, жесты, мимика, философия… Ты даже улыбаться будешь по-другому, - вполне серьёзно, но ласково – он просто не мог иначе с Вяземскими – сказал Глеб. – Кто-то называет это любовью, но у каждого человека это чувство имеет свои оттенки. Но, - только что темные и задумчивые, глаза мужчины вспыхнули лукавыми колкими огоньками; он с озорной улыбкой приложил руку к груди. – Я, как добрый и мудрый дедушка Глеб, желаю вам, чтобы это было любовью. Иначе столько нервов потеряете – не сосчтиать! И, да, я тоже скучал по вам обоим, - мягко заметил он, - и, честное слово, если мы выберемся из этого террариума живыми, задушу вас в объятиях повторно. Элен, herzchen, ты не боишься сломанных рёбер? – со смехом поинтересовался мужчина, и в следующий момент невольно вздрогнул и поморщился от пронзительного серебристого звука звонка… «Началось», - обреченно подумал Глеб, и расслаблено откинулся на спинку стула. Немного запрокинутая голова, неторопливо покачивающаяся нога, положенная на другую, рассеянный блуждающий взгляд…
- Тебя это волнует? – поинтересовался он в ответ на замечание Андрея. – Наверняка у их величеств есть более интересные занятия, чем просиживать портянки в театрах. «У меня, кстати, тоже, но это уже другая свадьба».

Отредактировано Глеб Рождественский (2012-07-21 18:14:11)

Определенно, княгиню Репнину не очень-то заботили приличия, если уж она решила появиться нынче вечером в театре без своего законного супруга, который, собственно, не горел желанием составить своей благоверной компанию в сегодняшних светских увеселениях. Пропускать из-за этого зануды прекрасный вечер в свете, да ещё и премьеру пьесы, над которой так трясся граф Бенкендорф, Алина Николаевна не собиралась ни в коем случае. А потому, принарядившись в новое платье, выписанное недавно из Парижа, княгиня Репнина велела подать экипаж к подъезду, и недобро улыбнувшись на прощание мужу, покинула особняк, намереваясь чудно провести время в Михайловском театре.
Она приехала с небольшим опозданием - кажется, уже дали звонок, хотя представление ещё не начиналось. То есть, де-юре с опозданием, а де-факто - как раз вовремя, чтобы избежать всю это предшествующую любому спектаклю суету. "А как дела у вашей тетушки, Василисы Егоровны?", "А как ваша очаровательная дочурка в Смольном?" и прочие омерзительно-избитые фразы, которые давно набили знатную оскомину княгине. Тем более, что все эти великосветские дамы только и ждали подходящего момента, чтобы вцепиться друг другу в глотки или изобличить "подругу" в какой-нибудь неблагопристойной интрижке, о которой всё равно знает весь Петербург. Поэтому зайдя в почти полностью пустое фойе театра, Алина скинула шубу и прошла в зал, уже заполненный представителями русской и иностранной аристократии.
Она почти незаметно проскользнула на свое место, и, присев на него, вдруг заметила, что её невольными "соседями" оказались... надо же! Какой исключительно приятный поворот! Баронесса Монтеррей с подругой и маленькой девочкой, а также совершенно незнакомая Алине юная особа и госпожа Нелидова, так часто обсуждаемая и осуждаемая всеми пассия императора.
- ¡Buenas noches, дамы, - вполне себе дружелюбно поздоровалась княгиня Репнина. Такой тон для неё был возможен только в одном-единственном случае: когда человек ей был действительно приятен. А, так как список таких персон был более чем ограничен, всем остальным приходилось довольствоваться едкими фразами и холодной сдержанностью. Однако Эмилия была одной из тех немногих дам, к которым Алина питала самую искреннюю симпатию, пускай, и совершенно необъяснимую.
Они познакомились лет пять назад в Испании, когда Петр с чего-то решил "сделать женущке приятное", свозив её заграницу. Общество князя не могло быть приятным по определению, но вот несколько весьма и весьма приятных знакомств женщина завести там успела. И, вероятно, лучшим из них стало знакомство с Эмилией Исабель Монтеррей, испанской баронессой, которую каким-то ветром занесло теперь в Петербург.
- Надеюсь, вы примите ещё одну даму в вашу чудесную компанию, иначе я, право, умру от скуки этим вечером, - деловито произнесла Алина Николаевна, думая, что ей сегодня просто сказочно повезло: одновременно избавилась от невыносимой компании князя Репнина и, ко всему, встретила старую подругу с несколькими дамами, который вполне могли оказаться не менее приятными собеседницами.
Цепкий взгляд черноволосой женщины медленно прошелся по присутствующим, пока ещё свет не погашен, дабы узнать, кто же выбрался сегодня на громкую премьеру. Несколько знакомых лиц, супружеские пары, императорские фрейлины, повесы в офицерских мундирах под ручку с хорошенькими женщинами... Ничего интересного или необычного, если бы только взгляд Алины не наткнулся на одну из лож.
- Надо же, Глеб! И... Андрей? А это, видимо, его маленькая обожаемая сестричка. Одна из них... И что же они забыли здесь втроем? Неужто, друзья? Какой же конфуз...
Алина Николаевна улыбнулась, предвкушая реакцию молодого князя, когда он узнает, что княгиня Репнина дружна с Глебом Рождественским. Чудно, не заскучаем нынче вечером...

Раздался звонок - немного резкий, переливчатый. И без того шумный зал стал еще шумнее, кучки начали распадаться, и дамы и кавалеры заспешили к своим ложам. Компания Жаннет также двинулась к своим местам - во втором сверху ярусе, чуть сбоку, весьма удачным, чтобы видеть и слышать не только то, что происходит на сцене, но и то, что делается в это время во всем зале. Партер и коридоры пустели, люди рассаживались по балконам, как птицы по веткам - яркие тропические птицы дамских платьев. Бинокли, лорнеты, веера...
Жаннет оглянулась на то место, где стоял князь Вяземский со спутниками. На этот раз он наконец заметил ее и кивнул. Жаннет кивнула тоже, надеясь, что в антракте они наконец-то пересекутся и смогут перекинуться несколькими словами. Право, ей этого хотелось.
- Очень рада с Вами познакомится и прошу, не зовите меня по фамилии, это весьма неудобно, зовите просто Варварой или просто Варей. Надеюсь  во время антракта, кои в нашем театре длятся чуть ли не более полу часа и можем насладится чашечкой кофе. Скажу Вам по секрету, здесь готовят изумительный кофе, - тем временем обратилась к ней мадмуазель Нелидова!
Жаннет хотела ответить что-нибудь, но от смущения смогла отозваться лишь розовыми щеками и сияющей улыбкой. Ей нравилась эта фрейлина, ее положение вызывало трепет, и неловко было вот так с разбегу назвать ее запросто по имени, но отказать в столь лестном предложении - нет, утверждении, было, разумеется, нельзя.
- И вы зовите меня Жаннет, - наконец произнесла она и со смехом добавила: - Между прочим, я действительно люблю кофе!
Жаннет села на свое место, оглядела ложи и партер - и смутилась: совершенно незнакомый молодой человек приветливо и слегка загадочно улыбался, глядя ей в глаза!
Жаннет слегка растерялась. Она не знала его. Быть может, она ошиблась, и он улыбается кому-то из их компании? Она оглянулась на спутниц, но они не замечали его, продолжая беседу. Жаннет снова оглянулась - молодой человек не отводил взгляда, да еще и слегка поклонился, и теперь не было сомнения, что ей!
Жаннет невольно порозовела и улыбнулась в ответ. Она не умела кокетничать, но решила, что ответить подобным образом вполне прилично, к тому же окружающие вряд ли поймут, с кем она переглянулась.
- ¡Buenas noches, дамы. Надеюсь, вы примите ещё одну даму в вашу чудесную компанию, иначе я, право, умру от скуки этим вечером, - раздалось вдруг сбоку, и незнакомая дама - удивительно синеглазая брюнетка с веснушками, такими непривычными на лицах светских дам, но совсем не портившими ее, деловито уселась рядом.
Эмилия явно обрадовалась прибывшей. Снова несколько слов приветствия, представление, взаимные кивки. Жаннет сегодня откровенно везло на близких ко двору особ - незнакомка оказалась княгиней и придворной дамой. Жаннет улыбнулась снова возникшему при этом трепету. Быть может, потом она перестанет волноваться, видя рядом таких особ, но сейчас, право, она испытывала благоговение перед людьми, столь высоко поставленными в обществе.
Давно отзвенел второй звонок, но третий запаздывал, словно кого-то ждал.
Говор вокруг стал тише, хоть и не прекратился. Тут и там раздавался шепот и негромкий смех.
- А Их Величества все еще не появились, - донеслось женское щебетание из соседней ложи. Жаннет повертела головой, желая увидеть говорящих, но предмет беседы уже, видимо, сменился, и уловить больше ничего не удалось. Жаннет оглянулась на высокую ложу в центре, пустую и темную, как пещера, среди наполненных блеском прочих лож. Сердце скакнуло при мысли, что там действительно могли бы сидеть Император с семейством. Жаннет хот и не была поданной Российского Императорского дома, но не пересекалась с монархами даже сколько-нибудь близко, и они волей-неволей внушали благоговение.
Внезапно стало обидно на графа. Такое знаменательное событие для нее, первый выход в свет, а он не пожелал быть с ней в этот день! Однако обижаться было ей несвойственно, и Жаннет тотчас же со вздохом простила ему эту причуду нелюбви к светским мероприятиям.
Она сидела бок о бок с синеглазой княгиней, Варвара же оказалась на другом конце их компании. Жаннет покосилась на соседку. Быть может, невежливо было разговаривать во время спектакля, да еще и первой заводить беседу с дамой старше и выше ее, но, сочтя повод благопристойным, она негромко окликнула княгиню.
- Говорят, Их Величества должны были посетить сегодня театр? - слегка наклонившись к Репниной, полушепотом поинтересовалась она и добавила: - Должно быть, необычайно интересно служить при дворе?

Отредактировано Жаннет де ле Шенье (2012-07-26 21:37:10)

Тихий смех. «Нет, он неисправим», - ласковая, почти отеческая мысль и лёгкое движение бровей, между ними залегает морщинка. Через пять-десять лет лицо Глеба будет испещрено морщинами – они уже сейчас наблюдаются рядом с уголками глаз, изгибаются рядом с тонкими губами… Улыбки у него чаще всего саркастичные, с отблеском насмешки, глаза щурятся примерно также. С Вяземскими, конечно, можно расслабиться, рассмеяться сыплющейся из непривычно тонких для мужчины, но грубоватых ладоней радостью, весельем, можно устало приподнять обычно насмешливо изогнутые брови, опустить уголки жёстких губ, или напротив изогнуть в искреннюю улыбку… Забавно, но Елена и Андрей такового настроя не разделяют. Вот, смотрите: только что печальные глаза Элен вновь смеётся, до боли фальшиво смеётся, расцветает на губах лёгкая приятная улыбка… «Я не понял – она сестра Андрея, или актриса погорелого театра? Господи боже, фальши, фальши-то сколько… Так, ладно. Улыбочку!». Лёгкая улыбка и изучающий прищур голубых глаз под приподнятыми бровями послушно ложится на лицо. Маска? Нет, просто привычка, закреплённая годами. Всё высшее общество считает, что ироничная полуулыбка и сарказм в интонации – это истинное лицо этого человека. Так ли это? Трудный вопрос. В Глебе этого сарказма определённо – до маковки. Танцует искрами в глазах, неуловимый оттенок придаёт его усмешкам… Художника очень трудно увидеть без усмешки, больно уж подвижное лицо. Идёт по улице – рассеяно улыбается красивому оттенку небосклона, или забавной тётушке в твидовом ядовито-розовом пальто. Наблюдает за представителями высшего общества – по лицу блуждает снисходительная усмешка. Разговаривает с Вяземскими – улыбается с неизменной лаской, наклонив голову набок, только сейчас взгляд стал изучающим и чуть усталым. Внимательным. В том числе от шума снизу, от выматывающей его атмосферы театра – правильно Андрей выразился про вертеп, надо будет запомнить… Что там происходит? Слегка нахмурившись, Глеб подался немного вперёд, изучая взглядом пёструю толпу, залитую золотящимся светом люстры. Пёстрые, но строгие платья, изящные причёски, улыбочки, полужесты, полувзгляды… В этом есть определённая красота, которую художник, будучи эстетом, улавливает – но это не для него. Он может вращаться в этой среде довольно большое количество времени, но когда он отстраняется от этого излишне утончённого мира с запахом пудры и дорогущей ткани, как ему сразу же хочется помыться. Отскрести от кожи слой налипших крупинок, окунуться в ледяное озеро, оттереть тело жёстким и колючим полотенцем до подкожного жара… Благо, сейчас он в компании близких ему людей, и этого чувства нет. Даже от иронической интонации Андрея - наоборот, это только раззадоривает, подливает масла в огонь! Друзья они, в конце-то концов, или кто? Поэтому Андрею позволительно то, что непозволительно очень многим и карается язвительным выпадом; с Вяземским же лишь подхватывает игру.
- Шпана оценила твоё чувство юмора и оценку окружающей действительности, - слегка улыбнулся Глеб. Легко и искренне улыбнулся, глаза лукаво блеснули. «Шпана, каналья, проходимец… Мне пора составлять словарь прозвищ себе-любимому», - рассмеялся он про себя. Нравились ли ему эти прозвища? Как сказать. Он не обращал на них внимания, без зазрения совести заменяя на собственное имя. Привык. - И вполне с ней согласна, надо сказать, - он глубоко вздохнул и завозился в кресле, устраиваясь поудобнее, так что резкий выпад шпагой локтевого сгиба в адрес Рождественскому пришёлся адресату в предплечье. Художник даже не дрогнул, мышцы там были тренированные – лишь весело вскинул на Андрея глаза, говорящие: «Братец, да ты становишься параноиком!». На самом деле в планы Глебушки входило пройтись по родному Санкт-Петербургу, заглянуть в одно из любимых заведений, покурить на крыше без посторонних свидетелей, почитать… Написать пару писем. Глеб не любил писать письма, выдавливал из себя каждую строчку с визгом металла по стеклу, поэтому письма от него всегда были украшены замысловатыми узорами на полях – чтобы отвлечься и привести мысли в порядок. Хотя бы в случайный... А Андрей тут уже успел напридумывать оскорбление невиннейшей монашки Элен. Впрочем, Глеб с ним полностью солидарен - сам за подобные слова в присутствии Анны мысленно расстреливает.
А во время задумчивого монолога Вяземские одновременно чуть опустили глаза – с грустью. «Интересно… Андрей понятно, у него в прошлом много чего неприятного было. А с Еленой что? Плохие предчувствия? Что ж, вполне её понимаю», - Андрей, кажется, слегка побледнел, дрогнули ресницы – словно от подувшего вдруг ветерка. Глеб не подал виду, только чуть изогнулась правая бровь – вопрос, задаваемый скорее себе, чем князю. Он, конечно, мог задать вопрос напрямую – это было одно из наиболее часто используемых умений художника – но представления о такте имел. Не ошарашивать же друга вопросом прямо сейчас? Тем более, что Вяземские вдруг резко обернулись назад, кажется, что-то там углядев… Глеб мысленно смешливо фыркнул в ответ на свою же мысль: «Не то ищейки, не то загнанные зайцы… Отчаянно смелые зайцы», - и поворачиваться не стал, как ни в чём не бывало продолжая шутить – лишь плечо повернулось влево, готовясь к движению. Договорив, Глеб чуть повернул голову и корпус в указанном направлении, ища взглядом человека, который так напугал друзей. «Григорий? Ольга? Вот так встреча!», - расширились блестящие зрачки, в то время, как Андрей и Елена сверлили друг друга испуганными и возмущёнными взглядами. «Нет, ну как так можно, а? Ведь умеют же врать, умеют! А перед родителями словно нашкодившие школьники – не желают скрывать эмоций. Садитесь, двойка – так они вас точно заметят, при такой-то острой реакции. Хотя… Мне показалось, или Ольга с мужем были увлечены несколько другими делами?», - и действительно. Краем глаза поймав чету Вяземских, Глеб заметил, что Ольга была чем-то смущена, а Григорий наклонился над её ладошкой. – «Есть шанс», - решил Рождественский про себя. Он не стал оборачиваться также резко, как его спутники потому, что его фигура слишком заметна – хотя бы из-за излюбленного бордового камзола, или фирменно небрежно завязанного хвоста. Нет, это, конечно, придаёт импозантности, но, зараза, заметно донельзя. Если бы мужчина обернулся, кто-то из Вяземских-старших точно заметил бы их, и брат и сестра вряд ли поблагодарили бы Глеба за это. Но, кажется, всё обошлось – скажем спасибо умению смотреть искоса, и переключим внимание на собеседников. Тем более, что там есть, на что обращать внимание. Вот, полюбуйтесь: расширились зрачки у Андрея, побледнел он, желваки заходили под кожей… «Интерееееесно…». Взгляд Вяземского остановился на какой-то фигуре внизу… Глеб, прищурившись, проследил за взглядом друга. Прямая спина, лёгкая улыбка, изучающе поднятые глаза и чёрноволосая головка. «Алина!», - брови Рождественского взлетели вверх, и нельзя сказать, чтобы изумление это носило горький характер. Очень даже отнюдь. – «Какие люди без охраны… Выловить её что ли после спектакля? Только что ж Андрей так остро реагирует, мне интересно?», - еле заметно нахмурившись, поинтересовался художник у себя самого. Сам он не мог сказать, что с Репниной у него связаны плохие воспоминания. Наоборот.

Алина. Девушка-опасность, девушка – очень сладкое зелье с оттенком зелени. Сладкое до того, что больно горчит на языке, рыбьей костью застывает в горле… Такие чисто образные ассоциации были у художника с этой девушкой.  С девушкой, чьей фирменной фразой было: «А давай мы…», или «А мне тут пришло в голову…». И на первую, и на вторую вариацию Глеб отвечал одинаково: выслушивал и говорил: «Я что-нибудь придумаю». И шутливо ерошил ей волосы, на что получал тычок веером, но отказаться от этого удовольствия не мог ни за какие ковриги. Слишком уж гладкие у неё волосы, приятные, так и тянет перебрать пальцами. Рождественский вообще является нежным любителем женских волос. Честное слово, хоть парики покупай! Какой-то странный фетиш: перебирать волосы, гладить волосы, целовать кончики прядей… Он до сих пор с томительной дрожью в кончиках пальцев и позвоночнике вспоминал, как отдыхал с одной девушкой на каком-то тёплом море. Солнце пекло изо всех сил, накалённой до последнего градуса карамелью стекало под одежду, по шее и спине. На её ресницах блестела солёная влага, а волосы были жёсткими от неё же, и Глеб иногда тихо целовал кончики её волос когда она спала, утомлённая долгим, невыносимо солнечным и жарким днём. Рождественский вообще часто мучается бессонницей. Творческие люди, знаете ли, они такие – весенние депрессии, которые конкретно этот человек никому не показывает, волнение из-за пустяка, связанного с близкими, и, конечно, бессонницы. Особенно, когда давление скачет – какой уж там сон, если хочется застрелиться от мигрени?! В такие ужасные ночи его спасала… Кто бы вы думали? Алина. Авантюристичная девушка, не боящаяся ни ночных прогулок, ни ночных прогулок в компании мужчины.
Глебу нравилось стрелять с ней из револьвера. Они заказывали номер в отеле, сдержанно и ядовито смеясь над понимающе-пошловатыми взглядами портье и администрации, подсовывали им лишние две бумажки денег, и… Начинали кричать друг на друга. Выплёскивали накопившуюся злобу, заменяя нужные имена на имена соучастников этой небольшой шалости. А потом, всеми силами сдерживая смех облегчения и частично благодарности, стреляли в стены. Один раз Глеб выложил из пуль инициалы Николая Первого, второй раз Алина выложила из них же сердце, рисунок которого Глеб завершил точным выстрелом в его середину. По нелепой иронии именно там была картина с изображением Эрота, и пуля пришлась прямо ему в пухлые ручонки.

Конечно, это было дорогое развлечение (как в финансовом, так и в моральном плане), но оно того стоило. Потому, что сейчас он с полным правом делает приветственный жест в сторону Алины – кивает ей и характерным условленным жестом поправляет выбившуюся из хвоста прядь волос – на их языке это означает: «Давно не виделись – здравствуй!», а дружеский кивок – которого, по счастью, не заметил ни побледневший и вмиг как-то осунувшийся Андрей, ни зачарованная предвкушением пьесы Елена, гипнотизирующая взглядом занавес, не заметили – придал этой фразе положительности: «Рад видеть». Ах, эти чудесно вульгарные люди, сочиняющие пошлые песенки типа: «Давно не виделись – здравствуй!.. Наш город пахнет любовью, наш город не изменяет, наш город пахнет любовью, наш город – как новобранец»... Без всякой рифмы, зато с приятными воспоминаниями.
Увы, приятное воспоминание о сегодняшнем вечере, похоже, будет отравлено. Чем? Да вот выражением лица Вяземского, например. Бледный, с сведенными в одну линию бровями и плотно сжатым ртом… «Репнина, значит», - поджимая нижнюю губу, подумал Глеб. – «Надо будет выяснить у кого-нибудь из них, или по своим каналам», - решил он про себя, и, в ответ на совершенно лишнюю в данной ситуации фразу друга, слегка приподнял брови:
- Кажется, тебя унесло ветром мыслительных скитаний, - дружеская подколка? Можем, умеем, практикуем. –  Но в Италию я тебя свезу, если хочешь, - а в следующий момент с таинственным видом – для Елены – наклонился к уху Андрея и прикоснулся широкой горячей, какой-то успокаивающей ладонью к его ледяной руке, мертвой хваткой вцепившейся в подлокотник
- В чём дело? - тихо, так, чтобы слышал только Андрей, попросил Глеб, глядя чуть исподлобья, но прямо.  – На тебе лица нет, - и буквально пальцем в небо, заодно проверяя свою наблюдательность: - Репнина не так хороша, чтобы из-за неё портить вечер сестре, поверь мне.
И лёгким непринуждённым движением отстранился – будто они просто о чём-то договорились и теперь весьма довольны сложившимися обстоятельствами. Выдохнув, Глеб положил ногу на ногу и сплёл пальцы в крепкий замок, изучая взглядом толпу внизу, и, конечно, сцену… Ах, эта сцена. Всё-таки есть в ней что-то магическое – и думал так Рождественский исключительно из-за своего друга Иоганна, который в своё время показал ему изнанку этого загадочного и прекрасного мира. Это только для зрителей это праздник, это золото люстр и лепнин, это танец изящных свечей, это смешки и обаяние знакомых из высшего общества… Для артистов же это сизифов труд и танталовы муки. Вот, кажется, камень на вершине – ты достиг идеала актёрского мастерства в своём представлении!.. – но вот, одно неверное движение, жест, взгляд, и камень твоей самооценки падает далеко вниз. Вот, кажется, совсем близко исходящий соком персик вдохновения, когда как на крыльях летаешь по сцене – но стоит тебе с ошеломлённой улыбкой протянуть руку, как все исчезает, как не было. Это – для артистов. Для музыкантов же всё ещё хуже. Глеб до сих пор помнил, как бережно оттирать от крови истерзанные пальцы Крауза, который играл шесть с половиной часов подряд, как относил друга домой на руках… Иоганн выматывал себя бесконечными репетициями, а после представления сваливался в глубокий обморок. Он был похож на восковую куклу в дрожащих от волнения сильных руках Рождественского – хрупкая, уставшая, и иррационально-идеальная в своей пугающей мертвенности.
Сам Глеб ничем не лучше. Миллионы сожжённых черновиков ради одной картины… Кабинет, обклеенный тысячью набросков одного и того же натурщика… руки, испачканные в краске по локоть… В глазах рябит от этой отчаянной пестроты, сводящей художника с ума. Дикие мигрени и падение на колени перед мольбертом, когда ноги уже не держат. Работа по суткам. И всё это – ради одного шедевра, которым ты всё равно не будешь доволен.
Да, Глеб любит свою работу. Без шуток. До фанатизма.

Отредактировано Глеб Рождественский (2012-07-30 11:22:45)

Алина с улыбкой поприветствовала спутниц Эмилии, который были весьма милы для первого знакомства. Конечно, княгиня, как никто другой, знала, что первое впечатление в большинстве случаев - самое обманчивое, а потому не спешила пускаться в светскую беседу. Признаться, она вообще не очень любила говорить с женщинами. Посудите сами: разговоры о балах, корсетах и новых любовницах высокопоставленных господ не очень-то увлекательны для такой женщины, как Алина Николаевна, а вот мужчины, не все, конечно, но многие могут быть интереснейшими собеседниками. Но вот Эмилия, к примеру, была другой. Эту испанскую баронессу можно было сравнить с яркой вспышкой посреди серого неба - умная, красивая и не такая простая и поверхностная, как большинство тех, кто окружал Алину.
Женщина слушала краем уха, о чем говорили дамы, но взгляд её неумолимо возвращался на ту самую ложу, где несколько мгновений назад она заметила Глеба и Андрея с его маленькой сестричкой. Элен она лично не знала, лишь несколько раз мельком видела в свите государыни императрицы, но вот эти двое мужчин... какая тонкая ирония судьбы свела их вместе, да ещё и заставила их оказаться в один вечер в одном театре с Алиной!
Глеб... О, это был потрясающий мужчина. От него пахло табаком и красками, а в глазах вечно плясал какой-то дьявольский огонек. Он был художником, истинным художником, не только лишь по профессии, но и по образу жизни. И это так привлекало Алину в нём. Они гуляли ночами по набережным Невы, они пили вместе бренди в его мастерской, когда она, без малейшей тени стыда, позировала ему для слишком вульгарного портрета, они стреляли, совершали конные прогулки. А ещё он любил трогать её волосы, и Алина позволяла ему это делать, хотя до него немногие мужчины удостаивались этой великой чести. Пожалуй, не найти в Петербург человека более сумасшедшего, более безрассудного и неумолимо притягательного... Ах, постойте-ка, всего один вопрос: какого дьявола забыл он в обществе Андрея? Неужто, друзья? Тогда весьма странно, что ни разу они с князем не столкнулись в мастерской Глеба... Или на то Божий промысел, оберегающий их от встречи на протяжении уже многих лет?..
Господи, целых 10 лет прошло! Маленькая жизнь промелькнула незаметно, как комета, яркой вспышкой промчавшаяся по ночному небу и сгинувшая в неизвестности. Словно вчера ей было восемнадцать и она была так влюблена в совсем молодого дворянина. Словно вчера она вышла замуж за Репнина и видела боль и разочарование в глазах Андрея. Словно вчера она так жестоко сказала, что у неё нет другого выхода и просто ушла, спалила за собой все мосты, не заботясь о том, кого заденет неистовое пламя. Теперь ей двадцать восемь. Ему - двадцать пять. Блестяще отслужил на Кавказе, вернулся живым и невредимым с кучей наград, покрытый славой, завидный жених и тот ещё повеса - так говорили о нём при дворе. Алина даже могла перечислить имена барышень, мечтавших сорвать один его благосклонный взгляд (что ни говори, а встреча с графом Бенкендорфом много лет назад привнесла в её жизнь много нового и захватывающего). Она наблюдала за ним все эти годы, оставаясь в тени для него. Зачем? Необъяснимо. Возможно, ей было просто интересно, когда же он сможет отыскать женщину, которую сможет полюбить с тем же неистовством, с каким любил её... О, он был очаровательным мальчиком тогда, эти десять лет назад!
Вопрос молоденькой воспитанницы графа вывел Алину из размышлений. Она обернулась и, с легкой полуулыбкой на алых губах, ответила:
- Да, в этом есть определенная прелесть. Но иногда дворцовая жизнь может и утомлять.
Она прекрасно понимала интерес Жаннет к службе при дворе. Всем юным барышням непременно кажется, что жизнь при императорском дворе - этакий авантюрный роман с приключениями, интригами, дуэлями и, обязательно, великой любовью. На деле оказывается, что большинство дворцовых интриг - обыкновенные низкие пакости, которые делают друг другу с улыбкой на благородных лицах, приключения заканчиваются после двух-трех лет пребывания при дворе, дуэли запрещены и чаще всего напоминают петушиных бои, нежели сцены из французских романов, а великая любовь... либо страсть, что заканчивается весьма плачевно, либо, что ещё хуже - интрижка, перерастающая в брак, в котором мужа и жену начинает воротить друг от друга после первого года совместной жизни. Иногда, разумеется, попадались и по-настоящему интересные судьбы - скажем, Алине никогда не приходилось скучать, выполняя поручения начальника Третьего Отделения. Но, в любом случае, лучше уж так, чем остаток жизни провести в фамильном имении где-нибудь в отдаленной губернии.
- Ну, а вы... Вы давно в России? Как вам нравиться Петербург? - поинтересовалась Алина, ожидая услышать восторженный рассказ, наполненный первыми впечатлениями молодости.
Внезапно по залу пробежал шепоток, возвещающий о прибытии сиятельной четы в театр. И, правда, стоило лишь обернуться на царскую ложу, как можно было увидеть ещё десятки лиц, обратившихся к ней, и самих императора с императрицей, поднявшихся на свои места.
- А вот и Их Величества, как вам и хотелось, - Алина чуть иронично улыбнулась всеобщему ажиотажу и снова повернулась к своей новой собеседнице.