Летом следующего 1840 года принцесса Мария Гессен-дармштадская прибыла в Россию. Петербургским жителям того времени памятен торжественный въезд высоконареченной невесты в нашу северную столицу: ряды гвардейских войск по всему протяжению пути Загородного и Невского проспектов до Зимнего дворца, отряды блестящих кавалерийских полков, кортеж придворных членов и свиты, наконец раззолоченные кареты и в первой из них –вместе с императрицею Александрою Федоровной нареченная невеста сына-первенца…Звуки салютов и полковой музыки сливались с восторженными кликами народами, искренне разделявшего радость Царской семьи. Торжество въезда, по словам старожилов было явлением до того времени невиданным: при императрице Екатерине II, несмотря на блеск и роскошь тогдашнего двора, прибытие невест цесаревичаПавла Петровича, а впоследствии его сыновей, великих князей Александра и Константина, отличалось чрезвычайною простотою; то-же отсутствие пышности заметно было и при императоре Александре I, при въезде в Петербург высоконареченных невест великих князей Николая и Михаила Павловичей.
Восхищение возбужденное в народной массе блеском торжественного въезда принцессы Марии, сочеталось с впечатлением, произведенным ее внешностью В народе издревле укоренилась мысль, что красота наружная есть непременная принадлежность царской невесты. Этою сказочную красотою не обладала невеста Цесаревича, едва достигшая тогда шестнадцатилетнего возраста. Она не приближалась к сказочному идеалу красоты сложившемуся в понятиях народных. Нельзя было применить к невесте Цесаревича уподобления красному солнышку. Но из того же народного словаря с большей правдивостью, можно было заимствовать иное сравнение –с ясною звездочкою Божьей, проливабщий кроткий свет, ровный, не померкающий:« святее тихий, святые славы».