Утро началось для Катиш с настоящей битвы с обстоятельствами. Самые жаркие баталии вела Бутурлина с бывшей своей няней, старой Марьей Савельевной, ныне обыкновенной горничной, живущей в доме Бутурлиных. Несмотря на преклонный возраст, Марья Савельевна оставалась бойкой и властной женщиной. Она держала в своих железных руках не только весь штат прислуги в доме, но даже и самих хозяев. Именно Марья прислуживала Катиш в ее редкие приезды в Двугорское; именно ее внучка Таня стала Катиной камеристкой. И именно Марья Савельевна сегодняшним утром взвинтила Китти донельзя своими наставлениями. Претензии, предъявляемые грозной дуэньей, сводились к двум вещам: во-первых, по мнению старой горничной, благовоспитанной барышне не годилось так рано вставать – в девять утра! - да еще после долгой ночи, проведенной за гаданиями; а во-вторых, Савельевна была откровенно против конной прогулки, на которую собралась Катерина. Либо в отместку барыне за её ослиное упрямство, либо ей в науку, Марья Савельевна сначала затянула Китти в корсет так, что та едва могла дышать, а затем заставила ее съесть несколько оладушек с вареньем.
Еще, что-то творилось с Катиной лошадью, Венерой. Нервы у этой  красавицы ахалтекинской породы были под стать нервам ее хозяйки – не проймешь, не испугаешь ничем. Но явно не сегодня. Сегодня Венера имела какие-то свои, особые лошадиные причины на то, чтобы брыкаться и вести себя самым возмутительным образом. Катя едва сумела совладать с ней, прибегнув к помощи пары кусочков сахара.
Но всех этих мелких неприятностей было явно не достаточно, чтобы заставить Китти отказаться от прогулки, о которой Даниил Александрович договорился с ней накануне. Прогулка состоялась. Не зря говорят, что есть такие люди, в обществе которых все само собой успокаивается и приходит в норму.  Вот и Катиш успокаивалась, слушая тихий голос доктора, повествующий о формировании местного рельефа в доисторические времена.
- Спасибо за такой подробный ответ, Даниил Александрович, теперь я хоть что-то запомню, - улыбнувшись, сказала Катиш. – Мы проходили все это на географии в институте, но там во время лекций больше хотелось спать, чем слушать. Даже несмотря на то, что это был мой любимый предмет.
Катя машинально дернула вожжи, осматриваясь по сторонам. После речи Виллена о леднике, она впервые в жизни взглянула на дорогой её сердцу пейзаж другими глазами, и он показался ей тоскливым и скучным. А ведь весна, способная его оживить, должна наступить еще так нескоро… Но вдруг, перед мысленным взором Катерины прошли зеленые луга, по которым скакал подгоняемый криками пастухов табун лошадей; небольшие спокойные озера и деревья, отражающиеся в их зеркальной глади; раскидистые липы, наполняющие душистым медовым запахом долгие июльские дни…
- Кстати, благодаря вашему рассказу довольно легко представить здесь гигантский ледник. Наверное, еще и потому, что сейчас тут довольно уныло. Но и у здешних мест есть свои преимущества. Правда, их видно только поздней весной, летом и ранней осенью, - улыбнулась Катрин, прерывая установившееся неловкое молчание. – Обязательно как-нибудь навестите нас в июне или в середине лета, Даниил Александрович.

Отредактировано Екатерина Бутурлина (2013-05-03 11:20:06)

Прогулка продолжалась, и казалось, ничто не может нарушить ее мирное течение.
- Вы же знаете, я всегда рад навестить ваше почтенное семейство, Екатерина Алексеевна, - вежливо улыбнулся доктор. - И это слишком большой соблазн, чтобы я мог от него отказаться.
- Знаю, - ответила Катиш, лукаво посмотрев на Виллена, и немного осадила Венеру, чтобы та не уносилась вперед и дала Кате возможность вести спокойный разговор. – А мы всегда рады видеть вас нашим гостем, Даниил Александрович.
Катерина вдруг почувствовала, что стремительно краснеет. Она поймала себя на мысли о том, что ее теперешнее присутствие в Двугорском многое потеряло бы, не будь доктора Виллена в числе приглашенных на охоту. Девушка быстро отвела взгляд, надеясь, что появившийся на ее щеках румянец Даниил Александрович спишет на действие морозного воздуха.
- Летом здесь очень красиво, - громким звенящим голосом заговорила Китти, пытаясь скрыть свое беспричинное смущение. – Летом и поздней весной.  В мае цветут вишня и сирень, в июне зацветают липы, и воздух такой душистый делается, что с ума сойти можно! В речке полно рыбы, Дениска когда-то обожал рыбалку, даже меня и Лизавету пристрастил, но маменька, кхм, всегда была резко против и ужасно ругалась. Кстати, уж если совершать верховые прогулки летом, то просто нельзя не посмотреть на табор, он находится на северной окраине наших земель уже столько лет…В общем, летом здесь...А, что это я разглагольствую, вы ведь, были у нас летом! Точно, были, - припомнила Катя.
Это было как раз тогда, когда Китти выпустилась из Смольного и вернулась домой. По чистой случайности Даниил Александрович заехал засвидетельствовать почтение старым знакомым, и Катиш заново познакомилась с ним. Заново, потому, что впервые Даниил Александрович еще с отцом приезжал в Двугорское, но это было так давно, что Катиш ту встречу почти и не запомнила.
Наверное, Китти слишком увлеклась описанием достоинств Двугорского в летнюю пору, потому что Виллен предположил, что она не ценит здешней зимы.
Катиш смущенно осеклась.
- Что вы! – покачала она головой. – Я ценю! В любом времени года есть своя, особенная прелесть, даже в зиме. Просто…наступает весна, затем лето, природа оживает, и я оживаю вместе с ней от зимнего сна. А вы – Катя заинтересованно взглянула на Виллена - наверное, больше всех времен года любите зиму? Я могу вас понять! Отчасти...
- Вы на минутку отвернитесь от заснеженных полей, - с той же улыбкой посоветовал доктор, рукой в перчатке указывая в другую сторону, - вот туда посмотрите.
- Вижу, я вас не убедила в своей горячей любви к зиме, - засмеялась Китти, поднимая руки в шутливом жесте, словно сдаваясь, и послушно обернулась.
Сначала девушка не поняла, что Виллен хотел ей показать, и уже было собиралась повернуться обратно с видом искреннего недоумения, как вдруг, взгляд ее упал на встающее за лесом солнце. На фоне тусклого неба, окрашенного бледно-золотистым светом первых лучей, чернели корабельные сосны. Искушенный зритель не нашел бы в этом неброском суровом пейзаже ничего особенно красивого. Но сердцу Катерины он вдруг в одну секунду стал дорог и близок. Неяркие, но свежие краски этого рассвета стали тем милее её сердцу, что их появление, да еще зимой, оказалось очень неожиданным. Катя только сейчас поняла, как она устала от вычурной красоты дворца и как ей не хватало чего-то более...знакомого, природного, простого. Простого – и, одновременно, сурового и прекрасного. Именно такая смесь встречалась девушке очень редко в вещах и людях. Но когда встречалась, то ценилась Катериной очень высоко. Хотя, девушка и не отдавала полностью себе в этом отчет.
- Да, это прекрасно, - проговорила Китти, медленно кивая.  – Прекрасно. Прекрасно…
Катя обернулась к доктору, желая добавить еще что-то, но неожиданно наткнулась на его пристальный взгляд. Катиш и раньше отмечала для себя, что у доктора очень красивые глаза: серые, светлые и всегда слишком серьезные. Но сейчас от серьезности не осталось и следа. Зато появилась какая-то мягкая грусть и еще что-то, чему Катя никак не могла подобрать подходящее название. Настороженность? Пытливость?
Впрочем, долго думать над этим девушке не пришлось. Венера резко переступила на месте, взбрыкнув так, что Китти чуть не вылетела из седла. А потом лошадка нетерпеливо тряхнула головой и пустилась рысью, с каждым мгновением все убыстряясь и грозя перейти на галоп.
Мысленно призывая все небесные кары на голову создателя дамских седел, Катиш попыталась напрячь ноги и отклониться чуть назад всем телом – это был единственный способ удержаться верхом и не упасть. Девушка натягивала вожжи, пытаясь остановить бешеную скачку Венеры, но все было бесполезно. От испуганного, осипшего на ветру голоса Катиш, выкрикивавшего «тпру» с завидной регулярностью, толку тоже не было. Венера упрямо скакала вперед. Катя не понимала, что так перепугало прекрасно обученную лошадь, что она понесла, а у самой Бутурлиной от страха вообще перехватило дыхание и она тут же забыла обо всем, что было связано с прогулкой, с доктором, с их разговором. Мысли девушки сосредоточились на одном: не свалиться Венере прямо под копыта. Прийти в себя было бы легче, если бы Катерина не была так туго затянута в корсет. Савельевна постаралась на славу, и теперь Катя рисковала не просто упасть, но еще и потерять сознание. Перед глазами от нехватки воздуха все плыло.
Вспоминая, чему учил ее когда-то отец, Катерина, прежде всего, нечеловеческим усилием воли взяла себя в руки. На корсет это никак не повлияло, но хоть думать девушка сумела, когда страх немного притупился. Первым делом надо было суметь заставить Венеру завернуть влево или вправо, пойти по кругу. Но, ни в коем случае, не резко остановиться. Если лошадь станет на дыбы, наезднице придет конец, и Катя это прекрасно осознавала. Знала, что вряд ли сумеет удержаться.

Отредактировано Екатерина Бутурлина (2013-05-13 07:10:39)

Попытка заставить лошадь замедлиться закончилась ничем. Венера продолжала свой бешеный бег почти по прямой, и если бы Катиш не была так напугана и не задыхалась, она бы подивилась тому, что лошадь еще не переломала себе ноги. И не сбросила всадницу. Хотя, нет, как раз последнему обстоятельству девушка по-настоящему поражалась. Только каким-то чудом она все еще держалась в седле. Китти ощущала себя цирковым артистом, балансирующим на веревочке, натянутой высоко-высоко над землей. Это чувство было бы даже интересным. Если бы не было таким пугающим.
- Остановись! Стой! – крикнула Китти, натягивая вожжи. Ее голос звучал сильно и не истерично, но лошадь все равно не слушалась. Катерина хотела было оглянуться назад, туда, где остался доктор, но боялась сделать лишнее резкое движение.
Тогда девушка предприняла довольно отчаянную попытку – пригнувшись к шее лошади, она одной рукой вцепилась в ее гриву, а другой перехватила уже бесполезные вожжи. И тут же поняла главный недостаток этой затеи: балансировать на лошадиной спине, сидя в дамском седле, было и так сложно. А теперь корсет сильнее впился в тело, причиняя ощутимую боль. Грудная клетка, сдавленная мерзким приспособлением, лишавшим воздуха, отказывалась работать и принимать в легкие даже самые ничтожные частички кислорода. Заснеженное поле и сероватое небо стали одним целым, а в глазах вихрем закружились непонятные черные точки.
- Господи…, - вырвалось у девушки безнадежное восклицание. Катерине казалось, что еще несколько секунд – и она просто разожмет ослабевшие руки. От этого ее до сих пор удерживала только мысль о том, что если она окончательно даст слабину, то уже больше никогда не увидит своих родных. Девушка почти потеряла сознание, и глаза ее закрылись словно сами собой. И даже резкий толчок, замедливший безумную скачку Венеры, не заставил Катю разлепить мокрые от снега и слез ресницы. Даже когда Венера пошла шагом, и когда она уже остановилась, Катя все еще продолжала клониться к шее лошади, мертвой хваткой цепляясь за её гриву. Это была единственная реальная, осязаемая вещь в зыбком пространстве на границе забытья и яви. Но какими-то остатками соображения Катя понимала, что гриве доверять нельзя – ведь ее обладательница только что чуть не убила наездницу. И девушка безвольно разжала судорожно сведенные пальцы, разрешая неведомой силе вытащить себя из седла. А когда поняла, кому принадлежат поддержавшие её руки, то едва не разрыдалась от облегчения. И разрыдалась бы, если бы не находилась в состоянии, близком к обморочному.
Даниил Александрович что-то встревожено спрашивал, бормотал, но смысл его слов доходил до Катерины весьма смутно. Никогда раньше она не лишалась чувств, и теперь боролась с незнакомой дурной темнотой, грозившей навалиться на нее со всех сторон и унести куда-то на дно, в вязкую трясину. Колени девушки дрожали и подгибались, и если бы доктор не держал ее, она бы уже упала.
Именно мысль о том, что Виллен спас ей жизнь, вдруг пронзила затуманенный разум Катерины. И ведь он не просто спас, но, судя по его безумно встревоженному тону, переволновался за нее чуть ли не больше, чем она сама. Волнение Даниила Александровича как-то вдруг привело девушку в чувство. Нужно было ответить на его вопросы, успокоить, сказав, что с ней все нормально. И Катерина попыталась заговорить. Сначала из горла вырывалось только что-то похожее на полузадушенное всхлипывание, перепугавшее девушку до полусмерти. Неужели это она, всегда такая смелая и звонкоголосая сейчас пищит, словно мышь, попавшаяся кошке в зубы? Нет, не бывать этому! Крепко ухватившись за руку доктора, Китти выпрямилась.
- Со мной всё...я, - язык все еще не совсем повиновался девушке, она захлебывалась воздухом, и слова выходили скомканными и отрывистыми. – Я...все хорошо..я в порядке. Простите, я...я просто испугалась...И, наверное, слишком сильно натянула поводья.
Лучше бы Катиш продолжала находиться на грани обморока и боролась с ним. Потому что напряжение, помогавшее ей держаться, сменилось вдруг двумя ужасно сильными ощущениями: покоем и радостью. И, почувствовав себя в безопасности, Катиш боялась совсем расклеиться.
- Вы...вы же так рисковали! И тоже могли..., - не сумела договорить девушка страшное слово "упасть". Представив на миг эту страшную сцену, девушка испуганно подняла на доктора глаза и мысленно отругала себя за глупость. Слава Богу, с Даниилом Александровичем тоже все было в порядке. Только в его облике не хватало одной привычной детали. И это казалось столь несущественным, столь забавным (хотя ничего забавного не было) по сравнению с тем, что они оба только что пережили, что Катиш захотелось то ли заплакать, то ли засмеяться, то ли проделать все это одновременно. - И очки...потеряли.

Отредактировано Екатерина Бутурлина (2013-06-02 09:47:25)

Вот есть человек: живет себе, хлеб жует, никого не трогает; каждый божий день встречает на своем жизненном пути самых разных людей – невероятных умников и полных дураков, добряков и злыдней, героев и негодяев. Мимо некоторых проходит он, как мимо пустого места; кто-то точно так же проносится мимо него, не оставляя в его жизни никаких видимых следов. Но с кем-то человек сходится близко. И тогда формируется у него о новом знакомце свое собственное, неповторимое мнение. Не всегда оно бывает очень точным; абсолютно верным – довольно редко (ибо целой жизни, подчас, не хватает, дабы постичь некую, отдельно взятую человеческую натуру). И лишь одна-единственная черта – почти полная непоколебимость – присуща практически каждому мнению. Ибо кто без веских причин откажется от однажды сформировавшихся взглядов, составляющих персональную, столь привычную и понятную, картину мира?
Именно такое, до сего дня незыблемое, мнение было сложено у графини Бутурлиной о милом, но всегда чуть рассеянном человеке – докторе Виллене. Воля ваша, уж от кого-кого, а от него Катя не ожидала храбрости и решительности, каковые проявил он сегодня, в опасном деле спасения юной девушки от страшной гибели под копытами взбесившейся лошади! Нет, Катерина ни на йоту не сомневалась в том, что безмерно обожаемый её родней (да что там говорить - и ею самой) «Данил Алексаныч» - человек исключительных душевных качеств, крайне благородный и добрый по своей природе. Но не герой. Никак не герой. А «не герой», понимаете ли, взял – и разрушил в одно мгновение давно уже сложившийся в голове Екатерины образ. Так пробудившаяся от зимнего сна река со страшным треском ломает истончившийся лед, и уносит своим бурным течением куда-то, к чертовой матери, его тяжелые неровные обломки. По правде говоря, сейчас Катя сама чувствовала себя льдинкой, подхваченной бешеной стремниной. Куда она могла её вынести – этого девушка не знала. И даже предполагать не хотела.
- Бросьте, Даниил Александрович, - выдохнула Катишь. – Кто еще кого потащил на эту прокля…то есть, глупую прогулку! А Венера…никогда на нее больше не сяду. Вот разве что сейчас, чтобы домой добраться, и всё. Пусть Денис потом делает с ней, что хочет – продает или…еще что.
«Что-что - пристрелит» - мысль была безжалостной и вызвала нервную дрожь. «Но доктор - какой из него мститель… Он и ведь и мухи не обидит, не то, что лошади», с неожиданной нежностью подумала графиня. «Чудак, настоящий чудак. Чудесный человек».
- За очки не волнуйтесь, - ляпнула Катя забыв, что первая о них упомянула. - Брат вам одолжит пару. Он как и вы, вечно окуляры свои теряет. Потому, всегда имеет запасные. У него их целый арсенал, ей-Богу! Вот только домой нужно вернуться. Лошади - графинечка беспомощно оглянулась - да вот же они, далеко не ускакали! Только помогите мне, пожалуйста, в седло взобраться - я не очень хорошо держусь на ногах.
Нервная болтливость, одолевшая вдруг и Катеньку, и доктора, хорошо помогала обоим справиться с недавним потрясением. Оба несли такую выдающуюся, полусвязную чушь, что посторонний слушатель не смог бы не улыбнуться, услыхав их разговор. Сама Катя, подумав об этом, едва удержалась от истерического смешка. Улыбка растянула её побледневшие от холода губы. А вслед за этим, мысль о том, что она осталась жива и совершенно здорова, наконец полностью дошла до сознания девушки.
Зато слова Даниила Александровича Катишь поняла не сразу. То есть, она их прекрасно расслышала; отчасти уловила их смысл. Но вот как истолковывать его…право, у графини это вызвало невероятные трудности. Доктор уже сам, кажется, жалел, что произнес такую неоднозначную фразу. По крайней мере, вид у него был весьма растерянный. А Катенька сделала большую ошибку. Очень большую ошибку. Она подняла голову и посмотрела прямо в лицо Виллену. Это была вопиющая оплошность безрассудного кролика, решившего смело встретить взгляд удава. Мягкое выражение, появившееся в глубине ясно-зеленых глаз Даниила, сковало движения и волю девушки не хуже – а то и надежнее – чем его руки, разжавшие объятия лишь несколько мгновений назад.
- Я...спасибо. Вы спасли мне жизнь, - невпопад пробормотала Катерина, совершенно ошалев от противоречивости нахлынувших чувств. Попытки спрятать охватившее её смятение и спасти ситуацию, иначе, как судорожными, нельзя было назвать. - Я у вас в неоплатном долгу.
Льдинку, похоже, завертел какой-то страшный водоворот.

«Здесь должна заиграть музыка, и мы должны начать танцевать? Хм. Я что-то не вижу менестрелей»

«Странно», думала Катерина, глядя в побледневшее от холода лицо доктора. «После всего, что случилось, я и впрямь должна лить слезы или умирать от страха. Но мне ни капельки не страшно. Даже не тревожно».
- Я…ох, благодарю вас! – разулыбалась девушка в ответ на комплимент её, якобы выдающейся, храбрости. Стоит сказать, что среди разнообразной палитры качеств, присущих молодой Бутурлиной, вышеупомянутая черта занимала довольно видное место. «Только не храбрость, а безрассудство», поправила бы маменька графини, недовольно качая головой – и была бы абсолютно права. Некоторые поступки, совершаемые Катенькой, иначе как безрассудными (а то и сумасбродными) назвать было нельзя. Вся Катина храбрость сводилась к тому, что, смело вляпываясь в какую-нибудь очередную переделку, Катрин потом так же смело, с неизменным треском и блеском, из неё выпутывалась. И подобное качество, конечно, ни в какое сравнение не шло с тем, что проявил сегодня доктор. Действительно, легко геройствовать, спасая собственную жизнь, когда ничего другого не остается. Гораздо сложнее проявить истинную смелость, рискуя самим собой ради спасения другого человека. Такой поступок заслуживал самых высоких похвал. И самой огромной, самой сердечной благодарности.
Девушка тут же попыталась облечь её в слова, но выразить то, что сейчас творилось на душе, оказалось совсем непросто. Нечто новое, совсем еще слабое и непонятное, проклюнулось в сердце рядом с чувством бесконечной благодарности и уже успело крепко пустить корни. Но отличить одно от другого было нелегко; а потому, когда Катрин заговорила, у нее вышли лишь какие-то отрывочные, скомканные и до избитости банальные фразы, промямленные не своим голосом.  Да и природное чувство такта, кажется, изменило графине. Потому что лицо доктора, бывшее таким радостным всего каких-то несколько секунд назад, стремительно поменяло свое выражение. Теплые огоньки в болотно-зеленых глазах потухли. Мягкая улыбка, успокаивающе действовавшая на Катишь и заставлявшая её улыбаться в ответ, уступила место вежливой отстраненности. Пожав руку графини еще раз, пробормотав какие-то безумно вежливые и столь же малоубедительные слова в ответ, Виллен отвернулся и направился к Венере.
- Денис Алексеевич скорее с меня голову снимет и в жизни больше не подпустит к лошадям, - горько сказала Катишь. – И не только к лошадям…
Последняя фраза утонула в порыве ледяного ветра, налетевшего внезапно и пронизавшего девушку до костей. Катишь поежилась. «Сейчас не буду об этом думать», решила она, поправляя выбившийся из-под шапки непослушный локон. «Вот приеду домой, отдохну, тогда и поразмыслю как следует. Потому что сейчас я, кажется, совсем перестала что-либо понимать».
Приободрившись таким образом, Катерина решительно подобрала засыпанный снегом шлейф амазонки и, неловко зашагав по снегу, направилась к доктору и лошадям. Даниил Александрович любезно помог ей сесть в седло; проверил, все ли нормально с упряжью Венеры, а затем взобрался на своего дончака. При проделывании этой нехитрой манипуляции лицо доктора странно исказилось. Катишь, внимательно наблюдавшая за своим спасителем, не на шутку встревожилась, но, поначалу, ничего не сказала.
- Погода становится все хуже и хуже, - через силу улыбнулась графиня в ответ на дежурный вопрос доктора. – Я скоро совсем перестану в какой-либо мере разделять вашу любовь к зиме.
После этого, довольно долгое время они ехали в полном молчании. Катерина – ничего удивительного! - не выдержала первой.
- Даниил Александрович! - воскликнула девушка. Она напрочь забыла о собственном обещании быть очень осторожной и, резко перехватив поводья, заставила Венеру подскакать ближе к дончаку Виллена. – А вы сами – как вы себя чувствуете?
«Ему ведь пришлось куда хуже, чем мне», подумала Катерина, отчаянно краснея от стыда за проявленную эгоистичность. «А я даже не спросила, в порядке ли он».
За поворотом широкой дороги, на которую свернули Катерина и Даниил Александрович, уже показывалась деревня; чуть сбоку от нее – холм, на котором стоял дом Бутурлиных. По подсчетам Катерины, сейчас должно было около одиннадцати часов утра. «Прошло два часа! С ума сойти. Если мы оба не заболеем после такой прогулки, это можно будет считать настоящим чудом». Мысли о возможной простуде и вызванные ими неприятные воспоминания натолкнули Катишь на еще одну мысль.
- Даниил Александрович, - краснея еще больше, позвала Катишь. – Я понимаю, что вы и так не расскажете…что вам и незачем… Давайте все что случилось останется тайной для Дениса? Если он узнает, то никогда больше не разрешит мне ездить верхом – а он уже не единожды клялся это сделать, когда я ездила в седле по-мужски…эм.
Последняя фраза была явно лишней.
- Так что? – робко улыбнулась Катя и добавила: - Договорились?

Следующий резкий поворот вынес всадников прямиком на главную дорогу, ведущую к усадьбе. Дом на холме был еще окутан остатками утреннего тумана; но высокий фронтон, увенчанный статуей трубящей Ники, уже виднелся издалека. Горн крылатой богини коротко и приветливо сверкнул яркой позолотой сквозь белесоватую дымку морозного воздуха. Проблеск этот, означавший близкое завершение столь насыщенной событиями прогулки, вызвал у Катрин легкий вздох. Он содержал смешанное чувство облегчения – как-никак, девушке уже хотелось оказаться дома, в тепле и уюте - и смутного сожаления, в коем Катишь почти не отдавала себе отчет. Отведя взгляд от неумолимо приближавшегося здания, графиня посмотрела на своего спутника из-под полуопущенных ресниц и продолжила прерванный разговор:
- Я просто начала волноваться – все-таки, ваш поступок…это было очень опасно. Я бы не простила себе, если бы с вами что-то случилось. Хорошо, что все обошлось, - искренне и серьезно сказала Катерина, заставляя Венеру не убегать вперед, а идти бок о бок с дончаком доктора. - Для нас обоих.
«Для нас обоих» - машинально повторила Катя про себя. И тогда девушке показалось, что незатейливые эти слова, ставшие своеобразным и немного запоздалым лейтмотивом сегодняшнего приключения, связали ее и Даниила Александровича куда крепче, чем существовавшие прежде между ними узы ровного приятельства. Если бы не возникшее между нею и доктором чувство взаимной причастности к чему-то, касающемуся только их двоих, Бутурлина ни за что не решилась бы попросить своего спасителя сохранить случившееся в тайне ото всех - в особенности, от Дениса. Катрин, со свойственной ей тактичностью (отчасти – природной, отчасти – вдолбленной в голову девушки годами наставлений) просто обошла бы неприятную тему стороной, ни минуты не сомневаясь, что Даниил Александрович поступит так же. Теперь же у них был общий секрет; общее воспоминание, которое – в этом Катенька была уверена! – через энное количество лет вызвало бы светлую ностальгию и даже смех. Девушка отчего-то желала оберечь сегодняшнее происшествие от постороннего вмешательства почти так же ревностно, как оберегала она в памяти свои безоблачно счастливые детские годы. Словно завзятый коллекционер, собирающий редкие ювелирные изделия, Катрин кропотливо складировала в шкатулку собственной памяти самые забавные, самые трогательные, самые горькие – словом, самые дорогие её сердцу моменты давно прошедших лет. Они, извлекаемые на свет в дни тягостных размышлений и неудачных начинаний, могли радовать и греть душу, исцелять разум и вселять надежду на лучшее. Нынешнему же случаю девушка заранее, невольно, отвела место в своей коллекции рядом с наиболее прекрасными «жемчужинами».
- Только вы уж не пускайтесь в авантюры без присмотра, видите сами, как бывает опасно. Денису Алексеевичу просто страшно за вас – и фраза эта была произнесена с таким плохо скрываемым, мальчишеским лукавством, что Кате стало весело и спокойно на душе. Вспомнив, как сам Даниил Александрович некогда частенько становился невольным свидетелем и поверенным ее детских проказ, Катишь едва удержалась от смеха. Подавив совсем уж сентиментальное желание успокаивающе дотронуться до руки доктора – мол, не волнуйтесь за меня - девушка кивнула:
- Клянусь, без вашего присмотра – не пущусь! – хитро взглянув на Даниила Александровича, в тон ему пообещала Катишь. В знак скрепления данных друг другу шутливых клятв девушке все-таки пришлось пожать руку Виллена.
Правда, произошло это уже тогда, когда всадники добрались до дома, спешились - доктор при этом смотрел на Катерину так, будто ожидал от неё немедленного падения в обморок или чего-нибудь похлеще - и отдали поводья слугам.
С лестницы успели счистить наросшую за ночь тонкую корку льда, но ступеньки все равно были ужасно скользкими. Потому, поднимаясь по ним, девушка цепко хваталась за локоть Даниила Александровича. Тот, тем временем, увещевал её поберечь свое здоровье, и делал это в столь свойственной ему манере, что Катерина не могла сдержать невольной улыбки. Она была уверена, что доктор не будет на нее в обиде за это - он давно успел привыкнуть, что все его рекомендации по врачебной части Катерина беспечно пропускает мимо ушей. Но не по причине пренебрежения к нему самому - навряд ли нашелся бы человек, чьи суждения и советы девушка воспринимала бы более серьезно и уважительно, чем советы Виллена, перед умом которого она, натурально, почти что преклонялась. Просто Катерина отличалась отменным здоровьем и бравировала этим, наивно полагая, что так будет продолжаться вечно.
- Даниил Александрович, я бы постаралась выполнить все ваши предписания, - с видом искреннего, но не слишком глубокого раскаяния высказалась Катерина, когда они достигли верхней ступеньки крыльца. - Но не успею - сегодня маскарад и мое присутствие там обязательно.
Сам доктор наотрез отказался быть, как ни приглашал Денис и как бы ни упрашивала Катерина. Девушка в конце концов поняла, что для Даниила Александровича это что-то вроде принципиального решения - и отступилась, приняв его как нечто должное и неотъемлемое от всей его личности. В самом деле, трудно было представить доктора на подобном мероприятии - однако, втайне Катишь надеялась на то, что сумеет во время маскарада улизнуть из залы, увидеться с Даниилом Александровичем и спровоцировать его на пару ироничных, хоть и мягких комментариев, по поводу придуманного ею костюма. Делясь со своим спутником этими соображениями, Катя не заметила, как они вошли в дом, и как  тоненькая фигурка, выросшая перед девушкой будто из-под земли, дождалась, пока на нее обратят внимание:
- Катерина Алексеевна! - своим внезапным появлением камеристка графини почти испугала ее. Сделав торопливый книксен, Танечка затараторила:
- Барыня вас ищет-с! Уж обыскалась! Сказала, как только вы прибудете, немедленно просить к ней. Она сейчас в малой гостиной.
Внутри у Катерины что-то съежилось - личико Тани с округлившимися глазами казалось очень взволнованным, а это не предвещало ничего хорошего. Лихорадочно припоминая, где и как именно она провинилась - почему-то Катрин не сомневалась в том, что матушка будет ее отчитывать - девушка пробормотала:
- Отправляйся к маменьке и скажи, что я буду через...через десять минут, - да, столько ей должно хватить чтобы подняться к себе, пригладить растрепанные ветром и капором волосы и убрать с лица встревоженно-лукавое выражение. Повернувшись к доктору, Катенька снова улыбнулась. Улыбка эта вышла извиняющейся:
- Мы с вами еще увидимся сегодня, за обедом. Спасибо за то, что составили мне компанию. И спасибо за...ну, да вы знаете, за что - Бутурлина хотела добавить еще что-то, но совсем стушевалась. Впрочем, все, что она хотела сказать, он и знал и так. Крепко пожав протянутую руку - это, кажется, превращалось в своеобразный ритуал, грозивший стать их личным тайным приветствием - Катя отвернулась и зашагала прочь, на ходу развязывая ленты мехового капора.